Страница 41 из 47
Рульяк обливал водой раскаленный кожух, и холодные брызги летели в разгоряченное лицо Ярослава. Холод проникал ему в сердце. А матрос, глядя на быструю точность его движений, блаженно бормотал: «Клянусь небом, он настоящий моряк!»
Версальские солдаты, озлобленные неожиданным сопротивлением, упрямо бросались в атаки, но каждый раз отступали с полпути, сметенные огнем митральезы. На мостовой ползали, бились раненые. Офицеры отряда узнали Домбровского, и когда сквозь рассеивающийся дым проступало склонившееся над митральезой бледное лицо генерала, они слали ему грязные ругательства и угрозы.
— Проклятый поляк!
— Сдавайся! — кричали они. — Перестань стрелять! Мы закопаем тебя живьем, польская свинья!
Им вторили солдаты, рассвирепевшие от неудачи. Пули летели все гуще, впивались в мешки, и тоненькие струйки песка текли из множества дыр. Версальцы стреляли плохо, зато патронов у них было сколько угодно.
Сквозь грохот выстрелов Ярослав жадно прислушивался к их проклятьям. Такая ненависть была неплохим итогом его жизни. Домбровский мог гордиться ею. Его сухие, запекшиеся губы дрогнули в слабой улыбке. Мышцы, воля, внимание, нервы, напряженные до последних пределов, получили новые силы. Вот он, самый лучший ответ — свинцом. Короткая солдатская радость боя.
Он стрелял еще и еще быстрее, горячее тело митральезы дрожало в его руках, дым не успевал рассеиваться.
Артура Демэ и Рульяка захватил азарт этого боя. Зарядив створку, они стреляли из шаспо, затем опять заряжали створку и снова брали ружья. Матрос окунул грязное вспотевшее лицо в ведро с водой; отфыркиваясь, вскочил на вал и хриплым голосом закричал, что «мясники» откатываются назад. Он был ранен в плечо и не мог стрелять, но ругался вдохновенно и неистощимо.
— Ага, крысы! Горячо? Сынок, сними-ка вот этого!
Версальцы отходили в боковые улицы, оставляя убитых на мостовой.
Луи Рульяк, увидев подходившего к баррикаде старого Брюнеро с цепью коммунаров, наклонился к Домбровскому и крикнул:
— Пришел Брюнеро!
Ярослав весело подмигнул ему и, постепенно замедляя огонь, решил, что теперь пора, воспользовавшись смятением противника, подняться в атаку и на его плечах прорваться до Тарани, там соединиться с отрядом Пассдуэ, ибо рано или поздно обе группы версальцев сомкнутся южнее, зажмут их здесь в мешок, уничтожат и тогда с тыла нагрянут на Пассдуэ. Окончательно обдумав все это, он встал, покачиваясь на затекших ногах, расправил плечи и, счастливо улыбаясь, вытер рукавом черный соленый пот. Артур и Рульяк легли у его ног с ружьями, поддерживая редкий огонь. Артур стрелял с увлечением, тщательно прицеливаясь, пока возле уха не раздался какой-то дребезжащий стук. Он покосился и увидел упавший рядом бинокль Домбровского. У журналиста перехватило дыхание, он повернул голову, Рульяк удивленно застылыми глазами смотрел на Домбровского.
А тот, согнувшись, схватился руками за живот и тихо начал валиться на бок. Между пальцами его била кровь. Все трое, оцепенев, молча смотрели, как он падал, цепляясь плечом за сырые мешки песка. Крик Брюнеро привел их в себя. Они рванулись и подхватили на руки легкое тело Домбровского. Он всхлипнул и закусил губу.
Еще ничего не понимая, Артур помог уложить Домбровского на носилки. Брюнеро и матрос понесли его, осторожно огибая воронки.
— В живот… плохо дело… — тихо сказал кто-то, но все услышали эти слова.
Не было команды. Проводив глазами носилки, гвардейцы Брюнеро перелезли через мешки, скатились по насыпи на мостовую и, ни на минуту не задерживаясь, не оглядываясь, побежали вперед, выставив шаспо. Никто не стрелял. Артур бежал вместе со всеми, раскрыв рот, не слыша своего крика, все быстрее и быстрее, земля гудела под ударами ног, от ярости ломило руки. Скорее воткнуть этот болтающийся перед глазами штык. Они искали тех, кто убил Домбровского, и версальцам некуда было спрятаться. На головы «мясников» летели из окон цветочные горшки, бутылки, посуда, камни. Облупленные стены домов, ухабистая мостовая, щербатые тротуары, покосившиеся фонари, заклеенные вощеной бумагой окна — все голодное, нищее предместье, вздымая костлявые кулаки, гналось за ними, крича:
— Вот они!
