Страница 39 из 46
– А он пойдет не через подъемный мост, синьора. Надо рвом есть множество амбразур, и Олао не составит труда выбраться наружу. Я за него отвечаю.
– Вы отдадите приказ потопить шебеку?
– Ничего другого нам не остается, да она нам и ни к чему. Отдыхайте спокойно, синьора, и ни о чем не волнуйтесь. Мой матрос через пять минут будет за пределами крепости. Спокойной ночи.
Едва грек ушел, герцогиня заперла дверь и, не раздеваясь, бросилась на кровать, прошептав:
– Завтра я наконец увижу его. Господи, помоги нам.
Ночью ничто не потревожило сон гарнизона крепости. Должно быть, Олао удалось выбраться, не привлекая внимания часовых, расставленных возле башенных зубцов, потому что в ночной тишине не раздалось ни одного крика тревоги.
Когда при первых лучах рассвета герцогиня вышла во двор к беседкам, ее уже почтительно ждали двое рабов, а посередине двора, под тентом, пили кофе и оживленно беседовали слуги ее свиты.
– Госпожа ожидает тебя, эфенди, – сказал герцогине слуга.
– Христианина доставили? – спросила Элеонора, и голос ее дрогнул.
– Не знаю, эфенди, но кто-то входил в крепость нынче ночью: я слышал, как гремели цепи подъемного моста.
– Подождите меня минуту. Я должен отдать распоряжения своим людям.
Она пересекла двор и направилась к своим. Никола и Перпиньяно, увидев ее, быстро встали и пошли ей навстречу.
– Вашему матросу удалось выйти? – вполголоса спросила она у грека, пожав руку венецианцу.
– Сейчас шебека уже должна быть на дне, – ответил Никола. – Я своими глазами видел, как Олао вылез из амбразуры и спрыгнул в ров. Ни один часовой тревогу не поднял.
– А что виконт? – спросил Перпиньяно.
– Похоже, он уже здесь, – отозвалась герцогиня.
– Итак, еще немного – и вы его увидите.
– Конечно.
– А вы не задумывались, синьора, об опасности, которой себя подвергаете?
– Какой опасности, Перпиньяно?
– Он ведь может сразу вас узнать и непроизвольным возгласом выдаст и себя, и вас.
Герцогиня побелела как полотно. Замечание венецианца ее потрясло.
Вполне возможно, что француз, увидев ее перед собой после долгих месяцев разлуки, не сможет удержаться от крика и рванется к ней. Что же тогда будет?
– Мне страшно, – произнесла герцогиня. – А нельзя его как-нибудь предупредить?
– Предоставьте это мне, синьора, – сказал грек. – Я ведь принадлежу к вашему эскорту и вполне могу взглянуть на пленного. Здесь нам уделяют много внимания и считают почетными гостями. Можно воспользоваться расположением этих турецких псов. Ступайте к племяннице паши и положитесь на меня. Я хорошо знаю мусульман.
– Вы предупредите его, Никола?
– Я попрошу его быть осторожнее.
– Я на вас рассчитываю. Это куда большая опасность, чем шебека на рейде.
– Знаю, синьора. Здесь слишком много народу, чтобы затевать драку: около четырехсот матросов и янычар.
– Готовьтесь уходить.
– По вашему приказу, синьора, – сказал Перпиньяно, – мы будем готовы к любой передряге. Верно, Никола?
– Да, наше оружие соскучилось по мусульманской крови, – отозвался грек.
Элеонора жестом попрощалась с ними и направилась к рабам, которые поджидали ее на первых ступенях лестницы.
– Я готов идти за вами, – сказала она.
Поднявшись на верхний этаж, она не без опасения вошла в тот самый зал, где уже обедала и ужинала.
Хараджа, еще прекраснее, чем прежде, одетая в розовые шелка и широкие лазурные шальвары, ожидала ее за столом, где дымились чашечки с кофе.
Ее длинные черные волосы были перевиты нитками крупного жемчуга, в ушах сияли серьги с бриллиантами и сапфирами величиной с орех, а на ногах красовались сафьяновые туфельки на высоком каблуке, расшитые золотом и драгоценными камнями.
Голову венчал маленький тюрбан красного шелка, отделанный дорогим муранским кружевом, а через плечо был перекинут белый плащ из тонкой шерсти с широкой серебряной вышивкой.
