Страница 28 из 41
– То есть как – тут?.. Как – завтра?!
Но оперуполномоченный, не отвечая, вышел, щелкнул английский замок в двери. Телефона не было, кабинет на четвертом этаже. Да и не прыгать же в окно, если бы кабинет был и на первом.
Придавив гнев и возмущение, Поликарп Матвеевич сел на диван и попытался хладнокровно сообразить: в какое же положение он попал и что, собственно, от него хотят? На арест не похоже, но и на свободу тоже. Да и за что его арестовывать? Дикость какая-то. Иван Савельев… Ну Иван… Нет, нет, не может Иван, не должен был… Тут какое-то недоразумение. А что, если… Ведь в самом деле, вели же следствие. Но Федор Савельев, Анна, жена его?.. Нет, нет, это исключено, чушь какая-то. А что, если не чушь? В последнее время раскрыта масса вредительских групп по всей стране. Что, если я… если меня вокруг пальца обводили все – и Федор, и Анна эта?.. Да нет же, нет, какая она шпионка?
Все перепуталось, все перемешалось в голове Кружилина. Слишком неожиданно все это обрушилось на него, слишком в неожиданном положении он оказался.
Ночь он провел без сна.
Утром явился с папкой под мышкой Тищенко.
– Я прошу… Я требую: сообщите обо всем секретарю крайкома партии! – почти закричал Кружилин.
– О чем? – спокойно переспросил безусый чекист.
– О том, что вы меня здесь держите!
– Доложим, – отозвался тот, сдувая с рукава гимнастерки соринку. – Если надо будет – доложим.
Он сказал это таким равнодушным, бесцветным голосом, что Поликарп Матвеевич взорвался яростью:
– То есть как – если будет надо?! Что вы за комедию устраиваете?!
– Вы не волнуйтесь, Поликарп Матвеевич. Если не виноваты, вам нечего волноваться.
– Да в чем, черт побери, вы меня обвиняете?!
– Собственно, ни в чем серьезном. Нам надо было уточнить кое-что об Иване Савельеве, о Федоре, о его жене Анне.
– Кроме того, что сказал, я ничего о них добавить не могу. Вам достаточно? Я могу быть свободен?
– Конечно, мы вас отпустим, – усмехнулся Тищенко.
– Вы меня еще не посадили, чтоб отпускать! И не посадите!
– Успокойтесь, Поликарп Матвеевич, – опять сказал Тищенко. – Хорошо, о братьях Савельевых поговорили. А сейчас…
– А сейчас я требую прекратить балаган! Немедленно! Ведите меня к вашему начальнику, в конце концов!
– Он, к сожалению, в командировке.
– Н-ну… ладно, – почти шепотом, в изнеможении, произнес Кружилин. – За всю эту комедию вы ответите.
– Хорошо, ответим. – Тищенко снова сдул какую-то пылинку с рукава новенькой, тщательно отглаженной гимнастерки. – А сейчас объясните мне, пожалуйста, – и в его голосе зазвучал, правда еще не очень натренированно, металлический оттенок, – объясните, почему, на каком основании вы органы внутренних дел называете царской охранкой?
Кружилин секунду-другую тупо смотрел на этого молодого человека в форме, который напоминал чистенького, новенького оловянного солдатика, только что вынутого из коробки.
– Слушай, сынок… – сказал он как-то печально.
– Не рано ли в папаши записываетесь?
– Мне сорок шесть, сорок седьмой пошел. Так вот, сынок… Ты еще и под стол-то пешком не мог ходить, а я уже в Австрии воевал. Меня газами чуть не задушили, потом, вплоть до двадцатого, я партизанил… Я в партии большевиков с тысяча девятьсот седьмого года.
– Я, я, я… удивительно вы скромный человек.
И тут Поликарп Матвеевич не выдержал. Побледнев, он трахнул кулаком по столу.
– Мальчишка! Да я вот этими руками, насколько хватало сил, дрался за Советскую власть. Поэтому позволь уж мне не скромничать. А ты хочешь мне своими гнилыми нитками пришить антисоветчину? Во враги этой власти записать? Не выйдет!
– Почему же? – Тищенко пожал плечами. – Если надо, может и получиться.
Сказал и поглядел на Кружилина: какой эффект произведет это словечко «надо»? Но, к его удивлению, Кружилин не спеша повернулся, пошел к дивану, покачивая плечами, сел, спокойно закурил.
– Это что же, таким вот способом вы и другим дела шьете?
