Страница 20 из 55
В дальнем углу каземата беспрерывно скребли, тихонько постукивали, крошили кирпичи. Это не могли быть крысы. Похоже, кто-то прокапывался к нам из соседней камеры через стену. Я подошел ближе, прислушался. Тук-тук — тишина, потом — осторожные скребки… Опять: тук-тук… Можно даже определить место, где роют.
Звуки стали слышнее. Нас разделяла тонкая стенка в один-два кирпича.
Из соседней камеры постучали. Я ответил. С той стороны удвоили усилия. Крепко сжатыми кулаками я надавил на кирпич — он поддался. Чьи-то пальцы коснулись моей руки.
Громыхнул наружный затвор люка в потолке. Я поспешно привалился спиною, закрыл дыру. Чуточку света попало на дно нашей ямы, мутно осветив сырые потечные стены. На веревке спустили корзину с провизией. Скудный тюремный обед: безвкусная похлебка, ложка гороховой каши, ломоть хлеба, кувшин с водою. Мы почти не притронулись к пище. Немного спустя корзину подняли наверх.
Я постучал в стену.
Мы выломали еще два кирпича — теперь в соседнюю камеру стало можно просунуть голову. Ничего интересного там не было — вонь, темнота и тюремная глухота.
Человек вполз к нам. Глаза, давно привыкшие к сумраку, смогли увидеть его лицо и протертый до лоска меховой комбинезон. Это был пожилой сусл.
— Ни единого слова вопреки совести — таков мой девиз, — с фанатической гордостью мученика произнес он.
— Кто вы?
— Гильд.
«Где же я слышал это имя?»
— Сегодня состоится казнь, — торжественно произнес он.
Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.
— Еще не известно, состоится ли казнь, — поспешил я обрадовать несчастного. — В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.
— Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, — возразил он. — Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с настоящим ученым. — Он немного помолчал.
— Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное — мысль. Она здесь. — Он сунул мне в руки бумажный свиток. — Последнее. Это я написал в тюрьме.
— За что вас преследуют?
— А за что всегда преследуют? — спросил он в свою очередь, и сам же ответил: — За мысли. За собственные мысли. Вы не согласны?
Спорить с ним у меня не было настроения.
— Ничто не преследуется более жестоко, чем инаковерие. Ересь! У нее одно оружие: доводы разума, против нее — кандалы, тюрьмы, смертная казнь.
Он походил на одержимого.
— В чем же заключается ваша ересь? — поинтересовался я.
— Разве вы не слышали? Меня так давно и усердно преследуют, что мое учение невольно распространилось во всех уголках Герона.
— В Героне мы впервые.
— Так вы фильсы?
— Нет, не фильсы.
— Кто же тогда? — Он явно не поверил мне. — Можете не скрывать. Для меня фильсы такие же люди, как и суслы.
— И все же мы не фильсы. — Не знаю, почему я так настаивал на своем: не все ли равно было, за кого он нас примет.
— Но кроме фильсов и суслов, никого нет. Был, правда, слух, будто в запретных стенах объявились неизвестные. Я охотно поверил бы этому, если бы в словах тех, кто распространял слухи, не содержалось явной лжи. Утверждали, будто те неизвестные совершенно куцые.
— Почему бы им не быть куцыми?
Собственно говоря, ни спорить с ним, ни возражать ему у меня не было желания. Больше всего мне хотелось окунуться в горячую ванну, а потом — в постель. Наши дурацкие приключения опостылели мне. Именно сейчас, в тюремном застенке, сидя на несвежей соломенной подстилке, я больше, чем когда-либо, был убежден, что ничего этого на самом деле не было: ни Земтеры, ни Карста, ни средневекового города, ни тюрьмы, ни нахальных крыс, шмыгающих в темноте по ногам, ни полоумного еретика Гильда — просто-напросто у меня расшатались нервы, мне грезится несуразица и не следует воспринимать происходящее всерьез, иначе я свихнусь раньше, чем пробужусь. Эта мысль утешила меня, на время я примирился с кошмарной обстановкой и прислушался к неистовому бормотанию Гильда.
