Страница 18 из 39
20 августа. Сегодня утром нашу бригаду вывели на запретку. Работать в запретной зоне считается позором. Никто не посмел взять инструмент. Явился сам Митюшенков и начал допрашивать поименно: «Будете работать?» – «Нет!» Все, кроме одного душевнобольного старика, отказались. Митюшенков отобрал 6 человек, в т. ч. меня, и отправил в изолятор. Особенно его возмутил Ильяков: «Крест надел? Посадить прямо в карцер!»
28 августа. Сидим в БУРе (барак усиленного режима, или внутрилагерная тюрьма). Добавили еще группу: никто не хочет работать на запретке. Рылеев хорошо знает английский. Он переговаривается по-английски с Телегиным из противоположной камеры (через коридор), чтобы тот послал «коня» с табаком. (Курить в БУРе строжайше запрещено.) И вот из «глазка» в «глазок» (камеры напротив, а мент зевает на крыльце) направляется прут с горстью махорки на конце. Надзиратель спохватывается: «Не разговаривать по-иностранному!» Ежедневно кто-то из охраны спрашивает: «Кто выйдет на работу?» Т. е. в запретную зону, рыхлить бровку, натягивать проволоку или красить забор. «Никто!» Сидим на пониженном пайке.
30 августа. Мне сначала выписали 10 суток, а сегодня, когда я собрался освобождаться и отдал даже свою пайку Рылееву, добавили еще 5 суток за «плохое поведение в изоляторе».
4 сентября. Освободился. Пошатывался на ветру от голода. Вечером ребята устроили отказчикам, вышедшим из ШИЗО (то же, что БУР: штрафной изолятор), кайф с кофе и салом.
7 сентября. Перевели на более легкую работу – отбрасывать и вывозить опилки от пилорамы. Со мной трудятся Ильяков и Садовников. Бригадир Евдокимов разговаривает с нами вежливо и лишней работой не нагружает: «Лучше не связываться. Им все нипочем». На ссученых же покрикивает: «Пошевеливайтесь, нечего филонить!» Ведь не огрызаются, они хотят досрочного освобождения.
19 сентября. Дождь, холод, грязь. Вечерами, во вторую смену, собираемся в сушилке промзоны и развлекаем друг друга. Неистощим на анекдоты Володя Анохин. Это прямо-таки актер-комик. Он так изображает наших начальников, что мы помираем от смеха. У Володи срок 3 года, он из Барнаула. В прошлом придерживался эсеровских взглядов, теперь сходится с нами, русскими националистами. Украинофил Маменко любит его поддевать. Анохин в долгу не остается. (Примечание: Впереди Володю ждала жуткая трагедия. Отбыв срок, он вернулся в Барнаул, работал мастером телефонного узла. Открыто исповедовал Православие, не пряча, носил крест. В сентябре 1971 года был злодейски убит неизвестными по дороге из Барнаула в Новокузнецк. Убит топором по голове, один, видимо, наносил удары, а двое держали за руки. Я жил тогда, между сроками, во Владимирской области, издавал неподцензурный патриотический журнал «Вече». В резкой форме потребовал от властей тщательного расследования и поимки убийц. Органы КГБ «в ответ» почему-то провели обыск на квартире Анохиных. Его сестра жаловалась, что какие-то анонимы неоднократно звонили по телефону: «Прекратите возню с вашим Володькой, а не то…» Изуверов не нашли и по сей день. Сакральная деталь: в последний свой приезд в Москву в августе 1971 г. Володя попросил-настоял, чтобы мы обменялись крестами. Я не хотел этого, но он меня уговорил. Взял, таким образом, мой крест на себя.)
23 сентября. Среди наших воспитателей от МВД особенно толстокож Любаев. «Начальник, посылку разрешите?» – упрашивает его зек. – «Работыть нады. Равняйтесь на маяки», – отвечает Любаев и жестом отстраняет заключенного. Летом, еще до БУРа, он вызвал меня к себе в кабинет на беседу. Был обеденный перерыв, бригады должны были вновь идти за зону (шагать из жилой зоны в производственную, на фабрику). Я наблюдал в окно кабинета, как моя бригада собиралась в предзоннике, как нарядчик уже выкликал по карточкам, и я начал тянуть резину: «Начальник, я сижу ни за что. Я хвалил Тито, а теперь Тито – наш друг». Словом, я навязал Любаеву дискуссию о разногласиях с СКЮ (Союз Коммунистов Югославии – правящая в СФРЮ партия – эту аббревиатуру сегодняшняя молодежь, вероятно, не помнит, а в то время она была на слуху). Любаев клюнул и пытался меня просветить. Я напряженно следил за своей бригадой. Наконец, конвой принял контингент, ворота захлопнулись, нарядчик убрал карточки. Я понял, что выиграл пол-дня: «Гражданин начальник, разрешите в уборную. У меня живот болит». Поскольку мой вид был смиренно-вежлив, Любаев не имел повода придраться и отпустил. На сакраментальный вопрос шестерки-нарядчика, почему я после обеда не вышел на работу, развел руками: «Начальник отряда задержал в кабинете».
