Меч космонавта

— Да подожди ты с гаремом. Что тебе подсказал Ботаник?

— А это пока секрет. У царя-антихриста длинные уши.— лукаво отвечал колдун Фома.— Открою только одно обстоятельство

— тебе предстоит сыграть роль живца.

Сие обстоятельство повергло Катерину-Марину в мрачные размышления, а Фома тем временем взахлеб выдавал сведения, полученные от Ботаника: скоро-де предстоит встреча Авраама, Моисея, Иисуса, будды Майтреи и других важных сверхсуществ. Обсуждаться станет вопрос о пришествии Мессии. Когда все будет согласовано, Мессия, естественно, придет, и тогда мы научимся любить себя, а, стало быть, и Бога; так что долгожданная Милость станет самой важной составляющей Единого… Лишь после настоятельных требований “царицы” колдун Фома вернулся к “производственной теме”.

— Понимаешь, надо заставить царя-Плазмонта влезть сюда своим психическим ядром, своей энергоинформационной осью — у любого нитеплазменной твари, кстати, конфигурация напоминает юлу. Это сделать непросто, учитывая его мощную периферию. Однако, он уже перенес свое ядро с Титана на Землю. Кроме того, в Плазмонте сидит пси-структура Страховида, кстати, путевый был парень, и еще пси-элементы злодея Демонюка. Я думаю, они сильно портят нрав царя-колдуна, придавая ему замашки Антихриста. Мы все, кроме тебя, Катерина, свалим из золотого царства, но я сделаю его двуслойным, состоящим из засекреченной внешней зоны и открытой внутренней. Плазмонт начнет пробиваться сюда, все более распаляясь, все более концентрируя силы во внешнем слое для нанесения проникающего удара. Едва противник устремится на последний и решительный бой, ты сбежишь, а ловушка захлопнется. Чик — и отхватим ему головку.

“Царице” сей смелый замысел не шибко по нраву пришелся, хотя она не забывала, как лихо распоряжалась ближними и дальними своими.

— В этой мышеловке я сыграю роль сыра… И с чего ты решил, что я уж настолько аппетитна для нитеплазменного царя?

— Ты для него нежелательная хрональная линия, неудачный поток времени, он видит, что с тобой связано нарастание энтропии, то бишь неясностей, непоняток и неприятностей, ну и, конечно, рассчитывает, что я где-то поблизости от тебя. Он бы с радостью соблазнил тебя и взял бы даже в законные супруги-царицы, но поскольку ты не согласна, он попытается тебя сшамать.— охотно объяснил колдун Фома.

“Царица” почувствовала в словах серорясого некую облегченность по отношению к своей персоне, потому стала возражать:

— Почему это я не согласна на брак? Худой мир и супружество лучше, чем хорошая война и незамужнее девичество.

— Да уж, девичество…— ворон не удержался от хмыкания.

— Подумай, он же противное липкое чудовище… такое же, как и я.— сказал колдун.

— А ты мне все равно нравишься.— решительно возразила Катерина-Марина.

— Любовь зла, полюбишь и козла,— справедливо подытожил ворон.— А тут вовсе не козел в качестве суженого, а колдун высшей категории.

В этом царстве так и не взошло ни одно солнце, но небеса источали теплый золотой свет, и хотя в исходном мире владычествовал зима, здесь набухали и распускались почки, а сквозь землю пробивалась нежная робкая травка. Уцелевшие ратники расположились на полянке, кто зализывал раны, кто грустил о погибших товарищах, кто чесал в голове, кто чистил и чинил амуницию, кто играл с псом, кто выпивал и закусывал. Страсти явно улеглись и царило какое-то странное ублаготворение.

Фому и Марину-Катерину скрывали от воинов-зеленщиков кусты кизила.

Лик колдуна был, как всегда, непроницаемым, использовал он весьма скудный набор мимических движений.

— Я все не могу понять, Фома, испытываешь ли ты ко мне хоть какие-нибудь чувства? Человек ли ты… в какой-то степени?

— Если я стал нечеловеком, то не по своему желанию. Заявлений и рапортов с просьбой превратить меня в нечистую силу не подавал. То есть, я никогда не рвался в спасители или губители человечества.

