Испытание

Задыхаясь, Юрка остановился на опушке. Шея под воротом ватника была мокрой, по груди медленно текли холодные капли. Хорошо хоть, он побежал вперед, а не назад, каково было бы заново идти через лес! Перед ним лежало болото. Скошенная в конце августа трава не успела отрасти, и болото было плоским и открытым во все стороны. За болотом темнел редкий дубняк вперемешку с рябиной и соснами, и этого леска Юрка нисколько не боялся. Он был такой сквозной и хоженый, что там негде хорониться лесовику.

Болото упруго проминалось под ногой, будто дышало, затем Юрка ощутил твердый упор лесной почвы, тропинка пропетляла между соснами, скользнула под старым дубом, и повеяло мягким, влажным теплом близкого озера. За деревьями сверкает черная вода, еще немного по заболоченному берегу, и он у цели…

На Великом все меняется очень быстро. На глазах Юрки густой белый туман поглотил озеро. Нагретая не по-осеннему сильным солнцем вода остудилась за ночь куда меньше воздуха, и теплое, парное озеро истаивало туманом в ночную, знобкую студь. Туман поглотил не только далекий Салтный мыс и Березовый корь, но и ближние островки травы ситы, шалашики охотников, обрезал берег справа и слева, скрыл горизонт, которому пришла уже пора розоветь. Затем, поднявшись выше, погасил звезды, одна лишь полная, круглая луна проблескивала из тускло-желтого размыва.

У Юрки подозрительно зачесалось в горле. Не найти ему отцова шалашика в густом молочном месиве. Значит, пропала его первая охота? Нет, он найдет шалашик, хотя бы ему пришлось обшарить все озеро.

Он нащупал весло в мокрой, скользкой осоке, отвязал челнок и с силой оттолкнулся от берега. Челнок нехотя сдвинулся с места, взмутив воду, прополз по илистому дну и после нескольких толчков стал легким — его приняла глубокая вода.

Шалашик отца находился напротив старого вяза, у левой оконечности Березового коря. Надо держаться берега, а затем взять немного влево. Берег почти невидим, лишь порой в белесой мути угольно вычерчивалась верхушка стога или крона дерева. Будь этот проклятый туман хоть недвижим, но он тек, бежал над водой, кружил голову и невольно увлекал за собой. Вскоре Юрка не знал, где находится. То вдруг шуршала ряска под днищем челнока и выступала сита черной стенкой, но он не узнавал ее, потому что очертания озерной поросли были скрыты за туманом. То он попадал в сухую гущу камыша и с облегчением думал: рядом должен быть Салтный. Но камыш вдруг кончался, и он вновь оказывался на чистом. Порой ему казалось, что он кружит, как слепая лошадь, возвращаясь все время к исходной точке, а порой — что заплыл не то в Дуняшкину, не то в Прудковскую заводь.

Послышался странный, незнакомый звук, будто прачка шлепает жгутом по воде. Юрка сообразил, что это весельная лодка. У местных охотников были только кормовки. «Видать, городские», — подумал он. В тумане обрисовался задранный кверху нос моторки, потом два нависших над водой весла, с которых, звеня, сбегали капли воды. И голос егеря Петра Иваныча произнес:

— Эй, в лодке, где мы находимся?

— А я и сам не знаю, Петр Иваныч! — отозвался Юрка. — Заблудился. — И с мальчишеским любопытством добавил: — А почему вы без мотора идете?

— Какой тут к черту мотор! — ворчливо сказал егерь. — Того гляди винт запорешь. Салтный не знаешь где?

— Вроде бы слева… Или справа, — ответил Юрка.

Егерь коротко выругался, и лодка скрылась в тумане.

Уже туман начал просвечиваться желтизной восхода, когда Юрка наткнулся на шалаш, в котором устраивался охотник. Юрка хотел окликнуть охотника, спросить, как проехать к Березовому корю, как туман с бешеной быстротой потек к западу, забивая рот словно мокрой ватой, затем взлетел кверху и вмиг исчез. Сделав свою работу, рассветный ветер сразу стих. Простор расчистился и стал виден до последней камышинки, хвоща, серебристо-голубой вверху, золотистый по горизонту, где вставало солнце, угольно-черный там, где берег и деревья. А вода, огненноперая под восходом, стала незримой на всем остальном зеркале озера, она казалась единой с воздухом, неосязаемой, невесомой, прозрачной стихией.

И тут Юрка разглядел и охотника и шалаш. Охотник был его крестным, Степаном Данилычем, и шуровал он в шалаше, построенном его отцом.

