Страница 3 из 11
Чтоб пояснить смысл тех мистических и мифических "шести слов", которые будто бы решили мою судьбу, нужно напомнить некоторые предшествовавшие и сопутствовавшие обстоятельства. Уже в период острых споров по поводу октябрьского переворота "старые большевики", из числа правых, не раз указывали с раздражением на то, что Троцкий-де раньше не был большевиком; Ленин всегда давал таким голосам отпор. Троцкий давно понял, что объединение с меньшевиками невозможно, говорил он, например, 14 ноября 1917 года, "и с тех пор не было лучшего большевика"1. В устах Ленина эти слова кое-что означали.
Два года спустя, объясняя в письме к иностранным коммунистам условия развития большевизма, былые разногласия и расколы, Ленин указывал на то, что "в решительный момент, в момент завоевания
1 Ленин сказал это 1 (14) ноября 1917 г. на заседании Петроградского комитета большевиков. Подробнее см.: Троцкий Л. Сталинская школа фальсификации: Поправки и дополнения к литературе эпигонов. Берлин: Гранит, 1932. С. 119, Протокол этого заседания опубликован также в журнале "Бюллетень оппозиции", издаваемом под ред. Л. Д. Троцкого с момента высылки Троцкого из СССР (см.: Бюллетень оппозиции. 1929. Ноябрь -- декабрь, No 7, С. 31--37). Рукопись хранится в архиве Троцкого,-- Ю. Ф,
власти и создания 'Советской Республики, большевизм оказался единым, он привлек к себе все лучшее из близких ему течений социалистической мысли..." Более близкого к большевизму течения, чем то, которое я представлял до 1917 года, не существовало ни в России, ни на Западе. Объединение мое с Лениным было предопределено логикой идей и логикой событий, В решительный момент большевизм привлек в свои ряды "все лучшее из близких ему течений" -- такова оценка Ленина. У меня нет оснований против нее возражать.
Во время двухмесячной дискуссии по вопросу о профессиональных союзах (зима 1920/21 г.) Сталин и Зиновьев опять пытались пустить в ход ссылку на небольшевистское прошлое Троцкого. В ответ на это менее сдержанные ораторы противного лагеря напоминали Зиновьеву его поведение в период октябрьского переворота. Обдумывая в своей постели со всех сторон, как сложатся в партии отношения без него, Ленин не мог не предвидеть, что Сталин и Зиновьев попытаются использовать мое небольшевистское прошлое для мобилизации старых большевиков против меня. Завещание пытается предупредить попутно и эту опасность. Вот что там говорится непосредственно вслед за характеристикой Сталина и Троцкого: "Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому".
Указание на то, что октябрьский эпизод "не являлся случайностью", преследует совершенно определенную цель предупредить партию, что в критических условиях Зиновьев и Каменев могут снова обнаружить недостаток выдержки. Это предостережение не стоит, однако, ни в какой связи с упоминанием о Троцком: по отношению к нему рекомендуется лишь не пользоваться его небольшевистским прошлым, как доводом. У меня не было, следовательно, никакого повода задавать вопрос, который приписывает мне Радек. Заодно отпадает и догадка Людвига об "остановившемся сердце". Завещание меньше всего ставило себе задачей затруднить мне руководящую работу в партии. Оно, как увидим далее, преследовало прямо противоположную цель.
"Взаимоотношения Сталина и Троцкого"
Центральное место Завещания, занимающего две написанных на машинке страницы, отведено характеристике взаимоотношений Сталина и Троцкого, "двух выдающихся вождей современного ЦК". Отметив "выдающиеся способности" Троцкого ("самый способный человек в настоящем ЦК"), Ленин тут же указывает его отрицательные черты: "чрезмерная самоуверенность" и "чрезмерное увлечение чисто административной стороной дела". Как ни серьезны указанные недостатки сами по себе, они не имеют -- замечу мимоходом -- никакого отношения к "недооценке крестьянства", ни к "неверию во внутренние силы революции", ни к другим, эпигонским измышлениям позднейших годов.
С другой стороны, Ленин пишет: "Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью". Речь идет здесь не о политическом влиянии Сталина, которое в тот период было совсем незначительно, а об административной власти, которую он сосредоточил в своих руках, "сделавшись генсеком". Это очень точная и строго взвешенная формула: мы еще вернемся к ней.
Завещание настаивает на увеличении членов ЦК до 50, даже до 100 человек, дабы своим компактным давлением они могли сдерживать центробежные тен
денции в Политбюро. Организационное предложение имеет пока еще видимость нейтральной гарантии против личных конфликтов. Но уже через 10 дней оно кажется Ленину недостаточным, и он приписывает дополнительное предложение, которое и придает всему документу его окончательную физиономию: "...я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назна-чить на это место другого человека, который во всех других отношениях1 отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д."
В дни, когда диктовалось Завещание, Ленин стремился еще давать своей критической оценке Сталина как можно более сдержанное выражение. В ближайшие недели его тон будет становиться все резче, вплоть до того последнего часа, когда его голос оборвется навсегда. Но и в Завещании сказано достаточно, чтоб мотивировать необходимость смены генерального секретаря. Наряду с грубостью и капризностью Сталину вменяется в вину недостаток лояльности. В этом пункте характеристика превращается в тяжелое обвинение.
Как ясно станет из дальнейшего, Завещание не могло явиться для
Сталина неожиданностью. Но это не смягчало удара. После первого ознакомления с документом, в Секретариате, в кругу ближайших сотрудников Сталин разрешился фразой, которая давала совершенно неприкрытое выражение его действительным чувствам по отношению к автору Завещания. Условия, при которых фраза проникла в более широкие круги, и, главное, неподдельный характер самой реакции, являются, в моих глазах, безусловной гарантией достоверности всего эпизода. К сожалению, крылатая фраза не подлежит оглашению в печати.