Женщина опять почувствовала неловкость, ведь с серорясым трудно было не согласиться, в Космике ни у кого желания не спрашивают, прежде чем пустить в оборот. И она была деятельной участницей этой принудиловки. Наконец, Марина-Катерина придумала слабое оправдание.

— Значит, так легли матрицы в Поле Судьбы.

Колдун неожиданно охотно согласился с таким суждением и молвил:

— Сейчас я обхожусь без настоящего человеческого тела, приходится лишь имитировать его. А помимо фальшивой телесной оболочки, есть у меня еще нитеплазменные структуры. Сама понимаешь, что попав в другой организм, душа моя драгоценная изменила девяносто процентов своих чувств.

— Но десять-то процентов не поменялись, разве этого мало?

— вопросила с надеждой “царица”.

— Может, и не мало. Только эти десять приходятся на самые глубокие слои души. Чтобы отозвалась эта глубина, надо еще донырнуть до нее.

— Я не знаю, Фома, получится ли у меня, но попытаюсь. Ведь здесь, на Земле, я стала соображать в жизни и смерти гораздо больше.

— Вот кабы соображали мы на троих, я был бы уместен,— отметил ворон,— а так я становлюсь третьим лишним и каким-то неприкаянным. Улечу на какую-нибудь удаленную ветку, стану думу думати, жратву жрати. Хочу еще отметить, что в вашей ситуации попытка может стать пыткой.

Отвесив напутственные слова, пернатый друг перемахнул через кусты.

А “царица” примкнула свои уста к устам колдуна. Вначале она чувствовала только тепло псевдочеловеческого вещества. Потом добавилось нечто важное. Во глубине души что-то стронулось, покатило, и этой волне отвечала, резонировала другая, идущая из человеческой сути колдуна. “Царица” даже испытала легкое головокружение, какое случалось с ней только раз, когда она впервые поцеловалась с парнем. (Работала она тогда в технической обслуге ганимедской базы, а он был мичманом с боевой горы класса “Эверест”, которой, казалось, ничто не могло навредить. Но через неделю началась малая война с сатурнянами. Боевая гора вместе с красавчиком-мичманом сгорела, как спичка, при первом же столкновении с вражескими штурмовыми катерами. С тех пор Катя не раз предавалась эротике и сексу, однако ничего кроме щекотания некоторых нервных центров не испытывала.) Две волны, имевшие, вероятно, хрональную природу, соприкоснулись и закружились в вихре, заставив отозваться и телесные и бестелесные элементы Кати и Фомы.

“Царица” еще приходила в себя, когда колдун уже поднимал зеленщиков. Через полчаса отряд был в Тимохино, и еще столько же времени понадобилось, чтобы добраться до Сидиромово. И везде, где появлялся серорясый кудесник, людишки становились столбиками дыма и исчезали в шарах, похожих на осиные гнезда. Колдун еще давал им наставления, но не принимал никаких возражений. Часа через полтора все скудное народонаселение зелено-золотистого мира составляли лишь Фома, “царица” и десяток псевдолюдей из Сидиромово.

Сидиромовские остолопы бродили по майдану, иногда бросали фразы и слова, впрочем, тщились и помогать. Но после того, как на них шикнули, обиделись и в дело больше не встревали.

— Сейчас я исчезну, Катя,— молвил колдун,— а ты двинешься по тропе, ведущей в Губошлепово, но около саблезубого камня свернешь и направишься к холму, поросшему мелкими сосенками. У его подножия будет озеро, рули вдоль его берега к мыску, заросшему камышами. Там и оставайся, пока не получишь от меня новые наставления. Не теряй внимательность, являться в человеческом обличии я не смогу, поэтому указания мои будут иметь вид знамений и природных явлений.

— Будь бдительна, красавица,— напомнил ворон.— опасайся заманухи и кидняка.

Договорил колдун и исчез вместе со своей птицей как всегда неброско: просто на его месте появился смерч в сеточке разрядов, каковой снес пару избушек, упала молния с ясного неба, вихрь с затухающим шипением втянулся в “осиное гнездо”, которое тоже исчезло.

Сидиромовские остолопы, раззявя рты, снова окружили “царицу”, но она постаралась поскорее удалиться от них, не забыв прихватить с собой мешок со всякой снедью, коей в лесу не сыщешь — сало, солонину, пшено и гречу. Ну а котелок у нее свой был царский — с гербом в виде гвоздя и молота.