Страница 29 из 30
Она не была осуществлена. Де Голль ничего не добился. Упрекать его самого за провал плана бронетанковой ударной армии нельзя; он делал все, что можно, и даже многое из того, что в его положении согласно обычному представлению делать нельзя. Когда, по всеобщему мнению, у него уже не оставалось никаких шансов на успех, он все же продолжал борьбу с упорством и верой Дон Кихота. Видно, не зря карикатуристы изображали его верхом на Россинанте. Своей высокой тощей фигурой де Голль внешне действительно напоминал традиционный образ знаменитого рыцаря. Но только ли внешне? С одной стороны, он нашел во многом очень верное средство укрепления безопасности Франции, он ясно предвидел ход событий, проявив при этом исключительную трезвость, глубину мысли и чувство реализма. Но его прозорливость в военных делах, в оценке внешнеполитических перспектив Франции сочеталась с удивительной на первый взгляд слепотой в понимании характера и смысла того официального военнополитического курса, который служил препятствием на пути создания бронетанковой ударной армии.
Он объяснял этот курс «слепотой политического режима, занятого всякими пустяками», «обстановкой невероятной апатии» и «глубочайшим национальным самоотречением». В действительности «слепота», «апатия», «самоотречение» были лишь внешним покровом глубоко классового характера буржуазной политики. Петэн, Вейган и другие люди устарелых военных взглядов гораздо лучше выражали эту политику, чем самоуверенный малоизвестный подполковник с его новыми и смелыми идеями. Поэтому он совершенно закономерно оказался изолированным от родственной ему социальной среды, в которой националистический дух начала века окончательно уступил место классовому страху, затемнявшему разум. Может быть, де Голлю следовало энергичнее добиваться поддержки в другом лагере, среди левых, выражавших теперь патриотические и антифашистские настроения народа? Но в тех условиях это оказалось невозможным для человека столь консервативного склада. Только какието совершенно исключительные обстоятельства могли заполнить пропасть, отделявшую его от народа. А для этого время еще не наступило.
В безуспешной борьбе де Голля за военную реформу впервые обнаружился смысл драмы его жизни. Он часто будет одиноким, изолированным даже от тех, кому он не только не изменял, но, напротив, служил необычайно верно. Пока это приносило ему лишь разочарование и горечь поражений. Другой повернул бы к конформизму, сулившему успешную карьеру, но, конечно, исключавшему особую судьбу, без которой де Голль не видел для себя смысла в жизни. Вот почему неудача в борьбе за танки не поколебала его решимости оставаться самим собой.
Разгром
Еще в 1934 году во время поездки в один из пограничных восточных гарнизонов де Голль остановился на полпути от Парижа, недалеко от Шомона, в деревне КоломбэледезЭглиз, расположенной среди равнин и невысоких холмов, покрытых перелесками. Его внимание привлек довольно простой двухэтажный дом, окруженный небольшим парком. Дом и участок земли принадлежали одной американской семье, которая хотела продать это небольшое поместье. Мадам де Голль давно мечтала о загородном доме в тихом сельском месте. К тому же мягкий, прохладный климат департамента Верхняя Марна, по мнению врачей, был бы очень полезен для больной Анны. Де Голль покупает «Буассери», как называется дом с парком, который будет его любимой резиденцией до конца дней. Семья поселяется здесь, и он при малейшей возможности уезжает в Коломбэ. В сельской глуши, созерцая широкие пустынные горизонты, он отдыхал от парижской напряженной жизни, размышлял, как всегда, много читал и писал.
Пятое десятилетие в жизни де Голля не было для него ни легким, ни приятным, ни успешным в карьере. Напротив, окружающая обстановка не радует его. В 1932 году он похоронил своего отца. В 1937 году, за правкой рукописи книги де Голля «Франция и ее армия», скончался Эмиль Мейер. Незаживающей раной оставалась болезнь дочери Анны. Атмосфера на службе осложнялась по мере того, как де Голль все решительнее критиковал официальную военную политику. Хотя борьба против нее принесла ему некоторую известность и давала сознание мрачной удовлетворенности тем, что он вопреки всему выполняет свой долг, она обходилась ему недешево. В 1936 году его вычеркнули из списка офицеров, представляемых к присвоению звания полковника. Только после пребывания в Центре высших военных исследований в конце 1937 года ему присваивают чин полковника, да и то благодаря хлопотам Поля Рейно, просившего об этом военного министра Даладье. А между тем Жуэн вместе с ним окончивший СенСир, в 1938 году уже получает генеральские дубовые листья.
