Страница 2 из 6
Счастливое, в дождинках (здесь вообще радовались редким дождям) Галино лицо; внутреннее недовольство своим бестолковым пребыванием на острове; и какая-то тоска ожидания - все это придало мне раздраженья, и я стал дурацки выговаривать Гале за то, в чем она, если и виновата, то счастливо виновата. Она не плакала в ответ, даже вроде не сердилась, а время от времени безразлично повторяла: иди, плыви домой, кто тебе не дает... И вдруг, тихо обняв меня, сказала тоном, похожим на первое предложение прогулки по Соленому: "А знаешь, у Савелихи сынок Витька - талант! Тебе интересно. Айда к ним!..."
Под разухабистым дождем мы двинулись в путь, нанося попутно якобы вынужденные (от дождя прятались) визиты соседям и знакомым, то есть почти всем. Я не очень возражал, и пока меня пышно рекомендовали как писателя, гостя дяди Алеши, я с любопытством разглядывал ничем, впрочем, не выдающееся убранство изб, книги на полках, иногда иконы, прислушивался к своеобразному говору, старался упомнить, чтоб на досуге перенести в блокнот. И жалел, что предыдущие дни в основном посвящал Галине и морю.
В доме упомянутой Савелихи оживленная Галя, держа меня под руку, слащаво обратилась к удивленно глядящему мальчику лет четырех-пяти на вид: "Витек, покажи-ка, что ты там намалевал новенького?" Витек сурово молчал. И тогда Галя с помощью молодой улыбчивой Савелихи развернула передо мной нечто необычное. Во многих редакциях, особенно связанных с детьми, я навидался рисунков детворы, безошибочно отличных от взрослого искусства. А такое мне приходилось видеть впервые.
Прежде всего, не было вовсе рамки, вернее, полное очертание рисунка имело особую форму: овал, параболу .... Не было резкой границы рисунка - разве что контур, но, когда я всмотрелся, понял, что условная граница эта была естественна, что лесок уходил в высь пирамидой, а море разметнулось крыльями. Вот что бросалось в глаза сразу. А потом я ощутил, что иной форма быть не могла, что все у гения, сидящего в этом сумрачном мальчике, подчинено движению, стремлению куда-то. Волна, зажмурившись от солнца, летела на береговые камни; собака вся жила в наступающем прыжке; цветок не увядал, но обращался в плод; рыба безумно умирала. "Изобрази меня, Витек!" - кокетливо потребовала Галина. Он испуганно, а потом как-то диковато, словно собирался впиться в жертву, стал смотреть на нее. И на бумаге обозначилась летящая, как стрела с тетивы, ласково-звонкая (откуда ему знать?). И вздернулась верхняя губа: "не пожалеешь", и озорно перегнулись брови, и, прижмурившись, уходили глаза все глубже, глубже, в потаенную тишь души...
Эта Галя у меня и посейчас, после всего необычайного, непредвидимого самой дикой фантазией, после всего, что произошло, хранится... И рвется куда-то...
Я тогда вдвойне обрадовался: во-первых, такой превосходный материал (взамен или в дополнение к дохленькой заметке "Сад на острове" - лирическое "Волшебные краски острова Соленого") сам лез в руки. Во-вторых, не надо томительно выдумывать объяснение для моей задержки на Соленом. Пришел муж Савеловны, рыбак, такой же, как она, - от сердца приветливый. Странно: как по контрасту Витек - сумрачный, болезненный, трепетный, - чуждый зверек в их доме. Но они, родители, чувствовали дыхание необычайного, и не то, чтоб потакали его капризам (мальчик не был капризен), а добросердечно подлаживались под его настроение. Человеку, обозленному или с расшатанными нервами, такое не под силу, а в них наряду с крепким духовным здоровьем жило широкое русское уважение к иной душе - маленькой или великой...
Я покидал остров, не отрывая глаз от ветреной Галиной фигурки, которой неделю назад и не заметил на причале. Ранняя осень уже осенила кустарники, и садок, и домики острова. Банальная мысль: а сколько еще на нашей планете (что чем дальше, тем представляется меньшей, как тот островок, но - необъятна), сколько на ней шумных и тихих, уголков, с которыми легко породниться навеки! Какое ясное, яркое ощущение стоит за пустенькими порой словами, и до чего трудно излить его в слова под стать...
Прощай, остров!.. Сколько еще осталось недосказанного - и с дядей Алешей, и с Витькой, и с Галинкой... Но - прощай!.."
Перефразируя старую поговорку, можно сказать: человек предполагает, а случай располагает. Слепая вера в случай опасна даже для атеиста, и, мне кажется, человечеству когда-нибудь предстоит борьба с культом случая...
