Страница 4 из 16
Скорее всего, Сталин расценил отсутствие какой-либо реакции на свои слова о вроде бы возможной «поддержке» Лиги Наций либо как полное непонимание смысла сказанного, либо как нежелание ортодоксальных кругов партии начинать дискуссию по этому поводу. И потому заговорил о более привычном для слушателей, о том, что от него ждали – о революционной ситуации. Правда, в отличие от оценок, данных 12-м пленумом ИККИ, отметил: революционный кризис только назревает, а чуть позже выразился еще более осторожно – он будет назревать. Затем, как то бывало уже не раз, напомнил об угрозе войны и пообещал делегатам: в случае нападения империалистических держав на СССР «отечество рабочего класса всех стран», его «многочисленные друзья… в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям»[21]. Таким весьма прозрачным эвфемизмом продемонстрировал свою твердую веру в пролетарскую солидарность.
Вместе с тем, прозвучали в докладе и явно новые, необычные ноты. Говоря о росте фашизма, о его победе в Германии, Сталин многозначительно заметил: «Господствующие классы капиталистических стран старательно уничтожают или сводят на нет последние остатки парламентаризма и буржуазной демократии, которые могут быть использованы рабочим классом в его борьбе против угнетателей»[22]. Впервые обозначил вполне возможную, с его точки зрения, альтернативу мировой революции. И даже не мирный путь компартий к власти, а лишь использование парламентов для защиты интересов трудящихся – то, что до сих пор большевиками и Коминтерном напрочь отвергалось как реформизм.
Затем, вернувшись вдруг к внутренним проблемам, Сталин перечислил по значимости то, на что СССР может рассчитывать в сложившейся международной обстановке. На первое место поставил экономическую и политическую мощь страны, только потом – поддержку трудящихся за рубежом. Но не ограничился учетом классовой солидарности, а тут же присоединил к ней не менее, судя по контексту, значимое – наличие стран, не заинтересованных в развязывании новой войны, имея в виду прежде всего Францию. На последнее же место поставил Красную армию, признав тем ее слабость, порожденную отсутствием современного вооружения, так как оборонную промышленность лишь предстояло создать – в ходе выполнения второго пятилетнего плана.
Судя по всему, действительно значимыми, даже решающими в конкретных условиях Сталин полагал усилия советской дипломатии, проводившей «кампанию за заключение пакта о ненападении». Объяснил такую оценку тем, что между Советским Союзом и некоторыми странами Запада – опять же Францией, а также и Польшей «нежелательные отношения начинают постепенно исчезать… Атмосфера, заряженная взаимным недоверием, начинает рассеиваться». И сделал отсюда логический вывод, вновь намекнув на близкий поворот внешнеполитического курса. «Если интересы СССР, – сказал Сталин, – требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это без колебаний»[23].
Однако и этого показалось Сталину мало, и он твердо произнес ранее немыслимое, просто невозможное. Отныне единственной для ВКП(б) задачей должно было стать отстаивание, обеспечение национальной безопасности страны, а не становившейся все более призрачной идеи пролетарской солидарности и связанных с нею интересов мировой революции. «Мы, – предельно однозначно пояснил Сталин, – ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР»[24].
О грядущих вскоре переменах свидетельствовали и многие иные положения доклада Сталина. В том числе итоговая оценка сложившихся социально-экономических отношений: «Удельный вес социалистической системы хозяйства в области промышленности составляет в настоящее время 99 процентов, а в сельском хозяйстве, если иметь в виду посевные площади зерновых культур, – 84,5 процента… Социалистический уклад является безраздельно господствующей и командующей силой во всем народном хозяйстве»[25]. Следовательно, подразумевал докладчик, настало время не просто заявить о завершении нэпа, но и сделать соответствующие политические выводы, зафиксировать отмеченные сдвиги со всеми вытекающими юридическими и идеологическими последствиями.
Столь же многозначительным оказался и тот раздел доклада, который был посвящен собственно партии, положению в ней. Начал Сталин с констатации восстановления ее единства. Сказал, что «разбиты и рассеяны» троцкисты, правые уклонисты и национал-уклонисты, олицетворением последних сделав Н. А. Скрыпника – члена ЦК и ИККИ, наркома просвещения УССР, покончившего с собою в июле 1933 года. Лишь упомянул, не назвав поименно, «его группу», к которой следовало отнести писателей Н. Хвылевого с его открытым призывом «Прочь от Москвы!», П. Гирняка, М. Ялового (Юлиана Шпола), историков М. Яворского, М. Равича-Черкасского, философа В. Юринца, филологов Е. Курило, Е. Тимченко, театрального режиссера Л. Курбаса, некоторых иных, незадолго перед тем обвиненных П. П. Постышевым в пропаганде национализма[26].
Просто перечислив троцкистов, правых, национал-уклонистов, Сталин почему-то не вспомнил о громких, достаточно хорошо известных партии конкретных политических делах, заставивших ПБ и ЦК в октябре 1932 – апреле 1933 года, то есть как раз за отчетный период, принимать специальные постановления. Как бы забыл о деле «контрреволюционной группы», она же «Союз марксистов-ленинцев» М. Н. Рютина, П. А. Галкина, М. С. Иванова, иных партфункционеров, подготовивших манифест «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», а также обращение «Ко всем членам ВКП(б)», написанных с откровенно правых позиций и содержавших чисто фракционную критику проводимого сталинской группой курса.
Не упомянул докладчик и о высылке в октябре 1932 года Зиновьева в Кустанай и Каменева в Минусинск, правда, возвращенных в Москву год спустя.
Всерьез говорить о только что нанесенном сокрушительном ударе по правым Сталин не стал, явно не желая обострять положения. Сосредоточил внимание делегатов съезда на ином: на «путанице по ряду вопросов ленинизма в головах отдельных членов партии, которая нередко проникает в нашу печать и которая облегчает дело оживления остатков идеологии разбитых антиленинских групп». Но, заняв умеренную позицию, Сталин ограничился тем, что предложил всего только «поднять теоретический уровень партии на должную высоту… Не замазывать, а критиковать смело отклонения некоторых товарищей от марксизма-ленинизма»[27].
Сталин обрушился в праведном гневе на иного врага – на безликую и нефракционную опасность, на бюрократизм. «Бюрократизм и канцелярщина аппаратов управления, – провозгласил Сталин, – болтовня о «руководстве вообще» вместо живого и конкретного руководства, функциональное построение организаций и отсутствие личной ответственности, обезличка в работе и уравниловка в системе зарплаты, отсутствие систематической проверки исполнения, боязнь самокритики – вот где источники наших трудностей, вот где гнездятся теперь наши трудности».
И почти сразу же уточнил резкую, но поначалу общую мысль: «Это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков… Как быть с такими работниками? Их надо без колебаний снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом. Их надо смещать с понижением в должности и опубликовывать об этом в печати. Это необходимо для того, чтобы сбить спесь с этих зазнавшихся вельмож-бюрократов и поставить их на место. Это необходимо для того, чтобы укрепить партийную и советскую дисциплину»[28].
21
XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1934, с. 8, 11–12.
22
Там же, с. 11.
23
XVII съезд…, с. 13–14.
24
Там же, с. 14.
25
XVII съезд…, с. 15–16.
26
Подробнее см.: Костюк Г. Сталинизм на Украине. (на укр. языке). Киев, 1995, с. 164–198; Субтельный О. Украина. История. Киев, 1994, с. 494.
27
XVII съезд… С. 28, 32.
28
XVII съезд…, с. 34.