Профессиональная бронетанковая ударная армия оставалась мечтой, а война неотвратимо надвигалась. Де Голль возмущается «глупостью ротозеев, приветствовавших мюнхенскую капитуляцию». Он был одним из немногих, кто сознавал близость войны. Ну что же, надо к ней готовиться! Тем более что в июле 1937 года полковник де Голль назначен командиром 507го танкового полка в Меце. Он снова становится требовательным и пунктуальным командиром, доводящим до совершенства подготовку своей воинской части. В тужурке и шлеме танкиста полковник, несмотря на свой огромный рост, умудряется влезать в тесный танк. Водители, механики, стрелки, радисты изнемогают от напряженных усилий, но зато 507й полк становится образцовым, а де Голль получает прозвище «полковник Мотор». На параде 14 июля 1938 года командующий корпусом генерал Жиро поздравляет полковника де Голля. Впрочем, генерал Жиро, типичный армейский служака, мыслящий положениями Уставов, не жалует де Голля, ибо знает о его расхождениях с высоким начальством. Однажды на маневрах дивизии де Голль предлагает бросить его танковый полк в самостоятельную атаку, что решительно противоречит инструкциям. Генерал Жиро резко обрывает его: «Пока я жив, милейший де Голль, вам не удастся навязать здесь свои теории…»
Между тем в сентябре 1939 года начинается война, и германские танковые дивизии за две недели разгромили Польшу, действуя именно в духе подобных теорий. Франция же, как и предвидел де Голль, безучастно наблюдает за крахом союзника, не высовывая носа за «линию Мажино». Говорили, что Франция уподобилась старой черепахе, втянувшей голову в свой панцирь. В дополнение к этому панцирьто оказался не прочнее яичной скорлупы. А между тем немцы оставили на своей западной границе лишь слабый заслон, который нетрудно было бы прорвать, если бы Франция имела ударную бронетанковую армию.
За день до начала войны де Голль назначен командующим танковыми войсками 5й армии в Эльзасе, в Вангенбурге. Это повышение не доставило де Голлю большого удовольствия. «На мою долю выпало, – говорил он, – играть роль в ужасной мистификации… Несколько десятков легких танков, которыми я командую, – это всего лишь пылинка… Мы проиграем войну самым жалким образом, если не будем действовать».
Но действовать никто не собирался. Французская армия, совершенно не подготовленная к современной войне, оставалась все в том же состоянии. Официальные лица произносили успокаивающие речи на тему о несокрушимой оборонительной мощи «линии Мажино». Это была так называемая «странная война», во время которой французское военное командование питало фантастическую надежду на то, что до настоящей войны дело вообще не дойдет.
В январе 1940 года де Голль был в Париже. Поль Рейно, в то время министр иностранных дел, пригласил его на завтрак. Здесь был также и Леон Блюм, который спросил де Голля, как он представляет себе развитие событий. «Весь вопрос теперь в том, – отвечал де Голль, – нанесут ли немцы удар на западе, чтобы захватить Париж, или на востоке, чтобы выйти к Москве». Такое заявление де Голля очень удивило Блюма: «Вы так думаете? Немцы ударят на восток? Но какой же им смысл увязать в бескрайних русских просторах? Вы считаете, что они бросятся на запад? Но ведь они бессильны против «линии Мажино»!»
Что касается Поля Рейно, то он слушал де Голля, не произнося ни слова, и одобрительно кивал головой. Полковник и Леон Блюм вместе молча вышли из здания министерства финансов, где происходила встреча. У выхода на площадь Курсель де Голль остановил Блюма такими словами: «Если вы в состоянии действовать вместе с Полем Рейно, то действуйте, я вас заклинаю…»