– А вам не кажется, что это клевета на сталинских чекистов? За такую клевету можно о-очень долго рассчитываться.
– А знаете что? – промолвил Кружилин. – Подите-ка вы к черту.
– То есть как? – опешил Тищенко, привстал. И только потом, задыхаясь, прокричал: – Как вы… смеете?! Встать!
– А так и смею. Я больше не желаю с тобой разговаривать. – И отвернулся к стене.
Оперуполномоченный нервно сгреб со стола бумаги, вжикая новыми сапогами, вылетел из кабинета.
Остаток дня Поликарпа Матвеевича никто не беспокоил. Хорошо хоть, что в углу, на тумбочке, стоял графин с водой.
Никто не беспокоил его и на третий день, до обеда. А часа в два дверь распахнулась, вошел, почти вбежал, Яков Алейников.
– Поликарп Матвеевич! Ну, дельцы они тоже! Случайно узнаю в управлении, что они тут тебя… «Вы что, говорю, с ума сошли?! Как вы могли даже подумать что о Кружилине? А мы, говорю, секретаря райкома потеряли…» Поехали, я тоже домой.
– Неумно, Алейников, – тихо и раздельно проговорил Кружилин.
Яков умолк на полуслове, вскинул и опустил брови. По его туго обтянутым скулам прокатились и исчезли желваки, натянув кожу, кажется, еще сильнее, до предела.
– Поликарп Матвеевич, – произнес он глуховато, глядя немигающими глазами в глаза Кружилина, – мы преданных партии и Советской власти людей не трогаем. Мы их, наоборот, оберегаем. Инцидент с вами объясняется просто, – перешел он вдруг на официальное «вы». – Как-то здесь, в управлении, я шутя рассказал, как вы меня критиковали за мой метод работы… что, мол, я не царской охранкой командую… Они, понимаешь, запомнили эти слова.
– Не ври, Алейников! Я тебе не мальчишка!
– Поликарп Матвеевич!
– Что – Поликарп Матвеевич?! Ты творишь в районе беззаконие!
– Например? – сощурил глаза Алейников. На щеках у него проступили и начали расползаться белые пятна.
– А тот же Иван Савельев. Он не виновен. Например, колхозник из Михайловки Аркадий Молчанов. За что вы его-то посадили вслед за Савельевым?
Кружилин задыхался от ярости, сжимал и разжимал кулаки. Крупное его тело вздрагивало, он хотел унять эту дрожь и не мог.
– Дальше? – усмехнулся одними губами Алейников.
– А дальше – так не будет! Мы хотели на бюро райкома заслушать работу райНКВД, кое в чем разобраться… Тебя, видимо, рекомендовали бы снять с работы за нарушение социалистической законности. А ты меня решил для острастки сюда! Не выйдет, братец! Бюро состоится! Мы не позволим выйти… тебе из-под контроля партии…
Алейников молча постоял немного, прошел к тумбочке, налил стакан воды и выпил. Потом сказал спокойно:
– Есть, видимо, вещи, которых вы не понимаете, Поликарп Матвеевич. Никакого бюро не будет.
– Это почему же? По каким соображениям?
– По политическим. Вот вам пропуск на выход…
Не помня себя, Кружилин выбежал на улицу, крупно зашагал в крайком партии.
Секретарь крайкома Субботин, стареющий угловатый человек, щеки которого изрезали глубокие морщины, принял его не сразу, но зато выслушал весь рассказ Кружилина спокойно, внимательно, не перебивая. И только когда Поликарп Матвеевич умолк, проговорил:
– Да, мне звонили. Все это очень неприятно.
– Значит… Значит, я, Иван Михайлович, действительно чего-то не понимаю, как говорил Алейников?
– Так выходит.
– Но – чего? Чего?
– Чего? – невесело переспросил секретарь крайкома. – Многого. Политической обстановки. Пульса времени.
– Что? – Кружилин поднял глаза на секретаря крайкома, оглядел его, будто видел впервые.
Поликарп Матвеевич давно, кажется с ноября 1919 года, знал этого человека, одного из руководителей новониколаевских подпольщиков, потом комиссара одного из полков легендарной Пятой Красной армии. Ну да, с ноября, потому что именно в последних числах ноября 1919 года партизанский отряд Кружилина совместно с этим полком выбили белогвардейцев из Шантары. Потом полк ушел дальше, на Новониколаевск, а этот человек крепко тряхнул ему на прощанье руку и сказал: «Давай, Поликарп, устраивай тут Советскую власть. Ты пока отвоевался».