Страница 20 из 46
– Господи, Бобби!
– И в такси добавил пару пирожных.
Он сунул в контейнер вторую руку и принялся осторожно сметать пчел. Я заметил, как он поморщился еще раз, прежде чем освободился от последней пчелы, и облегченно вздохнул, когда он закрыл крышку стеклянного контейнера. На обеих руках Бобби появились покрасневшие припухлости: на левой – посреди ладони, на правой – повыше, у того места, которое хироманты называют «браслетами судьбы». Его ужалили, но я понимал, что именно он хотел мне показать: не меньше четырех сотен пчел ползали по руке Бобби. Ужалили только две.
Бобби достал пинцет из кармашка для часов, подошел к моему столу. Отодвинул рукопись, которая лежала рядом с «Уонг-майкро», компьютером, которым я тогда пользовался, и направил лампу на то место, откуда убрал листы. Настроил, сфокусировав маленькое яркое световое пятно на вишневом дереве.
– Пишешь что-нибудь интересное, Бау-Вау? – спросил он, и я почувствовал, как поднялись волосы на затылке. Когда в последний раз он называл меня Бау-Вау? В четыре года? В шесть? Черт, я не знаю. Он пытался что-то вытащить из левой руки. Ему это удалось, и он положил нечто миниатюрное, меньше волоска в ноздре, в мою пепельницу.
– Статью о подделках для «Вэнити фэйр», – ответил я. – Бобби, а чем ты, черт побери, сейчас увлекся?
– Вытащишь второе? – спросил он с извиняющейся улыбкой, протягивая мне пинцет и правую руку. – Я всегда думал, что должен в равной степени владеть обеими руками, раз я такой умный, но у моей левой руки ай-кью не выше шести.
Старый, добрый Бобби.
Я сел рядом с ним, взял пинцет и вытащил пчелиное жало из красной припухлости рядом с тем местом, которое следовало в данном конкретном случае назвать «браслетами рока». Бобби в это время рассказывал мне о различиях между пчелами и осами, между водой в Ла-Плате и Нью-Йорке и о том, как (черт побери!) все изменится к лучшему благодаря его воде и моей помощи.
И в итоге я со смехом побежал к футбольному мячу, который держал мой гениальный брат. В последний раз.
– Пчелы жалят только по необходимости, потому что их это убивает, – будничным тоном говорил Бобби. – Ты помнишь тот день в Норт-Конуэе, когда ты сказал, что мы продолжаем убивать друг друга из-за первородного греха?
– Да. Не шевелись.
– Если это правда, если Бог действительно любит нас до такой степени, что позволил собственному сыну умереть на кресте, и при этом отправляет нас толпами в ад только потому, что одна глупая сука польстилась на плохое яблоко, тогда проклятие наше в одном: он создал нас осами, а не пчелами. Черт, Говард, что ты там вытворяешь?
– Не шевелись, – повторил я, – и я его вытащу. Если хочешь махать руками – подожду.
– Ладно, – ответил он и замер, позволяя мне вытащить жало. – Пчелы – камикадзе природы, Бау-Вау. Посмотри на стеклянный контейнер. Две, что укусили меня, лежат дохлыми на дне. Их жала зазубрены, как рыболовные крючки. В кожу жало входит легко, но когда пчела пытается его вытащить, оно разрывает ей внутренности.
– Круто. – Я бросил в пепельницу второе жало. Зазубрин я не видел, а микроскопа, чтобы разглядеть, у меня не было.
– Потому они особенные.
– Готов спорить.
– У ос жала, наоборот, гладкие. Поэтому они жалят, сколько им заблагорассудится. После третьего или четвертого раза яд заканчивается, но они могут продолжать жалить, просто пробивая кожу… что обычно и делают. Особенно стенные осы. Таких я и привез. Их надо успокаивать. Веществом, которое называется ноксон. От него у них жуткое похмелье, поэтому просыпаются они еще более злобными.
Он очень серьезно посмотрел на меня, и тут я впервые обратил внимание на темные мешки под его глазами и осознал, что мой брат смертельно вымотан.
– Поэтому люди и продолжают воевать, Бау-Вау. Снова и снова. У нас гладкие жала. А теперь смотри.
