Непал без вранья

Дверь открывается, заходит Ася с ребенком подмышкой.

– Кто потерял мальчика? – говорит она по-русски.

В другом конце веранды вскакивает девушка:

– Надо же, вы из России?

Историю Софи я услышала даже раньше, чем познакомилась с нею и ее ребенком Давидом. Она путешествовала по Индии, когда забеременела. Мальчик, смесь индийской и русской крови, получился необычным и очень красивым, со смуглой кожей, темными глазами и белыми кудряшками почти по самые плечи. Возвращаться в Россию Софи не стала и продолжила путешествовать уже с ребенком. Ко времени нашей встречи шел пятый год большого путешествия маленького Давида – он исколесил всю Азию и отлично говорил как на русском, так и на английском языке. Мы играли с ним, кормили конфетами, а он, такой серьезный и непосредственный, смешил нас каждым своим изречением. Было ясно, что рос он в компании взрослых детей – таких вот хиппи, бродячих философов, обитателей нашего хостела. Мыслил он очень своеобразно, жил в своем мире, предоставленный себе и фантазиям, не привязанным ни к одной системе или культуре.

– Когда он бродит по хостелу, это еще ничего, – говорила Софи, – но когда уходит за его пределы, это значит, что мы его потеряли. Он там, внутри себя, и ничем его оттуда не достанешь. Остается только наблюдать. Честно говоря, мне самой очень интересно, кто из него вырастет.

– Каким он вырастет? – обсуждала я позже с Асей. – Непременно каким-нибудь писателем или режиссером… Человеком очень неординарным.

– Меня больше беспокоит другой вопрос, – отвечала она, – вырастет ли он человеком счастливым?

Но вернемся к нашему вечеру.

– А вот вы знаете, какими были родители в вашем возрасте? – спрашивает Кенни. – До того, как вы родились? Чем они занимались, во что верили?

– У меня хватило ума в свое время расспросить маму о ее приключениях в моем возрасте, отвечает Ася, подсаживаясь за стол, – и это правда удивительно, потому что, когда я принимаю серьезные решения или просто размышляю о жизни, мне никогда не страшно. Я не чувствую себя уникальной – двадцать лет назад жила женщина, очень похожая на меня, и перед ней стояли те же проблемы.

– А мы вот с родителями совсем не близки, отзывается немец Фред, крепкий бородатый парень. – Они оставили целую стену для открыток, которые я должен был отправлять им из разных стран. И хотя я, засранец, путешествую уже второй год, отправил им только одну – из Индии.

– О, ты был в Индии, – оживляется Ася, – долго? И как тебе там?

– Ну, я путешествовал пять месяцев, катался по штатам, жил в деревне. Потрясающая страна! Я могу всю ночь о ней рассказывать, – улыбается Фред.

– А как насчет безопасности?

– Ну, Индия – это не Иран, – чешет бороду Фред. – Вот там, если ты путешествуешь одна, это значит, что ты приехала с определенной целью найти себе мужчину. Хотя, знаете, я наблюдал там за отношениями женщины и мужчины, и вот что вам скажу. Все это чушь собачья про свободу женщины Запада. В Иране, несмотря на то что мужчина содержит женщину и в общем-то говорит, как ей поступать, он делает это с уважением к ней. А что у нас – например, в Германии? «Эй, детка, скинь-ка десять фунтов, а то я тебя брошу». В Европе на женщин больше давят психологически, больше требуют. На ней теперь обе роли – ну разве нет?

– Да, Фред, это правда, – кивает Ася.

– Господи, я обожаю, как вы это говорите! «ФРРЕД». Так по-русски, прям как отрезали. Какого черта! Я же немец, а у двух маленьких девочек это получается мужественней и круче, – смеется Фред.

– Так вы из России?! – восклицает Ашим. Всегда мечтал попасть туда. Я влюблен в русскую культуру!

– А какая история… – кивает Кенни.

– А литература! – продолжает Ашим. – В школе я читал всех русских писателей, какие мне попадались. Пушкина, например. «Дубровский» – я правильно произношу? Бесподобно! А Горький, «Мать»…

– А Набоков? – перебрасывают они, словно мяч, свой интеллектуальный багаж.

– Да чего вы все такие умники? – перебивает Бонжара, сидящий на подоконнике. – Я вот вообще читать не умею.

– Правда? – говорит наконец Фред после неловкой паузы.

