Страница 115 из 119
«Гриша, я вспомнила: ты мне тогда, в двадцать девятом, рассказывал о той крестьянской семье».
«Заикиных?»
«Да! Верно, Заикиных!»
«Какой свининой с горохом они меня угостили!»
«Ты тогда помог им?»
«Да, я тогда помог Прохору Заикину и всей его семье. Но я был не в силах помочь всем. Всем середняцким хозяйствам... Уже не мог...»
«Почему, Гриша?»
«Восемь лет... Надя, восемь лет, пока я возглавлял российскую кооперацию в деревне, мы нащупывали конкретные формы того, о чём Владимир Ильич говорил лишь в общих чертах... И мы вышли на этот ленинский путь! Шаг за шагом... Вот, Надя, когда была помощь нашего государства миллионам Заикиных. Мы создавали фундамент для строительства той социалистической деревни, на которое Ленин определил несколько десятилетий, мирного строительства... И внезапно, в один год, одним ударом...»
«Что, Гриша?»
«Всё, что было создано, что давало такие результаты!.. Да, да... Одним ударом. Двадцать девятый год... Коллективизация, предложенная Политбюро, варварские темпы, разорение середнячества, насильственный метод».
«Сталин?»
«Тише, Надя, тише... Ты погубишь себя. Я не мог разобраться... Тогда, в двадцать девятом, не мог. Пойми, как это трудно! Как невыносимо трудно... Он строит социализм. Такой Сталин в глазах народа. И он возглавляет партию. Выступить против Сталина? Да это же раскол! Страх перед расколом единственной правящей партии... И вдруг! Разрушена кооперация, наше вставшее на ноги детище, которое уже кормит всю страну... Уничтожен кооперативный рынок — он становился надёжным мостом между городом и деревней...»
«Тебе уже лучше, правда?»
«Да, лучше. Но, извини, я хочу договорить. И вот... Провести коллективизацию в три года. Видел: ошибаемся. Понимал: действуют какие-то силы, враждебные социализму. Что происходит? Кто? Ответов не было... К тому же в документах, в газетах — всё правильно. А в деревне — трагедия. Мы губим середнячество — основную производительную силу на земле! Я выступил на пленуме Колхозцентра. Я написал письмо в Политбюро...»
«И что же?»
«На пленуме не услышали. Письмо осталось без ответа. Я отказался от председательства в Колхозцентре, который уже не был составной частью нашей разгромленной кооперации, его пристегнули к Наркомату земледелия. Меня и подталкивали к этому отказу... Со мной ушли почти все прежние работники. В новом Колхозцентре появились другие лица. Ты меня не спрашиваешь почему?..»
Но нет рядом Надежды...
Слепящий электрический свет, зелёные голые стены. Глазок поднялся и опустился на двери. Боль теперь ровная, тяжёлая, она неким густым единством живёт во всём теле, и к ней даже можно привыкнуть, не замечать её — для этого надо только не шевелиться.
Мысли, раскалённые мысли не дают покоя.
Почему же сегодня ты так рано ушла, моя любимая? Я даже не успел расспросить тебя о детях... Ты знаешь, Надя, о чём я думаю сейчас? Какой суд потомков нас ждёт?.. Я говорю о себе и о тех, кого мы объединили «чашкой чая» — так это мы назвали между собой накануне июньского Пленума. Да, именно так: в двадцать девятом мы ещё не все понимали... Последующие годы мы шли к мучительному постижению происходящего. Это чудовищное постижение через восемь лет привело нас к решению, которому в июне, на Пленуме ЦК партии, не суждено было свершиться. Суд истории над тем, что могло бы быть, но не произошло, впереди. Ведь когда-нибудь откроют для наших потомков все архивы...
