КлаТбище домашних жЫвотных

Паскоу остановился возле КОТИКА СМАКИ, ОН БЫЛ ПОСЛУШНЫМ и обернулся к Луису. Страх, ужас… они разрастались внутри, грозя разорвать его тело своим мягким, но неумолимым давлением. Паскоу улыбался. Окровавленные губы растянулись, обнажив зубы. В мертвенно-бедном свете луны его загорелая кожа приобрела белизну трупа, который вот-вот зашьют в саван.

Паскоу поднял руку и указал куда-то в сторону. Луис посмотрел туда и застонал. Его глаза широко распахнулись, и он зажал рукой рот. Щекам вдруг стало холодно, и Луис осознал, что плачет от ужаса.

Куча валежника, насчет которой так сильно встревожился Джад Крэндалл, когда Элли туда полезла, теперь превратилась в груду костей. И они шевелились. Кости стучали, шуршали, терлись друг о друга: челюсти, бедренные и локтевые кости, резцы и коренные зубы; Луис видел оскаленные черепа людей и животных. Фаланги пальцев щелкали. Останки ноги разминали бесцветные суставы.

Да, они шевелились; они подкрадывались…

Паскоу подошел к нему, окровавленное лицо мертвеца, выбеленное лунным светом, было сосредоточенным и суровым. Сознание у Луиса помутилось, в голове, словно заевшая пластинка, вертелась лишь одна мысль: Надо закричать, чтобы проснуться, и не важно, что ты напугаешь Рэйчел, Элли и Гейджа, что ты перебудишь весь дом, всех соседей, надо закричать, чтобы проснуться закричатьчтобыпроснутьсязакричатьчтобыпроснутьсязакричатьчтобы…

Но вместо крика получился лишь тоненький выдох. Как у ребенка, который пытается научиться свистеть.

Паскоу подошел еще ближе и заговорил.

– Нельзя открывать эту дверь, – сказал он, глядя на Луиса сверху вниз, потому что Луис упал на колени. Паскоу смотрел на него с выражением, которое Луис поначалу принял за сочувствие. Но это было отнюдь не сочувствие, а убийственная терпеливость. Паскоу опять указал на груду копошащихся костей. – Не ходи на ту сторону, как бы тебе этого ни хотелось, док. Граница проложена не для того, чтобы ее нарушать. Запомни: там больше силы, чем ты в состоянии себе представить. Эта древняя сила не знает покоя. Запомни.

Луис вновь попытался закричать. И не смог.

– Я пришел как друг, – сказал Паскоу… но действительно ли он произнес слово «друг»? Луису казалось, что нет. Ощущение было такое, что Паскоу говорил на иностранном языке, и Луис понимал его только благодаря волшебству сновидения… а его бедный разум подобрал слово «друг» потому, что оно оказалось наиболее близким незнакомому слову, которое употребил Паскоу. – Твоя погибель и гибель всех, кого ты любишь, уже надвигается, доктор.

Паскоу наклонился так близко к Луису, что тот чувствовал запах смерти.

Паскоу, тянущий к нему руку.

Тихий, сводящий с ума стук костей.

Отклоняясь назад, подальше от этой руки, Луис начал терять равновесие. Его собственная рука задела ближайшее надгробие и повалила его на землю. Лицо Паскоу придвинулось ближе, заслонив собой небо.

– Доктор… запомни.

Луис попытался закричать, и мир завертелся волчком – но он все равно слышал стук шевелящихся костей в освещенном луной склепе ночи.

Человек засыпает в среднем за семь минут, а на то, чтобы проснуться, согласно «Физиологии человека» Хенда, уходит пятнадцать-двадцать минут. Как будто сон – это омут: легко провалиться, но трудно выбраться. Человек просыпается постепенно, переходя от глубокого сна к неглубокому, а далее – к так называемому «бодрствующему сну», когда спящий уже слышит звуки и даже может отвечать на вопросы, хотя сам потом об этом не помнит… или помнит, но считает это обрывками сновидений.

Луис слышал перестук костей, однако постепенно звук становился более резким, более металлическим. Какой-то грохот. Какой-то крик. Потом опять металлическое дребезжание… что-то катилось? Ну да, сонно отозвалось в голове. Покатились косточки.

Он услышал крик дочери:

– Беги за ней, Гейдж! Беги!

После чего раздался восторженный вопль Гейджа, от которого Луис открыл глаза и увидел потолок собственной спальни.