1 октября. Вот уже несколько месяцев по лагерям ходит мистическое пророчество о радикальных переменах в стране этой осенью. Якобы из Горького выступит генерал Воробьев и к 14–17 октября овладеет Москвой и возьмет власть в свои руки. Слухи этого рода исходят из среды иеговистов.
10 октября. С 1-го числа начались политзанятия. Я и мои друзья, конечно, не посещаем их в принципе. Кое-кто, глядя на нас, тоже не пошел на «политику». Этих новеньких отказчиков начальство незамедлительно наказало лишением посылок и передач.
Их прорабатывали по лагерной радиосети. Нас же, ветеранов, никто и пальцем не тронул. Махнули рукой и словно не замечают.
14 октября. Сблизились с Юрой Машковым. В православии он продвинулся больше нас. По выходе на свободу хочет стать священником. А ведь сидит за ревизию марксизма, хотел создать анархо-коммунистическую организацию. После работы всей капеллой читаем вслух Владимира Соловьева. Все полны предчувствием, что в ближайшие дни что-то резко изменится.
16 октября. Сегодня утром, возвращаясь из столовой с завтрака, вздрогнул у столба с репродуктором. Снят Хрущев! Трудно описать всеобщую радость заключенных и растерянность начальства. Однако кое-кто задумался: «Как знать, а вдруг это поворот к еще более худшему?» Володя Садовников, например, всеобщий восторг не разделял. Во всяком случае в мистических предсказаниях оказалась крупица правды. Уже днем меня и Ильякова вызвали к начальству по поводу наших жалоб на произвол. Сделали вид, что разберутся. Не будь перемены властей, о наших бумагах никто бы не вспомнил.
19 октября. Пропадают мои письма к маме. Она волнуется: а что я поделаю?
29 октября. С отстранением Хрущева ничего не меняется. Все по-старому.
2 ноября. Заступились за Илью Бокштейна. Его начали третировать старики в инвалидном бараке, вышвырнули на проход его койку. Илья 7 лет пролежал в параличе, у него искривился позвоночник, он мал и тщедушен. Мы явились с грозным видом в его секцию, с шумом поставили койку Ильи на место и пообещали расправиться с каждым, кто его тронет. Одно дело обсуждать еврейско-масонский вопрос и совсем другое дело маскировать бытовым, коммунальным жидоедством свою личную корысть (кому-то приглянулось место в секции, где спал Бокштейн, а прикрылись «идеологией»). Глухари струсили: они думали, что Илья одинок.
7 ноября. Некоторые марксисты этот день отмечают, другие не признают и Октябрь. Для нас этот день, как и 27 февраля, – день национального траура. С Сергеем Пироговым отношения дипломатические: он – отличный человек, но, увы, твердолобый марксистский догматик. Его подельник Олег Тарасов (их обоих судили в Архангельске: 7 и 5) освободился в декабре 1962 г. Пирогов выйдет в этом году. В деле С.Пирогова есть такой эпизод, впрочем, наиважнейший «эпизод», без которого не было бы и «дела». Чекисты убедили девушку, с которой дружил Сергей, выкрасть у него личные записи и сдать их в органы, уверяя, что ее возлюбленный – опасный американский шпион. Девушка выполнила задание родного государства, а позже узнала, что только на основании выкраденных ею записей, в т. ч. дневниковых, с иными, чем в «Правде», мыслями ее друг и схлопотал 7 лет неволи. Что она собственными руками отняла у него кусок жизни.
2 декабря. Работа все та же – опилки и обрезки. На прошлой неделе намело уйму снега, тачку с опилками невозможно было переть из подвала по обледенелой доске. Пришлось потребовать санки. Сегодня же снова оттепель.