Страница 3 из 32
Несколько минут мы молча стояли на остановке, с любопытством рассматривая многоэтажные жилые дома, затем не спеша направились вниз через площадь. Ее южную часть пересекала железная дорога, которая шла в сторону Волги, к пятиэтажному зданию паровой мельницы. Возле нее стояли десятки подвод с мешками, суетились люди, а внутри натужно гудели и громыхали машины мукомольных агрегатов. Перейдя площадь, мы присели в тени между двумя четырехэтажными зданиями, одинаковыми по архитектуре. Различались они лишь по цвету стен. Одно, что выдавалось больше на площадь, было зеленоватым, другое — светло-серым. Мог ли я тогда подумать, что именно здесь, в этом зеленоватом доме, в тени которого, сидя на скамеечке, мы отведывали купленные яблоки, нам придется отстаивать город.
В этот день выехать из города не пришлось. На пересыльном пункте, где мы задержались, нам вручили предписание в часть, которая размещалась в районе Харабалей. Наш полк 169-й стрелковой дивизии расположился в молодых посадках какого-то лесхоза у поселка Бирючий.
Вести с фронта приходили тревожные, враг неудержимо рвался к Волге. Часть усиленно готовилась к боям. Со дня на день, с часу на час ожидался приказ на выступление. Прошло несколько дней, и в полку стали срочно формировать маршевые роты, которые тут же отправляли на фронт.
18 сентября я со своим пулеметным взводом попал в такую роту. Мы погрузились в вагоны, и паровоз, распустив по ветру хвост черного дыма, потащил эшелон на север.
Если бы кто-нибудь из посторонних заглянул в нашу теплушку, он не поверил бы, что видит людей, едущих туда, где многие прощаются с жизнью. Бойцы не думали о смерти. В вагоне не смолкали песни, гудели доски от солдатского перепляса. Взгрустнул кто-то, глядишь, товарищ хлопнет его по плечу, сверкнет в улыбке зубами: «Не тоскуй, не забудет, письмо пришлет. А адрес у нас всем известный — Сталинград!»
В Капустном Яре нас уже ждали машины, прибывшие за пополнением.
…Из-под колес, теряясь в предрассветных сумерках, убегает на восток извилистая лесная дорога. За стволами деревьев, далеко-далеко ширится и растет на горизонте багровая полоса. Кажется, что там, на востоке, разгорается огромный костер. Его пламя поднимается все выше, и звезды, совсем недавно мерцавшие на темном небосклоне, бесследно тают одна за другой.
Сзади, то нагоняя, то отставая, катятся военные машины с людьми, боеприпасами, оружием и продовольствием. А навстречу небольшими группами идут женщины с детьми, старики и старухи. Они несут корзины и мешки с домашними вещами, а у некоторых руки пусты… Враг оторвал их от обжитых родных мест, разрушил их жилища, и люди идут на восток угрюмо и молча. Вот одна женщина встретилась со мной взглядом, и в глазах ее скрытый упрек: «Как же это ты допустил, что нашу родную землю топчет враг? Как ты допустил его до самой Волги?»
Что ответить ей, исстрадавшейся матери? Ответ один: скорей на фронт, бить, бить смертным боем вражескую гадину, бить до тех пор, пока бьется сердце, пока есть в тебе хоть капля крови!
— Вот она, война проклятая! — с тяжелым вздохом вырвалось у Ерина.
— И не говори! — горестно крутнул головой младший сержант Касаткин.
Разговор никто не поддерживает. Солдаты молчат, провожая взглядом женщин и детей. И у них одна мысль: скорей туда, в Сталинград!..
На верхушках деревьев засверкали солнечные блики. Жизнь на дороге замирает. Машины одна за другой ныряют в лесную чащу и одеваются в зеленый наряд маскировки. Останавливается и наш грузовик.
— Слезай, братва, — говорит шофер, — дальше не поеду, скоро стервятники появятся.
Бойцы выгрузили станковые пулеметы, коробки с патронами и, взвалив это имущество на себя, двинулись дальше.
Выйдя из леса, мы увидели на западе густую пелену верного дыма, высоко поднявшуюся к небу и протянувшуюся на многие километры. Чем ближе подходили мы к Волге, тем больше чувствовалось горячее дыхание огромного пожара.
Навстречу попались старик с узлом за спиной и молодая женщина с ребенком на руках.
— Из Сталинграда, папаша? — спросил капитан Уваров, сопровождавший нашу группу.
