Вперед, на запад!

- А все ж таки тебя послали в Волынскую, а меня в Ровенскую область, а не куда попало. Значит, есть разница. Может, ты завтра захочешь вообще к нам передислоцироваться?

- Если обстоятельства потребуют...

- Какие такие обстоятельства?

- Представляешь - нажмет враг вдесятеро большими силами.

- Тогда-то конечно. Тогда-то мы тебя примем с дорогой душой и будем вместе драться. А в этом случае с твоим тезкой - надо бы его права уважить.

- Не согласен я с тобой, Василий Андреевич, но думаю - не подеремся... А кстати, район, о котором вы с тезкой моим говорите, кажется, вовсе не Ровенской области. Давай-ка посмотрим карту.

- Давай! Позовите, - попросил он адъютанта, - полковника Григорьева! Где он пропадает?

Адъютант побежал. Вернувшись, доложил, что полковника Григорьева не нашел.

- Говорят, уехал в Чапаевский отряд.

- Странная штука, - сказал Василий Андреевич, - чего это его вдруг понесло туда? Да постой, постой... Не ты ли тот Федоров?.. Ну да, конечно же ты! Вспомнил. Григорьев мне как-то рассказывал, что в начале войны сколачивал с Федоровым партизанский отряд, что ты, то есть тот Федоров, погиб в бою... Он будто сам видел и пытался тебя спасти... Получалось даже вроде того, что ты на его руках дух испустил.

- Вот ведь бывают какие вещи. А я живой! И собираюсь еще пожить.

Никак не думал я, что начальник штаба Бегмы - тот самый начальник артиллерии корпуса полковник Григорьев, который сколачивал со мной отряд, а потом ушел с моим автоматом в неизвестном направлении. Немудрено, что он сейчас избегает встречи со мной.

Гостали мы у Бегмы три дня. И только на третий день увидел я этого Григорьева.

Человек военный - он умел скрыть волнение, но все же по выражению его лица было видно, как неприятна ему встреча со мной. Представились:

- Полковник Григорьев!

- Генерал Федоров!

В этот момент, надо признаться, мне было очень и очень приятно, что я ношу это звание.

- Что ж это вы?! - спросил я. - А! Да отвечайте же, я вас спрашиваю, как это вы тогда к немцам переметнулись?

Он ответил со спокойной дерзостью:

- Отчетом я вам не обязан...

- Нет, вы посмотрите на него!.. - рука моя невольно потянулась к пистолету.

- Подожди, Алексей Федорович, - ровным, обычным голосом оказал Василий Андреевич и взял мою руку своими теплыми, мягкими пальцами. Давай тихонько разберемся. Садитесь, товарищи... И вы садитесь, товарищ Григорьев.

Сели. В первые минуты смысл его слов до меня не доходил, так был я взбешен. Он говорил:

- ...И вот, понимаете, мотоциклисты. Назад, к вам, ходу нет. Я пробовал бежать в другую сторону. Заметили. Окружили. Автомат дал осечку. Все. Плен... А дальше - это очень длинно, вы не захотите слушать...

- Нет, нет, продолжайте, - сказал Василий Андреевич.

- Что ж дальше, я командиру соединения - вам, товарищ Бегма, все рассказал. Факты проверены. Люди отряда Брынского знают. Я из плена бежал. Удалось найти добрых людей. Спрятали. Потом устроился в пекарню. Заведовал. Как только появились партизаны вблизи Любомля... Да, работал в Любомле... Только появились в лесах партизаны - пошел к ним. Спросите Брынского, я у него был несколько месяцев. Потом передали вот - генералу Бегме. Служу.

- Нет, Алексей Федорвич! Ты зря кипятишься, - сказал Василий Андреевич. - Полковник в плену и потом в пекарне намучился. Я им пока доволен...

- Но зачем, слушайте, - перебил я Василия Андреевича, - зачем это вам, полковник, понадобилось делать из меня убитого, хоронить на Полтавщине? К чему это все?

- Виноват. Были слухи. Я предположить не мог, что тот Федоров и вы одно лицо. Такой ужасный тогда был у вас вид - я был уверен: все для вас, как и для меня, кончено. Вы бы видели себя в тот день! - Он помолчал и повторил: - В тот день!

Я все понял. Передо мной был человек, "в тот день" признавший себя побежденным. Подобные люди погибали, если не физически, то морально. Хорошо еще, что у Григорьева хватило честности, чтобы вовремя перейти к партизанам.