— Крестный! — с обидой, гневом и возмущением закричал Юрка. — Ты чего чужой салаш занял? — Он крикнул «салаш» вместо «шалаш», потому что так произносили это слово взрослые охотники.

— Кто это шумит? — отозвался крестный. — Голоса не узнаю!

— Это я, Юрка! А салаш отец ставил!

— Ну и занимай свой салаш, — миролюбиво сказал крестный, — заблудился я, понимаешь… — добавил он смущенно.

Выжив крестного из шалаша, Юрка покидал на воду чучело и чуть поодаль спустил подсадную. Потом он завел челнок в сумеречную, построенную из ситы и березовых веток пещерку.

Все было так, как ему не раз мечталось и снилось. Качались на мелкой зыби чучела, поворачиваясь то боком, то носом, чистила перья и вдруг начинала метаться пригвожденная грузилом подсадная, вились маленькие стрекозы со стеклянными крылышками, какая-то птичка с зеленой нашлепкой на голове с шумом вспорхнула из ситы и села на камышинку, пригнув ее до самой воды; сладкая тревога нудила сердце, а тело было охвачено той странной, из холода в жар, дрожью, какая бывает перед болезнью.

Подсадная перекликалась со своими соседками коротко и взволнованно, — вокруг было много шалашей, — тогда над шалашом или чуть поодаль пролетали: выше — осторожные, крупные кряквы, ниже — более беспечные, рассчитывающие на свою скорость чирки-свистунки и чирки-трескунки. Но Юрка замечал их слишком поздно, когда они были уже за пределом выстрела. Да он и не рискнул бы стрелять по ним — верный промах, и перед отцом будет стыдно.

Подсадная снова зачастила своим скрипучим, ржавым голосом. Юрка глянул вверх, ожидая, что там пролетит или стая, или одинокая утка, но небо было пустынным, если не считать большой, медленной чайки. А когда Юрка опустил глаза, то прямо перед собой увидел крупную шилохвость с длинной, по-лебяжьи изогнутой шеей. Вот о чем сигналила подсадная! Он не заметил прилета шилохвости, не слышал всплеска, когда утка опустилась на воду, казалось, она всегда сидела тут, спокойно и гордо выгнув длинную шею.

Руки так дрожали, что Юрка долго не мог поймать шилохвость на цель. Наконец он спустил курок с покорным и горьким ощущением неминуемого промаха. И когда прошло короткое остолбенение от выстрела, он увидел распластанное на воде тело утки, ни одно перышко не шевелилось в ней.

Челнок стрелой вылетел из шалаша, на корме сидел не прежний застенчивый, поглощенный робкой и неотвязной мечтой мальчик, а грозный победитель, познавший свою силу и власть. Он и внешне изменился. Глаза его сузились и обрели необычайную подвижность, они зыркали во все стороны на гибких, упругих мускулах, высматривая добычу, даже уши его не торчали так доверчиво и бессмысленно, они хищно прижались к стриженой голове.

За шилохвостью последовала пара чирков, взятых дуплетом, за чирком — гоголь, — уже начался прилет северной дичи, — за гоголем — чернеть, или, как говорят в Мещере, черныш. Этот черныш сел метрах в шестидесяти от Юрки и сидел долго-долго, носом к нему. С трудом преодолевая искушение выстрелить, Юрка тщетно пытался приманить его. А затем кто-то, видимо раздраженный упорством черныша, послал ему в хвост заряд дроби из далекого шалаша. Черныш захлопал крыльями, но вместо того чтобы взмыть вверх, перелетел поближе к Юркиному укрытию. Верно, черныш был еще молодой, необстрелянный. «Есть!» — проговорил Юрка, спуская курок, теперь он не сомневался в попадании. Этим чернышом кончилась его охота.

Пять выстрелов — пять уток. Экзамен выдержан! Юрка потянулся, распрямил усталую спину. Пора и домой. Он слегка привстал, чтобы достать весло, и вдруг испуганно нагнул голову — ему показалось, будто кто-то метнул в него горсть камней. Камни не задели его и с шорохом осыпались в воду. Все еще не понимая, что это было, Юрка огляделся, и сердце его оборвалось. Перед шалашом стремительно опустилась большая стая свиязей. Она прошла на посадку над самой его головой, не заметив ни шалаша, ни челнока, ни охотника. И к этой первой стае подлетали все новые тройки и четверки; непуганая, разжиревшая на севере дичь будто дразнила охотника. Толстенькие белобрюшки были так близко от него, что Юрка отчетливо видел их синеватые клювы, мог пересчитать каждое дымчато-коричневатое перышко в крыле.