Страница 33 из 56
Алексей Палыч представил себе, что его в данную минуту видит жена или кто-нибудь из кулеминских знакомых, и поежился. Они бы его не признали: положительный и скромный, деликатный и аккуратный, известный всему Кулеминску учитель болтался в жалком виде на жалком плоту, словно потерпевший кораблекрушение или еще похуже того.
Лжедмитриевна и Марина стали совсем маленькими, а Веник, тот вообще слился с берегом.
"Вот в чем выход! - подумал Алексей Палыч. - Нужно было забрать Марину, а Лжедмитриевну оставить. И никаких насилий и утоплений... Хотя нет, за ней все равно бы вернулись... Господи, чем же занята моя голова! В школе идут экзамены... директор волнуется... жена беспокоится. Мать Бориса уже, наверное, скандалит в моем доме, получив телеграмму... Чего ради? Ради этих ребят? Да пожалуй, в этом и только в этом наше оправдание. Перед кем оправдаться - найдется, а вот чем?.."
Плот уткнулся в берег. Гена соскочил.
Алексей Палыч тоже хотел спрыгнуть бодро, по-спортивному, но в очередной раз ощутил, что сорок пять - это не пятнадцать. Он сидел на полусогнутых ногах, они затекли и распрямляться не слишком торопились.
- Алексей Палыч, давайте "пушку", сейчас мы вас отогреем! крикнул Стасик.
- А почему, собственно, меня? - спросил Алексей Палыч, хрустя коленками. - Я как все. Мне не нужно никаких привилегий.
- Ну, все и погреются, - тактично заметил Стасик. - Борис, гони плот обратно. Да не забудьте Веника.
Не очень-то хотелось Борису перевозить своего врага и липучую Мартышку, но возражать он не стал: дело есть дело, а переживания его никому не интересны. Да и опять же - не объяснишь эти переживания, такая уж пошла полоса жизни.
Все же разговаривать с Лжедмитриевной он не был обязан.
- Я тоже буду грести? - спросила Мартышка. - Или Елена Дмитриевна?
- Бери весло.
- Какой ты суровый, Боря, - протянула Мартышка. - Просто настоящий капитан.
Уважения в ее словах было ноль целых и ноль десятых. У девочек, которым перевалило за шестнадцать, это называется кокетством. Марине еще не перевалило, но кокетничать она умела уже с семи.
Лжедмитриевна была все так же бесстрастна, как судья. Не спортивный судья, разумеется, а тот, который присуждает кого-нибудь к чему-нибудь.
Веник, решив, что его бросают, зарыдал. Собаки тоже умеют плакать. Некоторые собаки, как и некоторые люди, делают это молча. Но Веник был не из таких.
"Ай-ай-ай... - причитал он, - ай-ай..."
В его голосе было столько обиды и жалости к самому себе, что никакого перевода не требовалось. Когда Лжедмитриевна перенесла на плот рюкзак с продуктами, вопли Веника стали еще тоньше, пока не перешли в область ультразвука. Теперь он кричал неслышимым криком, только нижняя его челюсть мелко дрожала.
- Веничек, - сказала Мартышка, уже и сама готовая пустить слезу, - неужели ты думаешь, что мы тебя бросим? Иди ко мне.
Веник заметался у края воды, шагнул вперед, покачался, примериваясь, и прыгнул на плот. Для собаки это был храбрый поступок. Примерно такой же, как для человека, впервые прыгнувшего с парашютом.
Когда все уселись, а Веник улегся на куртке Мартышки, Борис оттолкнулся веслом от берега.
Мартышка гребла довольно сносно, если не считать того, что весло часто выворачивалось в ее руках и поливало пассажиров прохладной водой. Лжедмитриевна принимала это с обычным своим спокойствием. Борис негодовал, но молчал, понимая, что сейчас ничего не исправишь.
Они уже доплыли до половины озера, уже хорошо различали ребят и Алексея Палыча, стоящих на берегу. Даже Веник поднял морду и начал нюхать ветер, почуяв что-то знакомое...
Волны чмокали возле носа плота; весла расплескивали воду; все это были постоянные и привычные звуки...
И вдруг Борис услышал посторонний шумный всплеск, будто кто-то плюхнулся в воду. Он повернул голову и увидел, что это не кто-то, а что-то.
Он еще успел увидеть зеленый бок рюкзака, никель пряжек, строчки на лямках - все это отпечаталось в его глазах с необычной четкостью. Рюкзак погружался не торопясь, но неуклонно, неотвратимо.
Это был рюкзак с продуктами.
Говорят, что в критическом состоянии организм человека как бы взрывается изнутри - быстрее начинает двигаться кровь, мышцы на время приобретают необычную силу, легче переносится боль; но главное ускоряется мысль, решения принимаются почти мгновенно. Организм выбрасывает наружу резервы, скрытые в его кладовых. Так, например, рождаются рекорды, подвиги.
Борис ни о чем не успел подумать, как очутился в воде.
Перед этим он смог заметить, что Лжедмитриевна сидит в позе истукана и провожает тонущий рюкзак своим рыбьим взглядом. Увидел округлившиеся глаза Мартышки и рот, открытый для того, чтобы что-то сказать. Успел осознать - не подумать, не рассудить, не рассчитать, что перебежать на другой борт нельзя: плот может сильно накрениться и тогда с него посыплется в воду и все остальное. Весь этот всплеск информации и решение длились меньше секунды.
Борис резко наклонился вбок и свалился в воду. Он нырнул под плот и разлепил веки. Пресная вода резанула по глазам, но он все же заметил зеленоватое расплывчатое пятно и пузырьки воздуха, струившиеся от него. Пятно удалялось и тускнело: вода в озере была коричневатой.
Борис изо всех сил заработал ногами, по-собачьи подгребая под живот ладонями. Ему удалось догнать рюкзак, и пальцы его вцепились в какой-то ремень. Он развернулся ногами вверх и попытался всплыть. В ту же секунду у него зашумело в голове, словно заработал насос. Нестерпимо захотелось вздохнуть хоть один раз.
Рюкзак идти наверх не хотел. Правда, вниз он тоже не опускался борьба между ним и Борисом шла на одном уровне. Но в отличие от Бориса, ему не нужно было дышать.
Перед закрытыми глазами возникли искрящиеся шарики - это был последний сигнал, и Борис его понял. Он разжал руки и заболтал непомерно тяжелыми ногами в последнем усилии. Он поднимался медленно, бесконечно долго, почти всю жизнь. Если бы ему сказали, что с момента падения рюкзака и до появления его очумелой головы на поверхности прошло всего девятнадцать секунд, он бы не поверил.
Когда круги перед глазами исчезли, а звон в ушах прекратился, Борис обнаружил, что Мартышки на плоту нет. Она болталась в воде возле плота, придерживаясь за него руками.