Он встал, подошел к сумке, порылся в ней, достал пипетку. Открыл майонезную банку и набрал немного дистиллированной техасской воды.
С пипеткой направился к стеклянному контейнеру с осиным гнездом. Я увидел, что крышка у него другая: на ней имелся маленький пластмассовый ползунок. Объяснений не требовалось: с пчелами брат без опаски снимал крышку, с осами приходилось принимать максимальные меры предосторожности.
Бобби сжал резиновый шарик. Две капли воды упали на гнездо, оставив темное пятнышко, которое практически мгновенно исчезло.
– Подождем три минуты.
– Что?..
– Никаких вопросов, – оборвал он меня. – Ты сам все увидишь. Три минуты.
За это время он прочитал мою статью о подделках… больше двадцати страниц.
– Ладно. – Бобби положил рукопись на стол. – Неплохо написано, брат. Но тебе надо бы прочитать о том, как Джей Гулд украсил вагон-гостиную личного поезда подделками Мане. Это действительно смешно. – С этими словами он снял крышку с контейнера с осиным гнездом.
– Господи, Бобби, прекрати этот балаган! – воскликнул я.
– Все тот же трусишка, – рассмеялся Бобби и достал гнездо, тускло-серого цвета, размером с мяч для боулинга. Он держал его в руках. Осы вылетали из гнезда и садились на его руки, щеки, лоб. Одна подлетела ко мне и приземлилась на предплечье. Я убил ее резким ударом, и она упала на ковер. Я испугался – по-настоящему испугался. Адреналин выплеснулся в кровь. Я чувствовал, что глаза вот-вот вылезут из орбит.
– Не убивай их, – остановил меня Бобби. – Это все равно что убивать младенцев, потому что они не могут причинить тебе никакого вреда. В этом весь смысл. – Он принялся перекидывать осиное гнездо с руки на руку, словно огромный мяч для софтбола. Потом подбросил его в воздух. Я в ужасе наблюдал, как осы кружат по гостиной, словно истребители на боевом патрулировании.
Бобби осторожно опустил гнездо в стеклянный контейнер, сел на диван. Похлопал по подушке рядом с собой, и я подошел, словно загипнотизированный. Осы были везде: на ковре, на потолке, на шторах. Полдесятка ползли по экрану телевизора.
Прежде чем я сел, Бобби смахнул парочку с диванной подушки, на которую опускался мой зад. Они тут же улетели. Летали осы легко, ползали легко, двигались быстро. По их поведению не чувствовалось, что они находятся под действием каких-то препаратов. И пока Бобби говорил, они без труда находили дорогу к своему многослойному дому, ползали по нему, а потом исчезали в дыре на крыше.
– Я не первым заинтересовался Уэйко, – продолжил Бобби. – Так уж вышло, это самый большой город в удивительной маленькой мирной части штата, которому в сравнении с другими, per capita[13], наиболее свойственно насилие. Техасцы обожают стрелять друг в друга, Говард… в этом штате у людей такое хобби. Половина мужчин выходит из дома с оружием. В любой субботний вечер бары Форт-Уэрта превращаются в тиры, где стреляют по пьяным, а не по глиняным тарелочкам. Там больше членов Национальной стрелковой ассоциации, чем прихожан методистской церкви. Техас, конечно, не единственное место, где люди стреляют друг в друга, или режут опасными бритвами, или засовывают своих детей в духовку, если те слишком долго кричат, ты понимаешь, но там больше всего любят огнестрельное оружие.
– За исключением Уэйко, – уточнил я.
– Там тоже любят пострелять, – ответил Бобби. – Просто гораздо реже пускают оружие в ход друг против друга.
Господи! Я только глянул на часы и не поверил своим глазам. Мне казалось, что пишу я минут пятнадцать, может, чуть дольше, а на самом деле прошло больше часа. Такое со мной случается, когда я очень тороплюсь, но я не могу позволить себе отвлекаться на эти подробности. Чувствую я себя как обычно: никакой сухости в горле, не приходится прилагать усилия, чтобы подобрать нужное слово, и, глядя на уже напечатанное, я вижу обычные опечатки и забитые места. Но нет смысла обманывать себя. Надо торопиться. «Какая ерунда», – сказала Скарлетт, и все такое.
13
На душу населения (лат.).