Меч космонавта

Кроме мышечных болестей сейчас Страховид чувствовал иные недужности, наипаче зудение в глазах, и общую неуютность. Он провел ладонью по лицу. Пальцы соскоблили какую-то липкую белесую дрянь. Клейковина. Подобралась к нему, пока он валялся колодой бесчувственной. Страховид знал, что клейковина наверняка успела запустить свои тонюсенькие щупики вкруг глазных яблок прямо в череп. Говорят, она мозг пьет. А может и не так — достоверно известно лишь то, что клейковина блудно ворошит и перемешивает начинку головы. Сумеет и память отнять, и добавить чужое памятование, и сделать так, что себя забудешь.

“Я — Страховид, прежде боевой холоп, а затем ближний слуга князя Эзернета Березовского. Вместе с ним ратоборствовал в восьми битвах, в брани при Лысых Холмах прикрывал отход главных сил, стоя одесную от князя. Но меня еще звали… Меня звали Демонюк, царь любил меня, кормил с руки сладостями, бороду трепал, по его велению выкорчевывал я смуту, князей и бояр душил за то, что они государство на части разрывали…”

Тьфу, что за зараза оказалась в его голове? Ведь он — Страховид, а не черный страж, не этот кромешник Демонюк. Именно царь, а не князья, изнурил государство самодурством своим.

И все равно Страховид помнил чужой памятью злобесного окаемного

человека про то, как разорял поместье князя Березовского. Военный начальник в походе тогда был, славу себе добываючи. А стражи во главе с черным полковником Остроусовым наскочили ночью, факелами избы крестьянские закидали, затем взорвали бревенчатый тын пороховым зарядом и разлетелись по усадьбе. Порубили дворню, постреляли ратных слуг, вздернули дворецкого на сук, девок горничных растащили по темным углам. Ему невестка княжеская досталась — како показал ей перчатку свою, утыканную гвоздями, так она сразу присмирела, юбки задрала и сама еще помогала, шафирка… Все равно ее потом прикончили. Полковник велел всех баб к упавшему тыну привязать, юбки им завернуть на головы и натравить боевых псов, которые к тому же кобели ужасные. Псы вначале тех баб отзудили-задрючили по-кобелячьи, а потом еще закусали насмерть. Княжескую челядь и холопов усадебных царские стражи прикрепили к воротам и начали на них ездовых баранов испытывать — на бодачесть. Несколько боданий — и от тех мужиков только мешки переломанных костей остались…

Экий чертов бред засел в голове. Видимо, дьволова отрыжка, окаянная клейковина, вытянув ядовитую дрянь из памяти царского стража, изблевала ее в голову княжеского воина. Страж Демонюк — лютый пес-кромешник, но есть звери и злобеснее, навроде полковника Остроусова. А теперь надо все чужое, мерзкое, кровопийное, потугой мысленной отчленить и удалить прочь, пусть вернется сие непотребство туда, откуда явилось.

Тело было словно квашня, Страховид как будто собрал его и поднял, стараясь не опираться на левую ногу. Та казалась посторонней — лишь сквозь онемение томила душу тупая боль. Воин срубил карликовую березку, получился дурацкий кривой посох, помолился Богу Единому, как велел Ботаник, и повел свое тело… собственно, куда очи зрят. Так он брел три дни по лядине с ногой, обмотанной травой-сосальщицей, иже лучше пиявки оттягивала дурную отравленную кровь, меняя свой окрас со свеже-зеленого на грустно-коричневый. Кабы не отыскал травку сию, то умерла бы нога, а следом трупная зараза охватила бы все тело. Ну, а с сосальщицей к исходу третьего дня и багровая опухоль спала, и даже хромота стала малозаметной.

Впрочем, к тому времени забрел Страховид в странную местность. Исчез кривобокий березнячок, и торф вылез на поверхность. Тутошняя земля вся была в дивьих узорах — сплошняком круги, полосы, пятна, вмятины, рытвины, воронки, словно водились здесь недавно какие-то бесовские игрища. Чудные отметины образованы были спекшейся ино прогоревшей почвой, россыпями блестящих камушков и хрусталинок или же потеками стекла. Впрочем, егда беглец потрогал их пальцами, оказались они не твердыми, а мягкой пружинящей гущей. Кой-где воронки были заполнены черным глянцевым камнем, в нем застряли прокопченные проплавленные куски будто бы металла. Несколько раз попадались и более жуткие находки — глыбы, очертанием похожие на разорванные человеческие тела и члены, угадывались даже умученные лица.