– Ночью привезли христианина, – заявила она, едва завидев герцогиню. – Он нас ждет за пределами крепости.
Элеонора вздрогнула, но изо всех сил постаралась себя не выдать.
– Его доставили прямо с болот? – спросила она как можно равнодушнее. – Может быть, он болен?
– Тлетворный воздух болота никому не идет на пользу, – отвечала Хараджа. – Пей, мой милый капитан, и выбрось из головы этого нечестивца. Если Мустафа действительно собирается послать его в Венецию, то тамошний мягкий климат и нежные ветры Адриатики быстро вернут ему силы. Ты хочешь ехать сразу?
– Да, Хараджа, если ты ничего не имеешь против.
– Меня заботит не христианин, а то, что мне будет недоставать тебя. Никогда не забуду тот чудный вечер, что мы провели вместе. Мне казалось, нет больше никакого замка Хусиф! Ты ведь быстро вернешься, правда, эфенди? – порывисто сказала она. – Ты обещал.
– Да, если Дамасский Лев меня не убьет.
– Убить тебя! Нет, это невозможно! – вскричала Хараджа. И с тоской добавила, словно говорила сама с собой: – Неужели месть будет для меня роковой?
Она резко тряхнула головой, потом положила руку на правое запястье Элеоноры:
– Нет, Дамасский Лев никогда не сможет тебя победить, эфенди. Эту руку я видела в бою, и если она сразила лучшего фехтовальщика флота, то сразит и Мулея-эль-Каделя. Ты самый юный и самый доблестный боец мусульманской армии, и я берусь сообщить об этом самому султану.
Потом серьезно и грустно спросила, с трудом подавив вздох:
– Ты ведь не забудешь меня, эфенди, и скоро вернешься?
– Надеюсь, – ответила Элеонора.
– Ты мне обещал.
– Ты же знаешь, Хараджа, что жизнь человеческая в руках Аллаха и пророка.
– Аллах и Магомет не будут столь жестоки, чтобы уничтожить такое юное, полное жизни создание. Райские гурии тебя еще подождут. Ну что, едем? Я чувствую, тебе не терпится меня покинуть.
– Нет, я еду исполнить свой долг, Хараджа. Я солдат, и главный мой начальник – Мустафа.
– Ты прав, Хамид: прежде всего ты обязан повиноваться. Так поехали скорее. Кони и моя свита уже, должно быть, готовы.
Она набросила на себя широкий плащ из тончайшей шерсти с широкой, вышитой серебром каймой, подняла капюшон с кистями, закрыв голову и часть лица, и спустилась по лестнице. За ней шла герцогиня, а впереди два араба, стоявшие на часах у дверей зала.
20
Предательство поляка
На площади перед замком, по ту сторону подъемного моста, в ожидании племянницы паши и сына паши Медины застыли две шеренги всадников.
Одна состояла из греков-отступников, Перпиньяно, Эль-Кадура и папаши Стаке с его юнгой, другая – из двух дюжин вооруженных до зубов янычар с готовыми к бою аркебузами.
Среди всадников, верхом на вороном коне, сидел высокий человек лет тридцати, с бледным, исхудалым лицом, с длинными темными усами и глубоко запавшими черными глазами. Вместо сверкающей, расшитой золотом и серебром одежды, какую любили носить турки той эпохи, на нем была простая темная куртка, широкие штаны и выгоревшая феска с кисточкой, давно утратившей свой огненный цвет.
Его лихорадочно блестевшие глаза сразу остановились на герцогине, и по телу пробежала судорожная дрожь. Он не вскрикнул, не простонал, напротив, до крови закусил губу, чтобы не выдать себя.
Элеонора тоже сразу его заметила и сначала страшно побледнела, а потом залилась краской, словно вся кровь бросилась ей в лицо.
– Вот этот христианин, – указала на всадника Хараджа. – Ты видел его раньше?
– Нет, – отвечала герцогиня, делая над собой невероятное усилие, чтобы выглядеть спокойной.
– Мне сказали, его слегка лихорадит. Конечно, испарения на болотах нездоровые, – небрежно сказала Хараджа. – Думаю, морской воздух пойдет ему на пользу и в Фамагусту он прибудет в приличном виде. Позаботься о нем, эфенди, насколько сможешь, чтобы он не выглядел слишком скверно и никто не мог бы сказать, что я плохо обращаюсь с пленными христианами.
– Обещаю, – глухо ответила Элеонора.