Страница 8 из 10
"Вопрос об агрессивности медведя в сибирской тайге по-прежнему остается серьезным, - сообщал и журнал "Охота и охотничье хозяйство". - Вместе с тем здесь уместно сказать, что при любой, даже самой острой его постановке нельзя забывать, что медведь - весьма ценный зверь в охотничьем хозяйстве..."
И далее: "Каждый охотник должен знать, что нельзя палить по медведю из ненадежного ружья, ненадежным патроном и тем более с расстояния, не позволяющего рассчитывать на верный выстрел. Не менее важно, чтобы решивший стрелять по медведю всегда помнил о том, что медведь - не плюшевый увалень из детских сказок, а зверь с очень быстрой реакцией на опасность и что поэтому при встрече с ним нужна особая осторожность и благоразумная сдержанность. Такая сдержанность, совместно с мероприятиями по регулированию численности медведей при одновременно умелой борьбе с хищниками-шатунами, позволит избежать трагических случаев гибели людей от медведей и, с другой стороны, на долгие годы убережет ценного зверя от беспощадного и бесцельного уничтожения".
Там же отмечалось, что медведи, как правило, нападают сзади. Мы усвоили это. Тот, кто замыкал в маршруте шествие, все время оглядывался.
В последний раз мы встретились с медведем уже в сумерки на завершающей стоянке. Все ушли на другие бочки, а мы возвращались к себе после трехдневного отсутствия.
Уже на подходе к лагерю Боря Доля обнаружил медвежьи следы. По ним мы поняли, что медведь был уже дважды. Позавчера он бродил довольно далеко. Вчера же добрался до самой бровки ручья, где были разбиты палатки и на кухне под брезентом стояли ящики с тушенкой, крупой, сгущенным молоком. Ясно: медведь в первый день осмотрел все дальние подходы, во второй - приблизился вплотную, перебрался через ручей и топтался на песке, где мы обычно очищали от копоти котлы и кастрюли. С пятнадцати шагов он, разумеется, учуял съестное, которое мы поленились забросить на лабаз, установил, что людей в лагере нет. Что-то помешало ему преодолеть эти пятнадцать шагов и совершить грабеж. Возможно, врожденная осторожность.
И вот, когда у него созрело решение войти в лагерь, вернулись мы. Еще не успели разжечь костер, а только переодевались, разминали натруженные ноги. Я случайно бросил взгляд на косу и почувствовал, как у меня зашевелились волосы. Медведь! Зверь шел спокойно и целеустремленно, как к себе домой. Боря от растерянности начал судорожно искать очки, которые у него торчали из нагрудного кармана. А медведь был уже в нескольких шагах. Даже не принюхиваясь к запахам, он прошумел, по ручью, положил лапы на бровку берега, тяжело, даже крякнув, поднялся... Боря бросился за ружьем в палатку. Трехлетний, не обремененный опытом пестун мог сделать что угодно, даже не от злости, а скорее из простого любопытства. Так вот, медведь поднялся на задние лапы и тут, видно, учуял нас. И остолбенел. Во всей его фигуре отразились недоумение, растерянность, обида, сожаление, досада - все то, что испытывает человек, который твердо задумал что-то сделать, но ему вдруг помешали. Минута ушла у медведя на размышление: что делать? Его широколобая, озадаченная морда с короткими черным ушами уже сидела у меня на мушке. Сомневаясь и колеблясь, медведь обдумывал ситуацию. Боря неосторожно двинул ружьем. Зверь отскочил как ужаленный, остановился, вглядываясь в темноту, даже, показалось, обиженно погрозил лапой и рысцой стал удаляться. Добежав до лесочка, он остановился еще раз, оглянулся, рявкнул с досады. Тут я выстрелил вверх. Медведь исчез, будто испарился.
Начальство по рации постоянно напоминало нам о том, чтобы никто не ходил в маршрут без оружия. У нас были карабины, наганы, ружья и патроны, заряженные пулями. Но никто за все лето и осень не воспользовался этим арсеналом для убийства зверей. Наверное, каждый хотел, чтобы этот нетронутый медвежий угол остался таким же нетронутым...
ХОЛОДНЫЕ ЗАКАТЫ
Нам оставалось выполнить последние маршруты. Но тут зарядили дожди. Мы чистили котелки и кастрюли, пекли в "чуде" хлеб, ловили рыбу, потихоньку собирали экспедиционное имущество, лениво переругивались, потому что все уже опостылело. А дожди не прекращались.