– Да конечно нет, – смеется Бонжара. – Но знаете, одного парня я так и надул. «Понимаешь, – говорю ему, – бедная семья, много детей, все детство вычищали мусорки». Он так обалдел, что весь день ходил под впечатлением. А утром заявляется и говорит: «Буду тебя учить читать». ОК, говорю, давай учиться. Он взял бутылку и начал показывать буквы на этикетке. Это, говорит, «А». «А – как asshole?»[18] – спрашиваю я. Да, отвечает, правильно. А вот это «В». «В – как в balls?».[19] А потом я спалился, когда в Фейсбуке сидел.

Все смеются и поворачиваются обратно к столу.

– Так это твой Достоевский, там, на полке? спрашивает Ашима Ася.

– Мой, – отзывается голос из глубин гамака.

В гамаке всегда качался Ран – высокий молодой англичанин, словно сбежавший из фильма «Общество мертвых поэтов». Что, кстати, недалеко от истины – Ран был выпускником Кембриджа, и все его повадки говорили об особом воспитании. Он не был ни чопорным, ни снисходительным, но жил на каком-то другом уровне восприятия. В тот вечер, например, Ран учил поэму Уитмена наизусть.

– Ты же о «Преступлении и наказании», там, на второй полке? – продолжает он. – Я собираюсь взять ее с собой на Эверест.

– О, Эверест! Как давно я там не бывал, – мечтательно тянет Кенни. – Черт возьми, не знаю даже, доведется ли мне еще ступить на его снега…

– Эверест – здесь вечная тема, – улыбается Ашим. – Я готов говорить об этом хоть каждый день. Вот что удивительно, когда стоишь у подножия огромной горы, единственная мысль, которая совершенно неожиданно тебя пронзает, это то, что горе откровенно наплевать, стоишь ты там или нет. Ты чувствуешь себя героем, пришел покорять вершину, и это все имеет огромное значение для тебя и окружающих. И тут нечто гораздо более значительное, чем ты сам, говорит тебе: «Пфф, и что?» И гора как-то даже лениво разрешает тебе подняться.

– А самое интересное, – подхватывает Кенни, – к недавнему, кстати, вопросу. Там, на горе, когда ты смотришь на тропу и понимаешь: fuck, если бы здесь оступился, то умер бы, – и близость смерти чувствуешь, и, как никогда, ощущаешь себя живым.

– Вы заметили, что люди приезжают в Непал по двум причинам: либо трекить, либо заниматься волонтерством. Здесь нет случайных туристов, заговорил наконец Люка, сидевший рядом со мной и промолчавший почти весь вечер.

С Люка, итальянцем, путешествовавшим уже второй год, я провела, наверное, больше времени, чем с остальными, – каждый вечер он рассказывал мне о своих приключениях в Австралии, дайвинге в Таиланде, сёрфинге в Индонезии, о мотопутешествии по Вьетнаму и Лаосу. В Непал он приехал как раз ради Эвереста, и это была его последняя стоянка перед возвращением домой.

– А сам ты здесь для чего? – спрашивает Ран.

– Как и остальные. – Люка рисует в воздухе треугольник. – Послезавтра отправляюсь в базовый лагерь.

– А вот, кстати, хороший вопрос. – Кенни выглядывает из-под своих затемненных очков. – Для чего вы все здесь? Для чего вы, черт подери, повылазили из своих теплых постелей, поувольнялись со своих работ и отправились черт-те куда? Что вы здесь нашли?

– Гармонию, – Фред жмет плечами, – какое-то внутреннее согласие.

– Опыт, – доносится из гамака.[20]

– Да сложно сказать, – отвечает Люка, – ты просто это чувствуешь. Когда после нескольких бессонных ночей на земле, месячного рациона из одного риса и нескольких лет вдали от дома ты попадешь в обычные условия, по-настоящему начинаешь ценить то малое, что имеешь.

– Люди, – раздается голос из дальнего угла. Я нашел вас. Где бы я ни путешествовал, я нахожу вас. А вместе с тем – и себя самого.

18

Задница (англ.).

19

Яйца (англ.).

20

За плечами Рана, мечтавшего открыть свою медитативную ферму на Шри-Ланке, был месяц спецкурса йоги и медитации, три месяца сельскохозяйственной программы и еще один – обучения строительству из бамбука. В Непале осваивать такие курсы дешевле, чем в остальных странах Азии.