Чапаев-Чапаев

При этом, он не переставал думать что, пожалуй, и всякий настоящий агент или то, что называется «супермен», всю свою жизнь вынужден так же вот нелепо вздрагивать, отпрыгивать, производить упреждающие выстрелы, зачастую зря, и по совершенно невинным целям.

Старушка удалилась, ворча, и Паша пошел своей дорогой. Двигаясь вдоль платформы, он досадливо поколачивал велосипедом о доски и вдруг увидал блестящий металлический рубль. Никто из пассажиров не замечал его, будто он именно сержанту был предназначен и поэтому одному ему открылся зримо. Перец поднял увесистую монету, повертел в руке и положил в карман.

Дядю он было совсем упустил, но, прибавив скорости в сторону лагеря, увидал впереди на тропинке знакомо скособоченную фигуру с кошелкой.

Когда оказалось, что дядя прицелился именно в тот дом на пригорке, что стоял невдалеке от их лагеря, Паша подумал про себя, что, пожалуй, так только и могло быть, поскольку все события выстраивались сами собой во вполне определенную цепь, и такое или подобное уже не в первый раз за жизнь с ним случалось.

— Или кто-то выстраивает эту цепь нарочно, будто играет мной, — размышлял он, — и конец ему известен заранее. Может даже, этот некто хочет посмеяться. Ну и черт же с ним! Раз мне этот финал не известен, то и буду делать, что должен! А там, будь что будет! Если же узнаю или пойму, кто он этот игрок, то придумаю свои встречные меры, и все равно одолею насмешника.

Дядя что-то слишком надолго застрял в доме, хотя вид имел не гостевой, а скорее деловой или рабочий. И пес хозяйский ни разу не подал голоса. Хозяйка, правда, выглянула один раз из калитки, повела головой вдоль улицы, но тотчас скрылась.

Так и не дождавшись Дядиного выхода, Паша направился в лагерь к своим пионерам. Вожатый перевесил в нем сыщика, да и дорогой, на ходу можно было еще пораскинуть умом.

Итак: дом на пригорке оказывался «подозрительным объектом», к которому непременно должны были тянуться нити загадочных преступлений. Вожатый решил поручить двум наиболее смышленым пацанам за этим домом дополнительно присмотреть. Паша по себе знал, не забыл пока, что нет ничего интереснее в мальчишеском возрасте, чем пуститься в исполнение каких-либо опасных заданий от старшего по возрасту, заслужить его похвалу и расположение, и тем повысить собственный авторитет.

Разведчиками надлежало стать Степке с Колькой. Друзья они были «не разлей вода» и называли друг друга вместо прозвищ и для солидности взрослыми именами, заимствованными из любимых фильмов. Колька звался Тимофеем Кондратичем, а Степка — Козьмою Фомичом. Смышленость их не подлежала сомненью.

…

Пацанов уговаривать не пришлось, и видно было, что они готовы были рыть носом землю для своего командира и, стало быть, заодно, и на пользу Родине. Подготовка не заняла и трех минут. Один тут же проверил наличие капсюльного пистолета, другой убедился, что любимая рогатка точно при нем.

— И еще, — прибавил к заданию вожатый, — такие вот монетки меня очень интересуют для коллекции, — достал он из кармана и показал рубль с Менделеевым.

Пацаны осмотрели монету, попробовали на зуб крепость металла, и один из них примерил ее как монокль.

…

Не прошло и двух дней, как мальчишки принесли ему такой рубль. Их долго было не унять в споре — кто первый нашел, так этого и не выяснили, но хором подтвердили место находки — в пыли у подозрительного дома.

— Молотки! — похвалил их вожатый и выдал по пятьдесят копеек каждому, обычными деньгами.

Очень скоро ими же было установлено, что в дорогом, жульническом доме проживает довольно злая тетка, похожая на птицу Феникс из фильма «Хождение за три моря». К тетке этой постоянно наведывается инвалидного вида дядька, похожий на обезьяну гиббона, которым она командует и помыкает, как хочет.

Но самое поразительное известие поступило из другого источника — от Степанцовой. Та, вытаращив глаза так, что ей, сперва, отказывались верить, поскольку ни слова было не разобрать, а после отнесли сказанное к бурной ее фантазии или просто вранью, сообщила, что к тетке регулярно приезжает знаменитый артист кино Семен Ворон!

