Страница 93 из 106
Немецкие ручницы ближнего боя бьют неприцельно, да ведь и пуля, слепая и тяжёлая, шмякается, не разбирая... Крестьяне и послушники стягивались в неповоротливую толпу, в стадо перед волчьей стаей. А тем того и нужно, хотя бы десятку или пятку проникнуть в башню, к пушкам, остальное доделают без воинской науки.
Ну, так и с ними нужно без науки, вопреки науке и даже разуму! С Неупокоем уже случалось что-то похожее во Пскове, но не такое безумное, неуправляемое: жгучая судорога выбросила его ладони вверх, подобно вороньим крыльям, и он не закричал, а только пасть распахнул, а из неё уж само захлестало:
— Глядите, люди! Силы невидимые с нами! Силы!
Он не препятствовал всё новым, всё дичающим словам, вылетавшим из перекошепного рта, каждой мышцей и вылезающими из орбит глазами ощущая не свою, внешнюю мощь, впитанную, быть может, прошедшей ночью или сию минуту влившуюся в него, и истрачивал её, сетью набрасывая на людское стадо, внушая ему безоглядную веру в свою неуязвимость, в соседство и реальность невидимых хранителей — хоть «стер белоризных», хоть ангелов или бесов... И люди поддались ему, заразились кровавым безумием, разметались по смотровым площадкам, бойницам, вылазам — повсюду, где только могли пролезть стальные пауки. Ни страха смерти не осталось, ни памяти о близких, о милой и единственной жизни, только — загородить, не пустить, оборвать лапы и задавить! Венгры и немцы не просто дрогнули, ослабили напор; у них пули стало заклинивать в гладких стволах, кремнёвые замки без пользы заглатывали искру, верёвки жгли руки, подобно раскалённым прутьям. Перед одержимыми бессильны и наймиты, сколько им ни плати. Немногие из нападавших сползли по лестницам, большинство гроздьями полетели со стены, а вслед им — камни, пули, жгучие плевки, чтобы уж вовсю в землю вколотить...
...Тихими вечером игумен Тихон кропил Арсения святой водой, уводя от порога безумия, а он не хотел, уверяя, что очам наконец-то открылось невидимое. Так долго мечтал-де проникнуть в самую суть потаённого от людей. Никто до него так глубоко не исследовал божественных тайн.
10
«Лагерь под Псковом, 1 декабря 1582 г.
Сего дня, когда наш всемилостивейший король уехал из лагеря в Великое княжество Литовское, оставя нас, бедных сирот, в этих отдалённых пустынях, послал я письмо вашей милости... Теперь не много есть материи, о чём писать, разве что заключится мир, о чём я постоянно молю Всевышнего. По отъезде короля мужество наше упало. Литовцы бегут без оглядки.
2 декабря
Русские сделались дерзновеннее. Около тысячи пеших и несколько сот конных ратников сделали вылазку против сторожевого отряда пана Гостинского. Немцы должны были отступить. Много неприятелей убито из тяжёлых орудий. Но и с нашей стороны потери велики. Пан Гостинский был в опасности: один из неприятельских воинов уже накинул на него тетиву от лука, чтобы увести в плен.
6 декабря
Пан казначей Костка поехал сегодня в Печоры, чтобы отправить оттуда немцев. Они не получили жалованья, которое получат в Риге... Ещё 200 шотландцев идут сюда из Риги, и некстати, потому что у нас нет денег. От короля пришло письмо, написанное на ночлеге в окрестностях Люцена, одного из лифляндских замков, занятых московским гарнизоном. Дороги ужасны, повозки вязнут, лошади гибнут. Король послал Собеского, чтобы потребовать сдачи замка. В ответ Собеский получил опасную рану пулею в плечо.
16 декабря
Генералу, посланному шведским главнокомандующим, задали сегодня пирушку, а он между прочим разболтал, что прислан только для того, чтобы разузнать, в каком состоянии дела у поляков. Поэтому гетман послал Харленского в шведский лагерь под предлогом закупить кое-что в Нарве, а в действительности — разузнать о положении шведских дел. Шведский генерал, родом француз, хитрая лиса; но нашла коса на камень.