Большой оригинальностью его мировоззрение не отличалось. Первопричиной сотворения мира он признавал движение глубинных вод в Вечном камне. Воды растворили податливую породу, образовали огромную полость и она и есть вселенная. Из смешения воды и света возникли первичные животворные соединения. Позднее они произвели все сущее — растении и животных, которые постепенно расселились по всей полости.
От животных произошел человек. Главную роль в эволюции сыграл хвост. Вначале животные научились с помощью хвоста захватывать предметы — камни, палки, — пользоваться ими, как оружием. Хвост развился, сделался длинным, сильным и подвижным. На него стало можно опираться. Это позволило первочеловеку научиться ходить на задних конечностях — руки освободились для работы. В дальнейшем увеличился и усовершенствовался мозг. Так что без хвоста не могло быть и речи о появлении человека. Хвост помог ему встать на ноги в буквальном и переносном смысле.
— Эти убеждения и привели вас на эшафот?
— Нет, не они. Правда, до недавнего времени люди, думающие так, считались еретиками — их преследовали. Нынче эта теория стала признанной. Около десяти лет назад к власти пришли новые силы. Прежняя система управления называлась фаворией — власть передавалась по наследству от отца к сыну. Нынче страной управляет пандус — выборный орган. Прежде считалось, что фавор и его свита — суслы по-своему происхождению особенные, избранные, их удел — править, а жребий остальных — покоряться и служить. Им не выгодно было признать учение, которое доказывало одинаковое происхождение всех. В искоренении ереси они были свирепы и жестоки.
Вначале пандус взялся рьяно насаждать новое учение. По законодательству приверженцы старых взглядов еще и сейчас считаются изгоями. Многим пришлось бежать к фильсам, там до сих пор власть держится в руках фаворов.
Но очень скоро суслы, избираемые в пандус, полюбили свое исключительное положение. Им уже не хотелось добровольно отстраняться от власти. Необходимо было найти способ доказать свое исключительное право оставаться членами пандуса. Такую возможность отыскали в новом учении. Поскольку главным орудием в становлении человека был хвост, следовательно, те, у кого эта часть тела выделяется, заслуживают особого почета — именно они и есть наиболее достойные. И теперь стало признанным, что обладатель самого тяжелого и толстого хвоста — особа несомненно исключительных способностей.
— Разве можно признать наукой такую ерунду?
— Нет, конечно.
Гильд открыто издевался над подобными утверждениями. Однако за одно это его не решились упрятать в темницу: очень уж весомы были заслуги Гильда, его авторитет признавался всеми.
На свою беду он высказал новую гипотезу: «Пустота в каменном массиве, которую заселяют суслы и фильсы, не единственная — должны существовать другие полости. В них тоже может возникнуть жизнь, могут появиться люди, которые создадут свои государства и науки».
Это было уже настоящее кощунство. Каждый властитель жаждет быть могущественным и единственным, а не одним из множества.
На Гильда ополчились. До ареста сразу не дошло. Вначале пытались добиться, чтобы Гильд отказался от своих взглядов, признал их ошибочными. Велись открытые диспуты, по примеру наших средневековых. Но давным-давно известно, что на диспутах чаще всего побеждает вольномыслие. Тогда Гильда и его сторонников начали преследовать, а учение объявили еретическим.
Несколько дней назад фильсы объявили войну суслам. Инквизиции это было на руку: под шумок легче расправиться с еретиками. Гильда и его сторонников объявили тайными агентами фильсов.
Мы — Эва, Итгол и я — появились среди суслов в самый драматический момент — готовилась казнь основоположника нового учения. Если бы она состоялась, Гильду было бы обеспечено бессмертие — ничто не способствует популярности еретиков сильнее, чем преследования.
Гильд допытывался, разделяю ли я его взгляды. Я сказал: разделяю. Не все ли равно было, что я отвечу ему. Гильда я считал неудачным творением собственного сна. Этот обросший волосами фанатик гордился своим вольнодумием и верил в правоту сочиненной им гипотезы, как средневековый алхимик в чудотворную силу философского камня. Хотелось одного — чтобы сон поскорее закончился. Меня перестала занимать даже собственная судьба: сумеем мы благополучно выбраться из подземелья или не сумеем.