Он лежал неподвижно и ждал, пока явь – прекрасная явь, благословенная явь – не восстановится полностью.

Это был сон. Пусть ужасный, пусть реалистичный, но это был только сон. Странные выверты подсознания.

Вновь раздался металлический лязг. Это по коридору катилась одна из машинок Гейджа.

– Беги за ней, Гейдж!

– Беги! – завопил Гейдж. – Беги-беги-беги!

Топ-топ-топ. Маленькие босые ножки Гейджа протопали по ковровой дорожке, расстеленной в коридоре. Гейдж и Элли заливались смехом.

Луис посмотрел направо. Рэйчел нет, одеяло откинуто. Солнце стоит высоко в небе. Он взглянул на часы и увидел, что уже почти восемь. Рэйчел не разбудила его, дала проспать… скорее всего нарочно.

В другой день это его рассердило бы, но не сегодня. Луис сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, глядя на то, как в окно льется солнечный свет, и вбирая в себя ощущения, несомненно, реального мира. В косом луче света плясали пылинки.

Рэйчел крикнула снизу:

– Иди завтракать, Эл, а то скоро приедет автобус.

– Иду! – Громкий топот. – Держи машинку, Гейдж. Мне пора в садик.

Гейдж возмущенно завопил. И хотя слов было не разобрать – кроме машинка, Гейдж, беги и Элли-тобус, – смысл был понятен: Элли надо остаться. На сегодня дошкольное образование можно задвинуть.

Опять голос Рэйчел:

– И разбуди папу, Эл.

Элли ворвалась в спальню. Она была в красном платьице, с волосами, собранными в хвостик.

– Я уже не сплю, солнышко, – сказал Луис. – Иди кушать.

– Да, папа. – Она подбежала к нему, поцеловала в небритую щеку и умчалась вниз.

Сон начал таять, стираться. И это было чертовски здорово.

– Гейдж! – позвал Луис. – Иди поцелуй папу!

Гейдж пропустил это мимо ушей. Он несся следом за Элли и вопил во весь голос: «Беги! Беги-беги-беги-БЕГИ!» Луис только и видел, как сын пробежал мимо двери в одних клеенчатых штанишках, надетых поверх подгузника.

Рэйчел крикнула снизу:

– Луис, это ты? Ты проснулся?

– Да. – Он сел на постели.

– Я же сказала, что он проснулся! – воскликнула Элли. – Все, я пошла. Всем пока!

Хлопнула входная дверь. Гейдж обиженно заревел.

– Тебе одно яйцо или два? – спросила Рэйчел.

Луис откинул одеяло и спустил ноги на тряпичный ковер, уже приготовившись крикнуть, что не нужно яиц, он обойдется овсяными хлопьями, и ему пора бежать на работу… но слова застряли в горле.

Его ноги были облеплены грязью и хвоей.

Сердце подпрыгнуло к горлу, как обезумевший чертик из табакерки. Глаза полезли на лоб. Луис прикусил язык, но не почувствовал боли. Он быстро поднял одеяло. Вся постель в ногах кровати была усыпана сосновыми иглами. На простыне расплылись пятна грязи.

– Луис?

Он увидел несколько сосновых иголок у себя на коленях и резко повернул голову, чтобы посмотреть на свое правое плечо. Там красовалась свежая царапина, в том самом месте, где сухая ветка вонзилась в кожу… во сне.

Я сейчас закричу. Я уже чувствую.

Да, он уже чувствовал, как внутри разрастается огромный, холодный страх. Реальность вдруг замерцала, грозя отключиться. Настоящей реальностью были вот эти иголки, эта грязь на постели, эта кровоточащая царапина на плече.

Я сейчас закричу, а потом сойду с ума, и мне больше не придется тревожиться ни о чем…

– Луис? – Рэйчел начала подниматься по лестнице. – Луис, ты там опять заснул?

Эти две-три секунды Луис боролся с собой за себя; он упорно боролся за свой рассудок, гнал прочь страх и растерянность, как это было вчера, когда в клинику принесли умирающего Паскоу. И он победил. Решающим фактором этой победы стала мысль о том, что жена не должна увидеть его таким, она не должна увидеть его грязные ноги, сброшенное на пол одеяло, испачканную постель.

– Я не сплю, – бодро отозвался Луис. Язык он прикусил сильно – во рту чувствовался привкус крови. В голове все плыло, а где-то в глубинах сознания, вдали от происходящего, брезжила смутная мысль, что, может быть, это иррациональное безумие всегда было рядом, просто он его не замечал.