Однажды от Гали пришло письмо. Она сообщала, что на острове прочли мою заметку о Витьке, что председатель повесил вырезку из газеты на видном месте в кабинете. Писала, что догадывается, почему я дал ей адрес "до востребования" женат (пальцем в небо), но что ее это не очень волнует (положим!). Просила прислать кой-какую литературу для дяди, утверждала, что он горячо приветствует (неужели?). Грустно сообщала, что скучает и ни с кем не хочет встречаться (может быть). Выражала надежду на мой приезд: "Не думай, что у нас зимой скука - снежок нынче добрый, пушистый, выйдешь утром на берег - ослепнуть можно... И - слышишь - начальству своему строгому объяви, что узнал - не от меня, конечно, - от одного солидного человека: сынок Васильевны - Смирновы, которые, мы у них квасу пробовали, и ты похвалил - Витькин одногодок, только августовский, Сашкой звать, по математике школьного учителя обогнал. Веришь самые хитрые задачки в уме решает... Приезжай - не пожалеешь..."
Я не очень-то поверил Гале, даже не очень надеялся, что "не пожалею", не последовал, конечно, ее совету в прямом смысле, но взял на две недели творческий отпуск и на Соленый. Чудак! Подгадал к четвергу - какой четверг? Наверно, именно тот, в который дождичек. Мела пурга, и санный путь открывался после наступления ясной погоды. Дни перед отъездом на остров я много читал, немного писал, частенько вспоминал Галю, не думая о делах, размышлял, словом, это был настоящий творческий отпуск.
Приезжай - не пожалеешь!..
А я редко о чем вообще жалею. Разве о том, что мало любил, мало - не во всю силу души. А Галю? Когда я в тот второй приезд сидел с ней у печки, слушая бесконечные женские сказки о ее жизни - густые, слезные, развеселые, мечтательные, когда я ничего больше не хотел, как унестись с островом Соленым в космос, пробыть там вот так, у этой печки теплый год, а на Земле чтоб за это время прошла одна минутка, когда Галя летела навстречу мне глазами, песнями, искрами слез, - любил ли я? Или только был затаенно счастлив?..
Мы опять навестили Витьку, поначалу как-то вяло - ощущение чуда на бис довлело, ко жгучая неповторимость хлынула, когда заиграли новые Витькнны шедевры: изумленный тушканчик, кипящий чайник, тающее облачко, стареющая кукла... Нет, не умеем мы отдаваться искусству, нырять в него до риска захлебнуться: болтая, прослушиваем запись Бетховенской Девятой, приправляем острословием отпечатки Рембрандта, мимоходом щелкаем соборы - рассмотрим как-нибудь...
Что касается упомянутого в Галином письме пятилетнего гениального математика, то он оказался гениальным математиком.
Саша Смирнов секунды не мог усидеть не месте - прыгал, бегал, ел на ходу, отвечал на лету. "Три дровосека за тринадцать дней..." - начал я задачу, но Саша уже искал что-то под столом. Мне дали знак, чтобы я продолжал, не обращая внимания. Я заученно отрапортовал, - сколько деревьев имел каждый на ежедневном счету, когда вдруг первый, а через два дня второй по неизвестным причинам прекратил работу... (В это время кот выскочил из-под стола и кинулся за печку, Саша за ним). Я перевел дух и заключил каверзную задачу вопросом: за сколько мог бы выполнить всю работу второй, если б изначала работал в одиночку. "В двадцать восемь дней!" - крикнул Саша, хватая, наконец, кота за лапу. Точно... "Но как ты узнал это? Как? - начал я трясти ребенка, вспоминая, как месяц назад в течение двух вечеров решал эту задачу соседскому отроку (оттого она так запомнилась). Как?!". "Не знаю", - дернулся Саша, азартно глядя на довольного кота. "Постой, Саша, ты хочешь конфетку?" "Ладно, какую? кисленькую? Я шоколадных не люблю". "Вот барин! Добро - будут самые кислые, но реши-ка, друг, еще парочку..." Я выбрал так называемые логические задачи: известно, что парикмахер стрижет Вову, что Леня - друг парикмахера, что Женя с другом катается на мотороллере, что парикмахер ездит исключительно трамваем и т. д. Спрашивается: как кого зовут? Саша на минуту уставился в пространство. "Артист - Леня, парикмахер - Миша, а тот, который ("на мотороллере" давалось с трудом, быстро заменил - "на роликах") - Вова". Неожиданно спросил: "А где это было?.. Ну, давайте еще что-нибудь!"...