Надя, любимая, жена моя! Необходимо правде смотреть в глаза. Может быть, мне осталось совсем немного. Может быть, завтра... Я обязан сказать тебе об одном своём самом тяжком выводе, к которому я пришёл окончательно недавно, несколько дней назад. Ты должна знать... Ведь я понимаю: у меня почти нет времени в этой жизни. Я стою у последней черты, подводя итоги. Да, два или три дня назад. После одного «допроса». Но поверь: голова была ясна и сердце билось спокойно... Я смотрел в эту зелёную стену, и я сказал себе: Россия — крестьянская держава. Вернее, была такой, когда мы её получили. Во имя счастья миллионов крестьянских семей-и совершена была величайшая революция. И что же? Мы им дали только восемь лет — с двадцать первого по двадцать девятый год. Восемь лет свободной жизни на своей земле. Потом — коллективизация... И я понял, как перед Страшным Судом: это величайшее преступление перед своим народом нам никогда не будет прощено... А сейчас, Надя, я говорю тебе, глядя в проклятую зелёную стену: в стране нет партии, которая может защитить интересы крестьянства!..
Декабрь 1917 года
...Поимённое голосование резолюции о власти, предложенной большевистской фракцией на заседании Тульского Совета рабочих и солдатских депутатов, закончилось в десять часов двадцать минут вечера.
Зал Народного дома, где заседал Совет, был наполовину пуст — его покинули делегации меньшевиков и эсеров. Но всё равно было душно, горели керосиновые лампы.
К рампе вышел с листом бумаги Михаил Шурдуков:
— Объявляю итоги поимённого голосования! — В зале застыла густая, напряжённая тишина. — За резолюцию большевиков проголосовало сто пятьдесят человек. Против — сто... Таким образом, резолюция принята!
Аплодисменты не успели вспыхнуть — раздался протестующий голос:
— Но тульское крестьянство не сказало своего слова!
На трибуне уже стоял Каминский.
— Крестьяне будут с нами! — победно и яростно закричал он. — Крестьяне не могут отвергнуть власть, которая даёт им землю! — Григорий Каминский сделал паузу. Зал хранил нервное молчание, чтобы через несколько мгновений взорваться овацией. — Итак, сегодня, седьмого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года, мы, большевики, провозглашаем в Туле и Тульской губернии советскую власть! Отныне и навсегда! Власть народа, которая уже восторжествовала в Петрограде и Москве! Власть, которая сейчас утверждается революционным пролетариатом в союзе с сознательным крестьянством по всей бывшей Российской империи! В борьбе за народовластие, за подлинную социалистическую демократию мы готовы на любые жертвы! Мы вышли на этот праведный путь, предначертанный нам судьбой, и никогда не свернём с него!..
ЭПИЛОГ
Из архива — «Личное дело Каминского Г.Н.»
«Народный комиссариат внутренних дел.
Главное управление государственной безопасности.
Ордер № 2521.
Июля 25 дня 1937 года.
Выдан сержанту Главного управления государственной безопасности НКВД на производство ареста и обыска Каминского Григория Наумовича. Адрес: ул. Серафимовича, д. 2, подъезд 12, квартира 225.
Зам. народного комиссара внутренних дел СССР, комиссар государственной безопасности 1-го ранга
(Подпись).
Начальник Второго отдела ГУГБ[21] комиссар государственной безопасности 3-го ранга
(Подпись)».
При аресте у Г.Н. Каминского изъято: членский билет ВЦИК № 212, членский билет ЦИК СССР № 253, партийный билет № 0000171, 90 рублей наличных денег (после реабилитации возвращённых семье Г.Н. Каминского. — И. М.), часы-луковица, авторучка. При обыске в квартире на набережной обнаружены принадлежащие арестованному книги Томского, Бухарина, Рыкова в количестве двадцати экземпляров и книга Гитлера «Моя борьба».
Сразу же после ареста начались допросы «с пристрастием». В течение двух недель избиения, пытки, допросы без сна в течение нескольких суток не дали «следствию» никаких результатов — Григорий Наумович молчал.
Заговорил Каминский на допросе 4 июля 1937 года.
Всего в деле два протокола допросов, подписанных Каминским.
Из протокола 4.6.37-го года:
21
Главное управление государственной безопасности.