Страница 15 из 21
В глубине души я была согласна, чтобы он вызвал сейчас полицию, согласна была даже провести ночь в участке — лишь бы не оставаться ни минуты больше в этом доме. Но инстинкт журналистки возобладал:
— Ну и что же ты мне интересного расскажешь?
— А… расскажу, расскажу — вот увидишь! — ухмыльнулся Аронсон. — Мало не покажется! Вот только дай-ка пивка возьму — виски запить! — Он прошел к холодильнику, открыл дверцу и забренчал бутылками.
Я торопливо потянулась за удостоверением — неприятно было, что оно до сих пор лежит на липкой грязной клеенке.
И в этот момент он меня ударил по голове, не знаю — бутылкой или еще чем-то. Я не успела ни испугаться, ни даже боли толком не почувствовала: удар… и в глазах потемнело.
Очнулась я в подвале. Почему-то я сразу поняла, что это большое помещение с бетонным полом и низким потолком — подвал. Вокруг громоздился всякий хлам: доски, куча ржавых железок и каких-то непонятных пластиковых штук, коробки, гора старой мебели — похоже, ее десятки лет здесь копили. Вдоль стен тянулись трубы, а наверху, под самым потолком, виднелись два небольших окошка.
Но мне было не до того, чтобы оглядываться по сторонам. Я сидела на полу, прислонившись к чему-то жесткому и неудобному, руки мои были связаны сзади, рот заклеен липкой пленкой, а Аронсон трудился над моими ногами, обматывая их чем-то и приговаривая:
— Сука! Думала, я тебя не узнаю?! Это ведь ты у церкви была, да? Уже тогда за мной шпионила, а потом, в парке, тоже следила?! Ну, вот и доследилась!
Голова страшно болела, просто горела. Я не сразу поняла, что происходит и почему мне не шевельнуться — а потом судорожно забилась, пытаясь вырваться из его рук.
— Сиди смирно! — Аронсон зажал мои ноги, сделал еще пару витков и выпрямился. — Вот так с вами, бабами, со всеми поступать надо — чтобы сидели и не вякали!
Забыв про заклеенный рот, я хотела было сказать: «Ты что, с ума сошел?!» — но получилось только мычание.
— Отпустить, небось, просишь? Журнали-истка! — ухмыльнулся Аронсон. — Сейчас мы разберемся, кто ты на самом деле такая!
Он шагнул к стоявшему слева от меня столу. Я увидела, как он берет мою сумку, сует туда руку — замычала, забилась, пытаясь сказать «Не надо, не смей!» — но было уже поздно.
С громким проклятием Аронсон выдернул из сумки руку — на запястье у него висел Гарольд. Оказавшись снаружи, хорек отцепился и молниеносным движением скользнул по рукаву вверх, к лицу; спрыгнул на стол. Еще мгновение — и он был уже на полу; отбежал на несколько шагов и остановился.
Аронсон обернулся и оторопело, словно не веря самому себе, посмотрел на кровоточащую руку — потом на меня. Пошарил вокруг глазами, наткнулся взглядом на хорька.
— Ах ты, сволочь! — медленно произнес он. Не спуская глаз с Гарольда, потянулся к лопате, стоявшей у стены.
Гарольд тоже уставился на него и зашипел — отступать перед врагом он явно не собирался.
— Крыса поганая! Ну иди, иди сюда! — сказал Аронсон почти шепотом и начал медленно поднимать лопату, занося ее вбок. Осторожно сделал пару шагов к хорьку. — Сейчас ты у меня получишь…
И в этот момент я изо всех сил пнула его под колени связанными ногами. Толчок удался на славу: Аронсон, как подрубленный, грохнулся на пол, лопата лязгнула по бетону, а Гарольд испуганно метнулся под доски.
Сердце мое отчаянно колотилось. Я понимала, что этот толчок безнаказанным не останется и сейчас на меня обрушится вся злость озверевшего пьяницы — но что же еще было делать? Ведь он чуть не убил Гарольда!
Аронсон медленно встал на четвереньки, потом неуклюже, как медведь, выпрямился и повернулся ко мне с перекошенным лицом — таким страшным, что я невольно отшатнулась. Только теперь я поняла, что Гарольд, похоже, успел еще тяпнуть его то ли за ухо, то ли за щеку — вся правая сторона лица была залита кровью.
