Страница 48 из 55
— Что теперь будет со мной?
— Вас подвергнут очистке памяти на консесте.
— Но я уже очищался однажды, не помню только по какому случаю.
— Было бы странно, если бы вы помнили — консеста работает безотказно. Значит, вас однажды очищали уже?
— Да. Это должно быть отмечено в моих документах.
— Проверим, проверим, — озабоченно пробормотал он, легким щелчком включая дежурный видеоратор.
— Личную карту Джекли Видора — ЖС/742, — затребовал Тресбли.
На гравитационном экране зажглись колонки зеленых и оранжевых цифр — копия моей личной карты. Тресбли внимательно вглядывался. Я тоже. Только я решительно ни черта не понимал в этой арифметике.
— М-да, — сказал он, выключая экран. — Дела… — И снова окинул меня взглядом с головы до пят. Ничем особенным я не выделялся: типичный представитель разумного биоиндивида с планеты Тибия.
— М-да, — машинально повторил он, — вторичному очищению памяти мы не можем подвергнуть вас — опасно для жизни.
— Ну и что, — возразил я. — Мне было бы очень любопытно.
— Для вас, конечно, — согласился он. — Только все равно это невыполнимо: ВСБ автоматически отключит консесту, если вас поместить в нее, а пользоваться психоамортизатором можно только с разрешения правительства — повышенный расход энергии.
— Жаль, — воскликнул я: мне так хотелось хоть однажды испытать настоящий риск.
— Вам придется напрячь силы и постараться забыть все, — сказал он и посмотрел на меня с сочувствием.
Его скорбный и грустный взгляд перекинул мои воспоминания в пору далекого детства. Именно так смотрели на нас старые няни, которые ухаживали за нами в приюте общественного воспитания. Их морщинистые лица тоже были грустны. Это, правда, было только у самых дряхлых нянь, у тех, что родились еще до начала эры Благоденствия; рожденные после были жизнерадостны и беспечны, как крольчихи из приютского питомника. Воспоминания давних детских обид, когда я еще нуждался в чьем-нибудь утешении, пробудились во мне внезапно.
— Скажите, профессор, а вы сами испытывали страх? — спросил я.
Он вздрогнул, тень какого-то смутного давно пережитого чувства скользнула по его лицу, но он тотчас же совладал с собою. И все же я сразу понял — в тот день я был необыкновенно прозорлив — он знал страх. Какое же, должно быть, это сильное чувство, если даже воспоминание о нем способно так взволновать?
— Простите, я задал глупый вопрос, — виновато пробормотал я.
— Ничего, — деланно рассмеялся он и непривычно громким в этом помещении голосом добавил: — Я выпишу вам рецепт таблеток амнезии. Они немного помогут.
Он быстро черкнул несколько слов и, сложив рецепт вдвое, сунул мне в руку. Он вышел проводить меня на крыльцо.
— Прочтите, что написано в рецепте, — почти беззвучно прошептал он.
Устроившись на сидении в своей межкосте, я заглянул в рецепт.
«Приходите ко мне домой сегодня вечером после часа Веселой Зарядки», — прочел я.
Тресбли встретил меня за оградой дачи и показал место, где можно было приткнуть межкосту. Домашний робот-слуга подал нам кофе по-тенбийски и нигаринские сигары.
— Вы хотели сообщить мне что-нибудь относительно… — начал я, когда робот оставил нас одних.
Тресбли приложил палец к губам и я осекся на полуслове. Он встал и прошел в дальний угол комнаты. На нем была просторная одежда, и оттого непривычная для тибианца сухопарость его сложения была особенно заметна. Он надавил ладонью на пластину, неприметную на одинаково гладком поле стены, и один из блоков бесшумно сдвинулся, открыв небольшой тайник. Внутри хранились какие-то блестящие инструменты и красно-синий силовой магнит. Тресбли вытащил его. Магнит был довольно тяжел, от напряжения у профессора затряслись ноги.
— Вам помочь? — громко спросил я.
Он угрожающе метнул в меня своим гипнотизерским взглядом, и я опять замолчал. Я внимательно наблюдал за его действиями. Он перетащил магнит к коробке ДС (Доброжелательного Слухача) и приставил его полюсами к входному каналу.
