Страница 5 из 46
– Капитан Темпеста должен показать всем, что он турок не боится, – ответила герцогиня. – Это необходимо, чтобы ни у кого не возникло подозрений по поводу моей истинной природы.
– Я убью его, – хрипло отозвался араб.
– А я тебе запрещаю.
– Нет, синьора.
– Я приказываю тебе подчиниться.
Араб склонил голову, и в его глазах показались слезы.
– Правильно, – сказал он. – Я ведь раб и должен повиноваться.
Капитан Темпеста подошел к нему, положил ему на плечо маленькую белую руку и гораздо мягче сказал:
– Ты не раб, ты мой друг.
– Спасибо, синьора. Но знай: если этот турок тебя сразит, я вышибу ему мозги. Позволь твоему верному слуге хотя бы отомстить за тебя, если с тобой случится несчастье. Что будет стоить моя жизнь без тебя?
– Ты поступишь так, как посчитаешь нужным, мой бедный Эль-Кадур. Ступай, тебе надо уйти до рассвета. Если ты задержишься, то не успеешь вернуться в лагерь неверных.
– Повинуюсь, госпожа. Я быстро разузнаю, где содержат синьора Л’Юссьера, обещаю тебе.
Они вышли из каземата и взобрались на бастион, где еще громче слышались выстрелы из кулеврин и мушкетонов, которые звонко, выстрел за выстрелом, отвечали турецким пушкам, чтобы не дать им окончательно разрушить наполовину разбитые стены несчастного города.
Капитан Темпеста подошел к синьору Перпиньяно, который командовал мушкетерами, и сказал:
– Прекратите огонь на несколько минут. Эль-Кадур должен вернуться в турецкий лагерь.
– Больше ничего, синьора? – спросил венецианец.
– Нет. И называйте меня Капитаном Темпестой. Только вы трое знаете, кто я на самом деле: вы, Эриццо и Эль-Кадур. Тише: нас могут услышать.
– Простите, Капитан.
– Прекратите огонь на одну минуту. Фамагуста от этого в руины не превратится.
Герцогиня теперь командовала по-мужски, как опытный, закаленный в сражениях капитан, сухо отдавая приказания, не терпящие возражений.
Перпиньяно пошел передавать приказ артиллеристам и аркебузирам, а араб, воспользовавшись короткой передышкой, скользнул к краю бастиона. Капитан Темпеста шел радом.
– Будь осторожна с турком, синьора, – шепнул он, прежде чем перелезть через зубцы. – Если умрешь ты, умрет и твой бедный раб, но сначала отомстит за тебя.
– Не бойся, друг, – ответила герцогиня. – Я владею такими приемами шпажного боя, какие даже не снились любому из офицеров в Фамагусте. Прощай. Иди, я приказываю.
Араб в третий раз подавил вздох, пожалуй более долгий, чем первые два, уцепился за выступающие камни зубцов и исчез из виду.
– Сколько чувства в этом человеке, – тихо сказал Капитан Темпеста. – И сколько в нем, должно быть, скрыто тайной любви. Бедный Эль-Кадур! Лучше бы тебе навсегда оставаться в родной пустыне.
Он медленно вернулся назад, прячась за зубцом, а тяжелые каменные ядра продолжали бомбить бастион. Капитан сел на груду камней, сложив ладони на рукоятке шпаги, и уперся в них подбородком.
Снова один за другим зазвучали выстрелы. Артиллеристы и аркебузиры засыпали равнину свинцовым градом и шквалом картечи, чтобы арабские подрывники не смогли пройти, но те все равно прорывались с редкостным, уникальным мужеством, бесстрашно бросая вызов выстрелам венецианцев и солдат-словенцев.
Чей-то голос вывел его из задумчивости.
– Ну что, пока никаких вестей, Капитан?
К нему подходил Перпиньяно, передавший на позиции приказ не жалеть боеприпасов.
– Нет, – отозвался Капитан Темпеста.
– Но вы хотя бы знаете, что он жив?
– Эль-Кадур мне сказал, что Л’Юссьера содержат как пленника.
– А кто взял его в плен?
– Пока не знаю.
– Все-таки странно, что жестокие в сражениях турки, которые никого не щадят, оставили его в живых.
– Я тоже об этом думаю, – ответил Капитан Темпеста. – И эта мысль больнее всего разъедает мне сердце.
– Чего вы опасаетесь, Капитан?
– Сама не знаю, но сердце женщины, которая любит, трудно обмануть.