Страховид паче и паче разумел, что случилось здесь неведомое, но лютое побоище, где бились нелюди, а оружием им служили громы и молнии, либо что-нибудь еще похуже. Несколько раз ему встречались полуобгоревшие остовы каких-то кораблей. Внятно было, что сии бесовские изделия могли пожаловать сюда лишь по воздуху. Страховид различал и ребра, и балки, и обшивку, и нечто по виду как толстые волоса, и гроздья твердых пузырей, и огроменные диски, и какие-то большущие котлы с множеством отходящих трубок, и слизь текучую, и блестящее переливчатое крошево, и всяческую дребедень, коей имя и названия он бы не подобрал. Попадались ижна странные кресла, должные как будто обхватить тело со всех сторон — можа быть пыточные приспособления. Что-то в обломках и останках еще шипело по змеиному, сыпало искрами как шутихи, извергало дым и брызги, даже чавкало и булькало — туда близко Страховид не подходил. Подвернулась и пара настоящих бесов-мертвецов с жжеными дырами на теле. Облачением они имели пленку, меняющую окрас, от угольно-черного до бурого, точь в точь под цвет земли, запястья были охвачены браслетами с мерцающими глазками, головы укпрятаны были в шеломы-горшки. Снаружи те выглядели непрозрачными, но изнутря можно было глазопялить на окрестный мир и еще дальше. Вдобавок бегали по забралу буковки с циферками и колдовские письмена-руны. Вот наваждение-то.

Рядом с одним из мертвых бесов валялась труба с рукоятью, несколько напоминавшая пищаль. Се, должно быть, бесовское оружие, смекнул Страховид. А буде и ему попользоваться такой вот штуковиной, отчего не применить достижение бесовского, но изощренного разума? Ибо наверняка бесовская трубка извергает громы и молнии. Страховид дополнительно вооружился и двинул дальше. Прошел, наверное, с версту по измятой почве, когда обломков и рытвин сделалось, наконец, поменее. К тому времени и Сварог закатился за край земли. Страховид паки закручинился, томление поползло по груди, ведь утратил он все — доброго господина, надежных друзей-товарищей, стол, дом, верного барана Барона — а взамен ничем, кроме сей странной трубки, не обзавелся.

Где-то завыли-заголосили волки. Страховид покамест не видел их, однако вызвали они еще большую тягость на душе. Воин подвигся развести костер, но хворосту не сыскал, поскольку и деревья в сем гиблом месте не росли, а от травы и мха маловато было толку. Вскоре появились и четвероногие “друзья человека”. Каждый из волков, вставши на ноги, превысил бы Страховида ростом и был потолще его в брюхе, имел клыки в указательный палец длиной и широкие лапы, удобные для шастания по болоту. Говорят, до Святой Чистки звери сии были гораздо мельче и безобиднее, нападали на людей разве что голодной зимой и не отличались большим умом. Сейчас они стояли цепью в двадцати саженях от Страховида. Один пошел вперед, но шагах в пятнадцати припал на передние лапы — на тот случай, коли человек попробует выстрелить в него. Потом проползли вперед и остальные. Звери занимали позиции так, чтобы кинуться на Страховида единовременно со всех сторон.

Воин решил шугануть зверей, и наведя трубку на вожака, притопил какой-то выступ, имевшийся на рукояти. Никакого устрашающего грома и молнии, трубка пшикнула, словно заяц чихнул, и к мощной шее зверя прилепился мелкий цилиндрик. Следующего выстрела уже не случилось. Значит, развеялось бесовское наваждение и опять ад надсмеялся над человеком. Аль нет? Волк присел, затем провыл что-то жалобное, а серая братия отозвалась ему, тут он зашатался, закачался то на левой, то на правой лапе, затем и вовсе упал. Другие звери, видимо, удивление такое возымели, что дозволили Страховиду дать деру. Впрочем, егда он осилил с полверсты, заметил, что волки все же припустили за ним следом. Они его догоняли со всей резвостью, а вот ужаленная нога опять давала знать о себе. К своему изумлению Страховид узрел среди догоняющих хищников и того волчару, коего недавно посчитал вожаком и якобы застрелил.