20 декабря
О, Боже! Какой холод, какие страшные морозы! Наши клетки промёрзли. Два ведета[95] замёрзли и мёртвые свалились с коней. Вот уже два дня как осаждённые не подают знака жизни и сидят на стенах совершенно тихо. Я бы желал знать, почему они не делают ни одного выстрела?
22 декабря
Все эти дни мы надеялись на заключение мира. Если мир будет заключён, мы двинемся в Лифляндию и будем осаждать тамошние замки. Но я не знаю, как это примут шведы... Поссевину у нас не верит никто. Последствия только могут указать, верно ли он нам служит.
29 декабря
Мы мучимся в лагере... Наше положение ужасно. Господи, спаси нас! Холод нестерпимый превосходит всякое вероятие. Мы страдаем от голода, лошади гибнут. Рота, имевшая сто лошадей, не имеет теперь и шестидесяти. Наше бедственное положение будет ещё очевиднее, когда мы тронемся с места. Из венгерских пехотинцев многие перебежали к неприятелю. Не понимаю, что за люди... Пан гетман (Замойский) между прочим сказал: «Я не хочу более воевать здесь! Лучше мне возиться с татарами, только подальше отсюда. Везде вижу одну неблагодарность. Притом и здоровье моё расстроилось. Как только я приведу войско в порядок, поеду в Ригу, чтобы поправить свой желудок...»
11
Монашеские бахилы с неизносимыми головками не кажутся тяжёлыми в такой мороз. Снег на тропе повизгивает и слезит глаза, уставшие от книг. Ногам, как застоявшемуся коню, сладок подъём — по правому борту Каменца, мимо песчаных пещер, мясисто розовеющих из-под сугробов, к оледеневшей Пачковке. Её, как и иные русские реки, прижало в ту зиму особенно тяжёлым льдом, грозившим рыбьими заморами. Зато у перекатов неожиданно, словно весной, дымились трещины-промоины, а солнце поигрывало, как на Пасху.
Русские люди не угнетались излишне позорным миром в Яме Запольском, перечеркнувшим все ливонские победы. Слишком много неотложных забот наваливалось ежедневно, жить в разорённой безумным царствованием стране тяжко всем — от боярина до городового казака, не находившего работы. Лишь обладавшие досугом и отвагой мыслить понимали, что поражение больней всего ударит по государю, подвигнет его к могиле верней потери сына и заставит задуматься явных и тайных, нераскаявшихся опричников, связывавших с войной, с приказным и воинским чином величие, здоровье государства. Перед Россией, переболевшей этим бредом, открывался иной путь, но перетащить на него телегу придётся через кочковатый целик. А захотят ли те же нераскаявшиеся выворачивать из наезженной колеи, неведомо. Потому у простого человека проскальзывало самое опасное: чем хуже кремлёвским кровососам, тем легче нам... Горько жалели только о гибели царевича Ивана. С ним можно было спокойно дожидаться смерти главного, хотя и не единственного кровопийцы. Кто станет править именем уродивого Фёдора, гадать не приходилось: Малютин зять.
Стынет Пачковка под сизым льдом, дымится прорубь выше мельницы с поднятым колесом. Не скоро ему работать сызнова, ещё прозябает под снегом зерно, а иное не посеяно. Но вечный шпег, Неупокой — Арсений — Алёшка Дуплев, инок и сын боярский, злодей и книжник, скиталец и соглядатай, бездомный отец чужого сына, знает: в ожившем доме тайной жены его ладятся сохи, в хлеву прикапливается для полей навоз, и под метельный вой ягнятся овцы, уверенные, что их ягнятам вырастет зелёная трава.
Неупокой ходил в избу, где подрастал его сынок, своими вдумчивыми, не мужицкими глазёнками уже прозревший что-то тайное, весёлое: приходил для исцеления душевного, для уловления признаков здоровой жизни и силы зяблых ростков ячменя, которых не забьют осот и хвощ. Теперь он мало думал о вольном Севере и Запорогах, Доне и Волге, рубежах сопротивления чёрных людей служилому, военному сословию: на тёплых островках вроде деревни Нави угадывалось более устойчивое, мирное сопротивление — через обогащение, как в немецких странах. Соединятся оба этих рубежа — опричнине не устоять.
95
Ведет — ближайший к неприятелю конный караул.