Артур пришел в себя уже в отряде Пассдуэ. Он сидел на ступеньках какого-то подъезда, бессмысленно бормоча:
— Вот и все… Вот и все…
Закостенелыми пальцами он продолжал сжимать шаспо. Повсюду — на груди, рукавах, на брюках и, наверное, на лице — были пятна чужой запекшейся крови.
Утром пришел Рульяк и сказал, что Домбровский скончался в госпитале Лярибуазье.
Батарея Народной гвардии на Вандомской площади.
Батарея Коммуны на баррикадах у ворот Майо.
Клятва
Передавали, что Домбровский умер со словами:
— Неужели меня могли считать изменником?
Мысль об этом мучила его до последней минуты. Словно в ответ на этот упрек, коммунары, чтя память своего генерала, превратили похороны Домбровского в народную демонстрацию верности Коммуне.
По приказу Вермореля Артур Демэ и Рульяк должны были оповестить коммунаров о митинге на площади Бастилии. Переходя от баррикады к баррикаде, они вдруг напали на «след хорька», как выразился Рульяк. Защитники баррикад встречали их криками ужаса и гнева:
— Домбровский сбежал! Он изменил! Он продал Париж версальцам!
Они отвечали только:
— Приходите на площадь Бастилии. Сегодня в восемь часов похороны гражданина Домбровского, убитого версальцами!
И спешили дальше.
Они нагнали провокатора на баррикаде улицы Тарани. Он стоял, плотно окруженный коммунарами, и рассказывал об измене Домбровского: «Этот паршивый поляк, оказывается, сбежал, продавшись версальцам. Это он за пятьсот тысяч франков открыл городские ворота и впустил версальцев в Париж».
Лица коммунаров темнели, наливаясь кровью. Преисполненные отчаяния от поражения, люди стали легковерными и повсюду готовы были видеть измену.
— Домбровский! — закричал хмельным от злобы голосом какой-то старик, поднимая над головой шаспо и бросая его об мостовую. — А я ему верил как родному.
И тогда, расталкивая толпу, внутрь круга, где стоял гибкий, мускулистый человек со шрамом на шее, одетый в затрепанную слишком тесную синюю блузу, пробились Артур Демэ и Рульяк.
Задыхаясь от бега, они сказали то же, что говорили на всех баррикадах, где успел побывать провокатор:
— Граждане, через два часа на площади Бастилии похороны гражданина Домбровского, убитого версальцами на баррикаде у Северной железной дороги…
— Домбровский убит? — растерянно переспросил старик в разом наступившей тишине. Он смотрел по сторонам на лица соседей, желая убедиться, не ослышался ли. Толпа заворочалась и сдвинулась плотнее. Старик медленно наклонился, поднял шаспо и спросил: — Что же ты молчишь?
Человек в синей блузе поспешно огрызнулся:
— А кто их знает — может, они врут? Я рассказываю то, что слыхал в ратуше.
Рульяк схватил его за грудь.
— Ты меня узнаешь?
…При обыске у него нашли револьвер, нож и под блузой в потайном карманчике голубого левантинового жилета документ, удостоверяющий, что Макс Вессэ уполномочен версальским правительством вести переговоры с генералом Домбровским.
Шаг у Вессэ был крупный, и он мог идти за Артуром совершенно не торопясь, сохраняя вид ленивого гуляки.
Бесполезно было отрекаться от документа — рыжий парень признал в нем человека, покушавшегося на Домбровского в штабе, и Артур Демэ тоже узнал его, парижского апаша Макса Вессэ, по кличке Тигр, завсегдатая кабачка «Ню-ню» на улице Эстам. Но Вессэ успокаивал себя: месяц тому назад коммунары поймали Ланье, когда он подсчитывал орудия на редутах Пуан-де-Жура. Его арестовали и приговорили к пяти годам. Через день он сбежал. Лапорт готовился открыть ворота Дофина версальцам. Его накрыли с поличным, а через два дня он благополучно улизнул. А Лагро? А Бофон? Да мало ли агентов попадалось за эти недели, и ни один из них не был расстрелян. Мысль о смерти не приходила в голову Максу Вессэ.