То есть чутье не подвело сержанта. Целый пучок нитей собрался в руках у Паши одновременно, включая самую тонкую и болезненную нить — нить его личной интимной жизни. Конечно, это требовало проверки и перепроверки, помимо сбора новых сведений.

Сержант решил, что должен как следует разведать обстановку лично, за счет убавки часов сна.

«Уложу деток, — думал он, — потренируюсь, а после и погуляю в потемках возле этих подозрительных домиков».

45

Солнце в очередной раз опустилось на линию горизонта. На пригорке, верхом на солнечном диске, сидел, растопырив ноги, Пал Палыч и проделывал некие замедленные жесты с велосипедом в вытянутых руках. Со стороны могло показаться, что он раскатывает огнедышащий солнечный ком, как тесто, а велосипедом разгоняет не то лучи, не то редкие перистые облака. Иногда он так замедлялся, что совсем почти делался неподвижен, и тогда вся природа и облака, обведенные снизу рыжим цветом, замирали в тревоге и ожидании: доведет ли он до конца очередную гимнастическую фигуру?

Фиолетовая тень холма вместе с тенью физкультурника легла на палатки. Флаг был давно опущен и свисал теперь с крюка внизу мачты унылым красным колпаком. Лагерь медленно стихал и погружался в сон, но далеко не весь.

В одной из палаток девочки теснее сдвинули свои кровати и горячо перешептывались.

— А заметили, девки, наш Пал Палыч книжки, ох как любит читать! — воскликнула Степанцова, тараща и без того вытаращенные глаза, — Буквально, хлебом не корми. То Гоголя с собой носит, то Шекспира! Уж и не знаю, хорошо ли это для мужчины?

— Я тоже Шекспира обожаю, — перебила ее Кузюткина, — «Руслана и Людмилу»!

— Дура, дура! — послышались возмущенные выкрики, — это же Пушкин написал!

— Ой! Я их всегда путаю. У нас такая вредная училка по литературе. Вы бы знали! — огорченно оправдывалась подружка, — так ляпнешь где-нибудь в приличном высшем обществе…

— А ты возьми да выучи и будешь знать, — посоветовала ей разумная девочка в круглых очках, делавших ее похожей на стрекозу.

— Зубрежка — это прошлый век. Знания сами должны впитываться, — надменно возразила Кузюткина, и подбородок ее задрался к потолку.

— Я Пал Палыча нашего так люблю, вы бы знали! Все время думаю о нем, думаю, думаю… так бы и зацеловала его насмерть, если б старше была хоть на годик! — мечтательно продолжила Степанцова, перекатывая за щекой леденец, как погремушку, — Еще тем летом полюбила, когда он меня в лесу спас.

— Ты бесстыжая, Степанцова, вот что, — заметила «стрекоза».

— Нормальная, — отмахнулась Степанцова небрежно.

— А вот я слышала от старших, что все парни, ну и мужчины конечно, похожи на тех, которые ягоды собирают в лесу, а девушки — это ягодки, — опять взяла слово очкастая «стрекоза». — Вот он сорвет ягодку и кладет в лукошко, и даже не положил еще, а кладет только на самое дно, но глазами уже следующую ягодку ищет. И если девушка… ну… «уступит» парню, то станет, как сорванная ягодка, на которую и смотреть противно. Гляди, подружка, как бы ты не стала сорванной…

— Да куда уж «сорванней»?! — негодующе воскликнула Степанцова и на подушку откинулась, театрально прижав руку к сердцу. — Пал Палыч, душегуб, уложил мое девичье сердце буквально на самое дно своей корзинки!

— Расскажи, расскажи, Степанцова! И про стог, как вы с ним спали! — попросила через чур информированная девочка, похожая на цыганку.

— Ну да?! — подскочили изумленно на своих местах все пионерки без исключения. — Спала с Пал Палычем и молчала?!

— Честно? В обнимку?! — попыталась уточнить Кузюткина.

— Ладно, так и быть, — согласилась Маша, — расскажу. Только вы — никому! Вот слушайте: Заблудилась я тогда в лесу…

…

Действительно, годом раньше Паша также работал в этом же лагере, только палаток тогда было лишь пять, и для ворот еще не изготовлен был лозунг «Добро пожаловать!» по причине отсутствия должного вдохновения у художника-оформителя. Тот пока только начал вырезывать картонный трафарет для букв и как раз сильно обрадовался, что букву «О» можно изготовить одну вместо четырех, ну и приостановил ненадолго работу, чтобы промочить горло. Но лозунг должен был непременно вскоре появиться и украсить вход.