— Ну ты и дря-янь!.. — покачивая головой, даже не сказал — прорычал он. — Ничего, сейчас ты у меня получишь!
Когда он расстегнул пряжку ремня, я перепугалась жутко. Потом на секунду обрадовалась: чтобы изнасиловать, ему придется меня развязать! Авось удастся отбиться и вырваться, он ведь на ногах еле держится!
Но оказывается, на уме у Аронсона было совсем другое. Резким движением он выдернул из джинсов ремень и намотал конец на руку.
— Сейчас ты мне все расскажешь! Все-е! И откуда про наши дела узнала, и про то, как ходила за мной всюду, шпионила… Интервью!.. Знаю я эти интервью — ты ведь у церкви не просто так оказалась?!
Не знаю, соображал ли он, что даже если бы я очень хотела, едва ли я могла что-нибудь ему ответить с заклеенным ртом.
Он щелкнул ремнем в воздухе и сделал шаг вперед. Я замычала, замотала головой, попыталась отползти.
Тяжелая пряжка врезалась в стену в каких-нибудь трех дюймах от моего лица.
— Говори, сука, чего ты там вынюхивала?!
И вот тут-то я сказала про себя: «Да, крепко ты влипла, Джеки Макалистер!»
Глава тринадцатая
(Гарольд и телефон)
Вокруг было темно. Я сидела и дрожала. Мне было очень страшно. И холодно. И больно, и все вместе.
Сидела и старалась не плакать. Не из какой-то там гордости — а потому что… вы пробовали когда-нибудь плакать с заклеенным ртом? Через минуту уже задыхаешься — из носа, извините, сопли текут!
Меня никто никогда раньше не бил. В школе дралась, конечно, но это не в счет, а папа меня в жизни пальцем не тронул. Я и не знала, как это больно, когда ремнем бьют.
Не то чтобы Аронсон меня сильно избил — слишком он был пьян и большей частью промахивался. Но было жутко вспоминать, как я отползала, старалась увернуться от ударов или хоть лицо спрятать — а он шел за мной, бормотал что-то и размахивал ремнем. Несколько ударов все-таки попало по плечам и спине, один даже по уху — очень больно.
Потом он подтащил меня к стене и привязал за связанные руки к трубе, так что я могла только сидеть, прислонившись к ней спиной, или лечь набок — больше ничего.
Выключил свет и ушел. А я осталась сидеть. И мне было очень холодно, больно и страшно.
И главное, я не представляла себе, что будет дальше. Что Аронсон собирается со мной сделать? Может, к утру протрезвеет, поймет, что натворил, и отпустит? Но верилось в это с трудом…
В подвале пахло плесенью, сыростью и ржавчиной. Вода в трубе за спиной шумела — или это шумело у меня в ушах?
Когда Аронсон ушел, я попробовала разорвать ленту, которой были связаны у меня ноги и руки — такую же, как та, что заклеивала рот. Ничего не вышло — зря старалась, только рукам больно стало.
Так что в конце концов я решила не тратить понапрасну сил. Подтянула под себя ноги, вся в комок сжалась, чтобы теплее было, а пальцы, которые от холода ныли, исхитрилась и запихнула в брюки, за пояс, к самому телу — и больше не шевелилась.
Почувствовав легкое прикосновение к бедру, я чуть не взвизгнула от неожиданности, но потом поняла, что это Гарольд. Он влез ко мне на колени, встал на задние лапки, опираясь передними о грудь, и начал, похоже, обнюхивать ленту у меня на лице.
Я мысленно взмолилась: «Сорви ее! Сорви!» — но хорек вместо этого забрался ко мне на плечо, полизал ухо и пристроился на шее «воротничком» — он часто так спал. Я потерлась об него щекой — он был теплый и уютный, и пахло от него по-домашнему. На глаза сразу снова навернулись слезы.
А с ним что теперь будет?
Ночь тянулась бесконечно. Я почти не спала, лишь порой ненадолго отключалась, потом снова открывала глаза — вокруг была все та же темень.
Наконец окошко под потолком понемногу начало светлеть. Гарольд проснулся, соскользнул с моего плеча и побежал куда-то.
От неподвижной позы все тело болело, особенно ломило плечи. Я попыталась, насколько могла, подвигаться, чтобы кровь разогнать; пошевелила пальцами — они затекли, плохо сгибались и почти ничего не чувствовали. Голова тоже болела — особенно сзади, там, где Аронсон меня ударил.