— Нет, из Красной Слободы, — ответил старик.
— И куда же путь держите?
— А я и сам не знаю. Свет не без добрых людей, где-нибудь приютимся, лишь бы внучонка сберечь, — глаза старика покрылись влагой, и он продолжал дрожащим голосом:
— Сынок мой на фронте погиб, а бабку вчера похоронил, остались вот втроем…
Женщина опустила мальчика на землю. Уваров достал из полевой сумки несколько кусочков сахару, сдул с них крошки и протянул мальчику. Тот еще крепче вцепился в юбку матери.
— Возьми, Миша, и скажи дяде спасибо.
Ребенок несмело протянул ручонку, и тут зашевелились все солдаты. Сахар, сухари, консервы — многое из того, что было в вещевых мешках бойцов, перекочевало к беженцам.
Мы долго провожали взглядами удаляющихся старика и мать с ребенком. В сердце каждого воина горела ненависть к врагу.
Через молодой лесок наша группа вышла к Красной Слободе. Здесь всюду стояли замаскированные машины и подводы. Возле них сидели солдаты. Изредка в стороне от нас, там, где проходила дорога, рвались вражеские снаряды. Мы остановились на краю овражка, изрытого траншеями и окопчиками.
— Оставайтесь здесь до вечера, — приказал капитан Уваров, — а я пойду искать начальника тыла.
Неподалеку от траншей, выбранных нами, в специально отрытом окопе стояла автомашина. В ее кузове лежало больше десятка ящиков с боеприпасами. Рядом с окопом сидели бойцы. По их противотанковым ружьям мы догадались, что это бронебойщики.
Роща была низкой и скорее напоминала кустарник, чем лес. Лучи взошедшего солнца заливали верхушки молодых деревьев, покрытые толстым слоем пыли, листья не шевелились. На дороге шум машин окончательно смолк. Бойцы еще раз проверяли маскировку и все чаща с тревогой посматривали на светлое, безоблачное небо. Мы еще не успели оглядеться в новой обстановке, как услышали громкую команду: «Прекратить хождение!» Мы оглянулись в сторону города. К горящему Сталинграду шло несколько групп фашистских бомбардировщиков. Вот они выстроились в цепочку и один за другим пошли в пике. Сплошную мглу, затянувшую город, прорезали языки пламени. То там, то здесь из серой пелены вырывались черные клубы дыма. Десятки тонн металла обрушились на уже истерзанную землю, дробя уцелевшие здания, кроша в песок руины. Гулкие удары, слившиеся в сплошной грохот, с болью отдавались в наших сердцах.
— По щелям! По щелям! — послышалась новая команда. С юга показалась новая партия гитлеровских стервятников, приближающаяся к нам. Вздрогнуло и застонало под ногами, кверху взметнулись черные фонтаны земли и дыма. Сбросив бомбовый груз, самолеты развернулись и на бреющем полете промчались над нашими головами, поливая огнем из пулеметов. На окраине слободы горели дома; то здесь, то там слышались стоны.
Когда все стихло, солдаты вылезли из укрытий и стали перевязывать раненых. То и дело раздавались голоса:
— Коценко! Микола Коценко! Хлопцы, не видали Миколу?
— Слушай, Генацвале, скажи, друг, не видел такого грузина — Гогнидзе звать. Как бомбить начали, сюда побежал.
— Живой, Рахматулин? А я уж думал — придется в Казань писать…
Я слышал эту перекличку и испытывал чувство гордости за нашу страну. Лучших сынов многонационального народа послала Родина на защиту Сталинграда. Их привели сюда, на берег Волги, горячая любовь к Отчизне, непоколебимая воля остановить и уничтожить врага. Русские, украинцы, белорусы, грузины, казахи, узбеки, татары — все они с нетерпением ждали той минуты, когда переправятся на другую сторону и сойдутся с гитлеровцами в смертельной схватке…
А над Сталинградом фашистские самолеты висели беспрерывно: не успевала уйти одна партия, как ее сейчас же сменяла другая.
— Наших самолетов ни одного. Эх!.. — послышался чей-то возглас.
И словно в ответ на это воздух стремительно прорезали три советских истребителя. Казавшиеся нам с земли совсем крошечными, они бесстрашно бросились на бомбардировщиков и сразу нарушили вражеский строй. Но тут появились фашистские истребители, и им удалось отвлечь наших «ястребков».