Страница 3 из 17
В мирное время истинные герои освобождения Пруссии и ее преобразования в годы невзгод были королю уже не нужны и неудобны. Не слишком ценили и их реформы, а потому стали отдалять от двора. Клаузевиц, став в 38 лет самым молодым генералом в прусской армии, оказался в заштатном Кобленце, начальником штаба у своего старого друга Гнейзенау. Именно там он и начал писать главный труд своей жизни, остаток дней посвятив его дополнению и редактированию, на что ему не хватило даже 15 лет. Спустя три года он возглавил Всеобщее военное училище в Берлине, однако преподавать там ему не позволили, что было явным признаком недоверия набиравшей силу партии Реставрации и попросту унижением. 12 лет отдал Клаузевиц администрированию там, где должен был бы обучать будущих офицеров Генштаба, что не помешало активно писать все новые главы «О войне» и труды по военной истории, хотя королю не нравилось всякое упоминание и о катастрофе 1806–1807 гг., и рассуждения о важности проведенных затем реформ. Очередная записка Клаузевица о важности сохранения ландвера, о необходимости поддерживать у подданных ощущение оправданности активного личного участия в защите Отечества, поданная королю в 1819 г., была фактически проигнорирована. Клаузевиц все же остался в этом отношении слишком уж человеком Старого Порядка, он оказался в своей принципиальности достоин И. Канта, учеником которого он может считаться в не меньшей степени, чем Гегель, всегда умевший использовать диалектику и в плоскости личного успеха, и в комфортной гармонии с текущим режимом.
По иронии судьбы такая опала фактически и дала возможность Клаузевицу отдать пятый десяток свой жизни едва ли не целиком науке. Лишь в 1821 г. уже известный военный теоретик был причислен к Генеральному штабу, а в 1827 г. король положил конец двусмысленному положению в вопросе о дворянстве Клаузевицей. Однако утопическое желание Фридриха Вильгельма III, да и ряда других монархов Европы более никогда не иметь дела с революциями, в 1830 г. было окончательно уничтожено серией массовых выступлений у самых границ Пруссии – во Франции, Бельгии, Польше… Назревала масштабная война, а потому Клаузевиц был переведен в Силезию, где под началом все того же Гнейзенау стала формироваться армия на случай боевых действий против польских повстанцев. В ходе русско-польской войны вспыхнула эпидемия холеры, которая перекинулась и на территорию Пруссии. В августе 1831 г. от нее умер Гнейзенау, а принявший от него командование Клаузевиц скончался всего 3 месяца спустя. Была ли это холера или, что вполне возможно, сердечный приступ, до сих пор не выяснено.
Подводя итог этой не самой простой, но стремительной биографии, хочется отметить, что Карл фон Клаузевиц являл собой редкий тип патриота. Его горячая любовь к Родине не мешала ему быть здравомыслящим аналитиком, а готовность к хладнокровной оценке ситуации не превратила его в человека, лишенного каких бы то ни было предпочтений, готового служить сильнейшему или всегда оставаться над схваткой. Характерно, что особенно уникальным этот патриотизм не напоказ, без позерства делает то, что проявлен он был в эпоху рождения современного национализма, в годы вызванного Великой французской революцией и гением Наполеона фихтевского воодушевления взрывом национально-освободительного движения, в обстановке патриотического угара 1813 г. и на фоне формируемого из добровольцев ополчения (фрайкоров). Клаузевиц характером и судьбой, возможно, не так выделяется, как герой антинаполеоновской борьбы граф Йорк фон Вартенбург, однако кто знает, оставил бы в истории этот последний столь заметный след, если бы не его более скромный соратник[3]… Клаузевица можно и нужно считать человеком на стыке эпох, причем не только фридриховской и наполеоновской, но и начавшейся затем Реставрации. Он, имевший все основания полагать Освободительную войну зенитом своей карьеры, все же не пополнил число «рожденных лишь для 1812 г.», как это стало с многими героями той кампании, а также задержавшимися в эпохе бидермайера ветеранами, хваставшимися подвигами тех лет вплоть до 1848 г. так, словно на Святую Елену Наполеона отправили вчера. Истый германский патриот, Клаузевиц оставался пруссаком до мозга костей, его беспрекословную готовность служить королю Пруссии не поколебало даже то, что в ту эпоху на троне был один из худших ее королей за всю историю. Именно поэтому Клаузевица можно считать одним из ее символов, наряду с Бисмарком и Великим Курфюрстом. И дело отнюдь не в том, что ему просто удалось выделиться на фоне эпохи, ведь она была, мягко говоря, не бесцветной. Исполинская фигура Наполеона, как и до него (по меньшей мере для любого немца) Фридриха Великого, казалось, может закрыть любого, кто осмелится рассуждать о военном деле. Однако недостатка в великих современниках Клаузевица не было и в иных сферах – Шиллер, Гёте, Гегель, Гумбольдт, и этот список можно легко продолжить… Наш герой не стремился встать с ними в один ряд, но оказался способен на большее, чем нежели просто превозносить великих. И к гениям, и к проблеме гениев и их роли в истории и политике он оказался способен отнестись аналитически, а не эмоционально. Этим он отличается от большинства своих коллег и современников примерно так же, как профессиональный кинокритик от потребителей блокбастеров.