- В общем - партизан 1943 года! - сказал я и махнул рукой.

В слова "партизан 1943 года" я волей-неволей вложил то чувство, с которым партизаны-старики относились к примкнувшим к ним в 1943 году - в пору сокрушительного наступления Красной Армии, чувство своего превосходства над ними. Чувство это понятно. "Где ты был, когда Красная Армия отступала? Прятался, пережидал, а то еще и перед гитлеровцами выслуживался! Ну хорошо - приняли мы тебя, признали, дали оружие, чтобы ты искупил свою вину и все-таки полного доверия и уважения ты у нас не вызываешь". Так примерно рассуждали мы и, конечно, далеко не всегда правильно.

Ведь сюда, на Волынь, мы пришли не только для того, чтобы взрывать железные дороги, но и для того, чтобы поднять народ, вовлечь его в наши ряды, внушить ему веру в победу, дать ему оружие против врага. В своих листовках мы обращались и к полицаям, и к бульбовцам, и к тем, кто добровольно сдался в плен, а теперь бежал из немецких лагерей: "Хотите искупить свою вину, хотите снова обрести Родину, получить великое право стать гражданином Советского Союза - идите к нам, бейте вместе с нами оккупантов и предателей всех мастей!"

И люди к нам шли. Одни по велению сердца, другие под давлением обстоятельств, третьи, чтобы прикрыться званием партизана.

Со временем мы разбирались в каждом. Однако в повседневных отношениях с нашими новыми товарищами нельзя было выражать недоверия к ним - ведь тех, кто пришел к нам, чтобы прикрыться званием партизана, было не так уже много.

Прощаясь с полковником, я пожал ему руку без особого энтузиазма, но время показало, что он пришел к партизанам без камня за пазухой. Работал честно, был ранен в бою.

После ухода полковника мы с Василием Андреевичем и моим тезкой вернулись к вопросу о том, можно и следует ли действовать на "чужой" партизанской территории.

Развернули карту. Оказалось, что наши ребята и впрямь забрались в Ровенскую область. Поставили две мины. Подорвали два эшелона...

- Так, что ж, разве это плохо? - спросил я. - По-моему, если и плохо, то для оккупантов, не так ли? Там же не было в это время ваших минеров!

- Мы собирались их послать. Вы нас опередили.

- Выходит, что мы вам помогли!

Так или иначе с Бегмой, Кизей, Федоровым-Ровенским, как и с Медведевым, мы дружбу не потеряли и месяца три спустя нанесли совместный удар по направленным против нас войскам оккупантов.

*

На обратном пути в Лобное ехавшие впереди хлопцы увидели на тропинке двух человек.

- Стой! - крикнули им наши хлопцы. Оба бросились в сторону, в лес. Их догнали, вернее, они сами вернулись, поняв, что мы - партизаны.

Оказалось, что один из них - наш разведчик Василий Трофимов, которого вот уже две недели считали погибшим. А второй... Это был весьма странный субъект. В лесу мы таких никогда не видели. Клетчатый голубой пиджак, серые брюки гольф, ярко-красные полуботинки, чулки с замысловатым рисунком - ни дать ни взять цирковой актер. Но эта франтоватая одежда была сильно помята, на полуботинках кое-где роса смыла краску. Вид он имел жалкий, лицо его обросло серой щетиной, глаза выражали тоску, отчаяние, голод и страх.

- Откуда ты взялся, Трофимов? Мы тебя давно похоронили. И что это за тип? "Язык" или новоявленный партизан?

И Трофимов рассказал весьма примечательный случай. Раньше, чем привести его рассказ, несколько слов о самом Трофимове.

Это был человек очень выдержанный, дисциплинированный. Но только до той поры, пока не хватит лишку. А тогда его начинали одолевать стремления к самостоятельным действиям. Например - пройти незамеченным перед носом немецкого патруля, что ему было вовсе не легко при его видной фигуре.

Недели три перед тем Василий был направлен с небольшой группой в Любомль. Там, после выполнения задания, позволил себе выпить у неведомой шинкарки самогону и на обратном пути отстал от своей группы. Его товарищи по разведке говорили, что они услышали стрельбу, потом крики, решили, что погиб парень... И вот мы его встретили. Худой, обросший, весь в синяках... Сделали привал.