– Я вас не понимаю.
Вместо ответа Капитан Темпеста поднялся со словами:
– Вот-вот рассветет, и турок придет под стены, чтобы опять бросить вызов. Пойдемте, надо приготовиться к поединку. Я либо вернусь с победой, либо погибну, тогда и все мои тревоги закончатся.
– Синьора, – сказал лейтенант, – предоставьте мне честь биться с турком. Если я паду в этом бою, некому будет плакать обо мне, ведь я последний представитель рода Перпиньяно.
– Нет, лейтенант.
– Но турок вас убьет.
По губам гордой герцогини пробежала гневная усмешка.
– Если бы я не была сильной и решительной, Гастон Л’Юссьер меня бы не полюбил, – сказала она. – Я покажу и туркам, и венецианским военачальникам, как умеет сражаться Капитан Темпеста. Прощайте, синьор Перпиньяно. Я не забуду ни Эль-Кадура, ни моего доблестного лейтенанта.
Она спокойно завернулась в плащ, горделиво положила левую руку на шпагу и спустилась с бастиона. И со стороны осажденных, и со стороны осаждавших артиллерия продолжала бить с нарастающей силой, озаряя ночь вспышками огня.
3
Дамасский Лев
Занялась заря, осветив равнину Фамагусты, покрытую дымящимися руинами. В эту ночь пушка била без остановки, и звук выстрелов, отражаясь от стен старых домов осажденного города, прокатывался по узким улочкам, заваленным грудами обломков.
Постепенно выступил из темноты огромный турецкий лагерь. Мириады и мириады шатров простирались до самого горизонта, одни высокие, разноцветные, яркие, увенчанные длинными шестами с полумесяцем наверху и конским хвостом под ним, другие поменьше.
Посреди этого хаоса возвышался самый высокий и просторный шатер визиря, главнокомандующего огромным войском. Шатер был из красного шелка, с развевающимся зеленым знаменем ислама на макушке. Уже один вид этого флага превращал неверных в фанатиков и делал из них истинных разъяренных львов Аравийской пустыни.
На краю лагеря толпилось множество людей, пеших и конных, и в первых лучах солнца сверкали их доспехи, шлемы и кривые турецкие сабли. Налитыми кровью глазами они с подозрением посматривали на Фамагусту, явно удивляясь, отчего это гнездо христиан до сих пор не уничтожено после такой неистовой ночной бомбардировки.
Капитан Темпеста, вернувшись от коменданта крепости, которого он предупредил о ссоре, произошедшей между ним и поляком, разглядывал поле из ниши между двумя зубцами стены, чудом устоявшими против огромных каменных ядер, которые усыпали обломками и осколками весь бастион.
В нескольких шагах от него поляк с помощью оруженосца пытался зашнуровать кирасу и ругался на чем свет стоит, потому что она все никак не садилась как следует. Он был немного бледен и явно нервничал, несмотря на то что, к его чести будь сказано, ему уже не впервые доводилось сражаться с неверными.
Перпиньяно и один из солдат держали под уздцы двух прекрасных лошадей, помесь итальянской и арабской пород, то и дело осматривая подпруги и бормоча про себя:
– Бывают случаи, когда плохо затянутый ремень может стоить человеку жизни.
Канонада смолкла с обеих сторон. Из неприятельского лагеря доносились голоса муэдзинов, возглашавших утреннюю молитву, которая заканчивалась призывом истребить гяуров, то есть этих псов-христиан.
Венецианцы завтракали на эскарпах Фамагусты оливками и остатками несъедобного хлеба. Провизия была на исходе, и бедные жители города, чтобы не умереть с голоду, были вынуждены питаться сушеными травами и вываренной в воде кожей.
Едва муэдзины закончили молитву, как из лагеря турок выехал всадник и галопом поскакал к стенам Фамагусты, вернее, к бастиону Сан-Марко. За ним ехал солдат, который держал легкое копье с платком белого шелка, привязанным между полумесяцем и конским хвостом.
Всадник, юноша лет двадцати четырех – двадцати пяти, был роскошно одет и хорош собой: белокожий, с черными усами и живыми, сверкающими глазами. Гребень его шлема, на манер тюрбана, был обвязан ярко-красным шелковым платком, а вершину тюрбана венчало белое страусовое перо. Грудь закрывала сверкающая узорчатая кираса, украшенная серебром, руки защищали стальные нарукавники. На плечах красовался длинный белый плащ с кистями и широкой голубой полосой по подолу.