Доброжелательный Слухач был изобретен еще в конце эры Распрей. Он сослужил немалую пользу человечеству Тибии и приблизил наступление эры Благоденствия. Об этом я знал из школьных учебников. Единая форма правления тогда только что устанавливалась, и среди тибианцев немало было еще людей, враждебно настроенных к прогрессу. Заговоры тогда раскрывались чуть ли не ежедневно. Когда был придуман Доброжелательный Слухач, лояльно настроенные граждане сами пожелали, чтобы в их дома были проведены микрофоны. Те, кто противился этому, несомненно были врагами прогресса. Их оказалось немного. Установки ДС совершенствовались, приобретали изящные формы в современном стиле и считались лучшим украшением квартиры. Они уже давно распространились по всей Тибии. В новейших постройках их монтируют прямо в стене. Разлапистые широкие уши слухачей причудливыми колпаками высовываются из стен в самых неожиданных местах. Они придают обстановке очень современный вид.
Я с подозрением косился на профессора: очевидно, он решил расстроить свой ДС. Даже мысль о подобном намерении была кощунственной. Я отлично знал (из основного свода законов), что ДС не ограничивает моей свободы: я и при нем имел право говорить все, что захочу, а оттого, что мои слова сразу поступят в АПКНЛ (автоматическую проверочную комиссию на лояльность), мне же лучше: если в моих высказываниях есть что-либо злонамеренное, меня направят в профилакторий, где лечат заподозренных в неблагонадежности.
Проделав операцию с магнитом, Тресбли сел в кресло как ни в чем не бывало и потянулся к чашечке с кофе. Отхлебнув несколько глотков, затянулся ароматным дымом сигары — должно быть, он был истым гурманом. Ничего хорошего в кофе по-тенбийски я не находил, но, чтобы профессор не принял меня за профана, я тоже отхлебнул глоток и взял сигару.
— Ну-с, каков кофе? — спросил он.
Я надеялся, что он наконец объяснит, в чем дело, а он спрашивал о пустяках.
Я что-то пробурчал в ответ.
— Превосходный! — воскликнул он, словно соглашался со мною, будто спрашивал не он у меня, а я у него.
Мне было решительно все равно, и я не стал возражать.
Несколько минут он наслаждался своим кофе в молчании. Потом неожиданно крутанулся вместе со стулом и, ткнув пальцем в угол, где, прилежно склонившись в нашу сторону, голубел треухий ДС, торжествующе произнес:
— Ловко я их околпачил! А? — он так же резко повернулся ко мне, в аспидно-зеленых глазах его запрыгали дурашливые огоньки.
— Зачем вам это понадобилось? — неохотно спросил я.
— Все очень просто, мой мальчик: я стар и никогда не смогу привыкнуть к этой диковинке, — он опять ткнул концом сигары в угол, где молчаливо и настороженно затаился ДС. — Моя молодость прошла до этого изобретения. Я привык говорить, что хочу и как хочу, не выискивая обтекаемых формулировок для мыслей, как приучили вас. Впрочем, вам это ничего не стоит: вы с рождения попадаете в русло Единой Системы Воспитания. Надеюсь, что при моей жизни не будет изобретен Доброжелательный Улавливатель Мыслей. Теперь-то этого наверняка не случится, дальнейший прогресс науки на Тибии невозможен.
Я чуть не выкатился из кресла. У меня начала дрыгать правая нога, и я стиснул колено руками, чтобы он не заметил моего волнения. То, что он говорил, было неслыханным святотатством. Неужели он заговорщик? Но странно: одновременно с удивлением я испытывал непостижимое шальное наслаждение от того, что слышу кощунственные слова.
— Я хочу поговорить с тобой откровенно, — продолжал он. — Готов ли ты выслушать меня?
— Готов, — выдавил я.
— Мне с первого взгляда почудилось, что в тебе сохранилась еще любознательность. Теперь это исключительно редкое качество, а было время, когда почти все были любознательны. Там, в клинике, нельзя было говорить, поэтому я и пригласил тебя за город. У нас есть немного времени: раньше чем через час аварийная команда ДС не нагрянет.
Все, что он говорил мне, в самом деле было не для посторонних ушей — не понимаю, как он вообще отважился на подобную откровенность. Если бы ДС не был расстроен магнитом, нам обоим в тот же день сделали бы прочистку мозгов, а то и вовсе поместили бы в изолятор для людей с дефектами центральных извилин. Чтобы выпрямить их, потребовался бы двухгодичный курс обработки внушением.