Разумеется, столь крупная фигура должна была, пусть и посмертно, стать предметом мифотворчества. Есть легенды о том, что это великий Клаузевиц раз за разом предсказывал будущий ход военных действий. На основе его ранних записок с анализом военных кампаний утверждается, что он еще в 1805 г. предсказал тяжелейшие проблемы для Наполеона в Польше и его непременное поражение в России. Часто повторяют рассказ, что Клаузевиц (ну, чем не Кутузов накануне Аустерлица?) заранее раскритиковал позиции прусской армии накануне Йены и Ауэрштедта, а случайно нашедший его записку после битвы Наполеон бурно радовался тому, что этого неизвестного офицера в командовании пруссаков никто не услышал. Хватало рассказов и о том, что именно Клаузевиц не дал командованию русских армий согласиться на явно преждевременное генеральное сражение, в том числе под Смоленском и уж тем более в Дрисском лагере, тем самым явно пойдя против мнения своего непосредственного начальства из числа прусских военных корифеев… Все эти легенды, как и всегда в таких случаях, прекрасно отражают лишь позднейший образ их героя, являются попыткой механически перенести в прошлое то, что стало возможным и очевидным впоследствии, а потому недоказуемы, однако и не лишены кажущейся достоверности. В самом деле, отчего же 26-летнему адъютанту Клаузевицу не высказать догадку, что считавшаяся некогда лучшей армия будет разбита, а уже пережившему горечь разгрома своей страны 32-летнему изгнаннику не предупреждать свое новое командование в другой стране об опасности переоценки собственных сил?
Автор нового взгляда на взаимосвязь войны и политики, Клаузевиц в процессе его оценки и встраивания в идеологизированные концепции был окружен и политическим «орнаментом». Разве мог Ленин быть согласен с мракобесом, юнкером или человеконенавистником, ставшим автором идеи тотальной войны? Разумеется, нет, а потому Клаузевиц стал не только идейным создателем прусской новой армии, но жертвой постнаполеоновской реакции. Вряд ли он сам полагал себя жертвой, но и не мог не понимать, что при сложившейся после 1815 г. политической конъюнктуре, – девизом которой была оценка Бурбонам – «они ничего не забыли и ничему не научились», – дальнейшие его усилия по развитию военной мощи Пруссии не могут не казаться излишними, а потому он довольствовался той ролью, что ему оставили, и здесь проявив себя как истинный стратег, а не стяжатель. Может быть, именно поэтому он и способен был писать на темы геополитики тогда, когда Венский порядок, казалось уничтожил своим балансом всякую к тому необходимость. Судьба отвела ему всего 51 год, а ведь Клаузевиц и не думал о завершении карьеры, он ждал новых войн, потрясений, перераспределения итогов Венского конгресса. Вероятно, он многое мог бы сказать о последствиях сворачивания проведенных в разгромленной Наполеоном Пруссии реформ, сказавшихся уже в 1848 г. Однако он не дожил до первой репетиции мировой революции, а потому его наследие воплощали во славу Пруссии и объединения Германии другие. Первое место среди них занимает Г. фон Мольтке, датский офицер, учившийся в Берлинском военном училище, когда там директорствовал Клаузевиц, и только начинавший карьеру офицера Генштаба, когда тот скончался.
3
См.: Aron R. Clausewitz – Stratege und Patriot // Preußen. Seine Wirkung auf die deutsche Geschichte. Stuttgart, 1985. S. 41–64.