Однажды услышали, как где-то за ближним хребтом опустился вертолет. По рации Лида сказала об этом Шлоссбергу. Тот спросил: "Как питаетесь?" "Что за вопрос!" - опешила Лида. "От голода и безделья могут быть галлюцинации". Но, как выяснилось позже, вертолет и вправду прилетал, только садился не у наших, а у геологов-хабаровчан, которые работали по соседству.
Закончив дела на своей территории, к нам перебрался отряд Бэллы Ухиной. Поставили для него еще две палатки. Энергичная, деятельная Бэлла тут же предложила пройти по речке Солоне, хотя раньше мы ее обследовали. Лида, утомившаяся от вынужденного безделья, согласилась. Мы же, работяги, так извертели на камнях ноги и настолько потеряли всякий интерес к окружающему, что уже не роптали.
И высокогорное, таинственное озеро, к которому мы шли когда-то и не дошли, еще оставалось неисследованным. Неужели мы так и не увидим его?..
Посветлела тайга. Оголились горы. Все больше стало рыжих, красных и бурых пятен - это отцветали леса, рядились в яркие платья, справляя свой последний и печальный праздник перед приходом лютой ветреной зимы. Перекрасилась рябина, сбросила хвою лиственница, пожелтели березы. На болотах поспела крупная оранжевая морошка. Зверье - медведи, кабаны, белки, бурундуки - наедалось орехов, заготовляло корма впрок.
Иные медведи на правах сильного шли на явный разбой. Поскольку собирать плоды было делом долгим и хлопотным, они предпочитали искать наполненные запасами бурундучьи норы. Перегрызали и разрывали корни, выворачивали многопудовые камни и добирались до складов. Потрясенные грабежом бурундуки горестно причитали над разоренным жилищем, но потом утихали, делали новую нору и снова начинали заготовку. Они не приходили в отчаяние перед угрозой голодной зимы, беда не ломала их. Зверьки как бы убеждали себя, что должны жить и выстоять, несмотря ни на что.
Суетились и цокали белки, трещали кедровки и сойки, мельтешили под ногами полевки, кричали горные козлы. Где-то далеко-далеко ревели изюбры, звали подруг. Их сильные, страстные голоса пронизывали предутреннюю тишину.
Все живое переживало страдную пору, торопилось поскорее завершить летние дела, чтобы спокойно встретить холода.
По ночам опускались холодные туманы. Иней еще сильнее выбелял леса и горы, освещенные зыбким светом луны. Ветер не шумел, а накатывался могучим вздохом и уходил, не успев потревожить ни ветвей, ни трав, ни реки. По ночам и река замолкала, поскольку не таяли снежники. Лишь одна засохшая ольха недалеко от палаток по временам коротко вскрикивала и смолкала до следующего вздоха.
Оттого, что мы находились далеко от селений и кругом все было дикое, необжитое, неизмеренное, лунный свет отбирал у земли черты реальности. Так было и на Саянах, и в Арктике, и на Тянь-Шане, где я когда-то бывал. Та же прозрачная, голубая луна поднималась над вершинами. Чудилось, что из всех людей Земли мы к ней ближе всех. Луна виделась четко, крупно. Просматривались лиловые пятна материков, застывшие моря, горы. Горы походили на Гималаи и Тянь-Шань, материк с большое человеческое сердце - на Африку, пустота у самого края диска напоминала Индийский и Атлантический океаны... И представлялось, что мы на Луне, а Земля - в небе, полном горячих звезд. И наши белые вершины походили на кратеры Селены.
Луна перемещалась в небе, тихо катилась по зубцам хребтов. Передвигались и тени от скал, зеленовато-голубым фосфорным огнем вспыхивал иней...
Поскольку в одном лагере теперь стояли два отряда, у каждого из нас объявилось и по две начальницы: Лида Павлова и Бэлла Ухина. Жизнь сразу "забила ключом". Женщины метались по палаткам, что-то обсуждали, выдвигали планы, раздавали указания. Если кто-то из нас пытался улизнуть от одной начальницы, приказавшей, скажем, пилить дрова, то попадал на глаза другой, требовавшей упаковывать образцы и заколачивать ящики. Женский метод деятельности вывел из равновесия сначала Колю Дементьева. Будучи дежурным по кухне, он сжег кашу и так кувыркнулся с камня, что не мог встать и отлеживался в палатке, тихий и жалкий. Но главный недостаток женского руководства, по нашему мнению, крылся в другом: у них все шло не от трезвой оценки обстановки, а от чувств, сиюминутного настроения. Поэтому всегда надо было быть готовым к самым неожиданным распоряжениям.