Генерал Коммуны

Таков был Фавье, которого вызвал Домбровский вскоре после ухода Вессэ.

Дежурный адъютант командующего получил приказание никого не принимать. Время от времени из-за плотно прикрытых дверей кабинета слышались шумный спор, вскрики, заливчатый смех, как будто актера щекотали, а через полчаса он выбежал из кабинета, бережно прикрыл за собою дверь, остановился перед вытянувшимся караульным и, лукаво сморщив нос, продекламировал нараспев:

Потом обнял за талию проходившего мимо своего любимца, русского офицера Потапенко, покружил его в вальсе и умчался, оставив у всех смущенные улыбки.

Вслед за начальником штаба вышел Домбровский и уехал на участок Майо. Он вернулся перед ужином. Фавье уже дожидался его с папкой под мышкой, и они снова заперлись. Хотя на этот раз любопытный адъютант ничего не смог услыхать из-за дверей, тем не менее в штабе воцарилось приподнятое настроение.

В девять часов вечера Домбровский и Фавье уехали в город, в Комитет общественного спасения.

На зеленом сукне стола лежала схема участка ворот Майо. С заманчивой ясностью красные и синие стрелки предрешали ход операции. Версальская дивизия, войдя ночью через открытые ворота Майо, попадала в капкан. Куда бы ни бросались под уничтожающим артиллерийским огнем версальцы, повсюду они натыкались на митральезы и штыки коммунаров, а в это время в открытые ворота за городскую стену проникали батальоны коммунаров, бесшумно занимая версальские траншеи.

…Домбровский подхватывал на лету возражения и легко парировал их, зорко следя за настроениями членов КОС. Пухлые руки Фавье летали над схемой, объясняя все тонкости задуманного сражения.

Мнение членов Комитета общественного спасения стало склоняться в пользу Домбровского, когда практичный Ранвье спросил, сколько человек необходимо Домбровскому для операции.

— Десять тысяч, — отвечал Домбровский.

Выяснилось, что КОС мог обеспечить не больше двух-трех тысяч. Подумав, Домбровский согласился на это количество, — он надеялся договориться с Версалем впустить всего несколько батальонов. Армия Коммуны так нуждалась в победе! Ярославу хотелось поддержать настроение своих гвардейцев хотя бы небольшим успехом.

Взял слово Делеклюз, назначенный после Росселя военным делегатом Коммуны. Сотрясаясь от свистящего кашля, он сказал:

— Стоит ли ради такой мелкой выгоды поступаться принципами? Мы рискуем твоей честью, гражданин Домбровский. Я не могу отделить тебя от Коммуны, поэтому наша с тобой честь — это честь Коммуны. Мы не должны завоевывать победу неправдой.

Его сухие слабые пальцы легли на карту, как бы прося забыть о ней.

— Если даже станет еще тяжелее, Коммуна все равно предпочтет сражение и смерть пошлому благополучию.

— Цель оправдывает средства, — возразил Фавье.

— Это лозунг иезуитов.

Фавье вспылил:

— Мне наплевать, чей это лозунг, но это так!

Несмотря на то, что военный делегат Делеклюз не имел никакого военного образования, Домбровский уважал старого революционера. Больной, разбитый ссылкой и преследованиями, Делеклюз работал, отдавая последние силы делу Коммуны.

Слова Делеклюза заставили Ярослава задуматься. Они повернули события новой стороной. Увлеченный своим замыслом, Ярослав не связывал его с проблемой авторитета и чести Коммуны.

— Чем гарантируют себя версальцы от ловушки? — просил Делеклюз, пристально вглядываясь в Домбровского.

Ярослав ждал и боялся этого вопроса. Он с силой потер только раз лоб, оставляя красные и белые полосы на коже, и выговорил с трудом:

— По условию я должен буду довести их до площади Звезды.

Негодующий шум взметнулся под темные своды комнаты. Фавье, ничего не знавший об этом условии, с упреком посмотрел на Домбровского.

Болезненно боясь перейти черту, за которой начиналось позерство, Ярослав еще раз попробовал доказать, как важно для Коммуны воспользоваться представившейся случайностью, не считаясь с его жизнью. Но теперь даже Фавье не поддерживал Домбровского. По окаменевшим скулам, по сжатым губам, взятым в скобки морщин, Ярослав безошибочно угадывал решение каждого.

Радужное сияние окружало желтое пламя свечей. Их мягкий свет не мог далеко отогнать льющуюся из высоких окон темноту. Лоснились обитые шелком стены, мерцала бронза, но роскошь этого зала показалась вдруг жалкой перед величием этих людей в поношенных сюртуках, с лицами, изглоданными бессонницей. Сердясь и негодуя, Домбровский в то же время преклонялся перед красотой их душ.

Большинством голосов Комитет общественного спасения отклонил рискованный замысел Домбровского.

— Одно думает конь, а другое тот, кто его седлает, — мрачно провозгласил Фавье, вытягивая плетью заупрямившегося коня сильнее, чем он того заслуживал. Кони шли рысью, впереди ехал Домбровский, за ним Фавье и несколько сзади — гвардейцы личной охраны командующего.

— Может быть, обратиться к Варлену? — спустя минуту нерешительно предложил Фавье.

— Варлен отстранен от работы, — сказал Домбровский.

Несколько дней назад часть членов Коммуны, в том числе Варлен и Верморель, выступила против создания Комитета общественного спасения. «Коммуна передает свою власть в руки диктатуры, — объяснил Варлен Домбровскому. — Большинство членов Комитета хотят тем самым снять с себя ответственность. Мы же, меньшинство, утверждаем, что Коммуна обязана принять на себя полную ответственность за все. Комитет — это диктатура, пусть нескольких человек, но все равно диктатура, мы против диктатуры. Ты согласен?» — «Перед лицом врага идти на раскол?» — Домбровский непримиримо помотал головой. Диктатура не пугала его. Он возлагал некоторые надежды на новый Комитет, это все же была возможность твердой власти. Но куда больше его страшил раскол в Коммуне. Вопрос о Комитете окончательно разделил Совет на две группы. «Большинство» удалило членов «меньшинства» Варлена и Вермореля от руководства, подвергая всех несогласных несправедливому, оскорбительному недоверию. Эта несправедливость возмущала Домбровского. Он страдал от того, что его друзья Варлен, Верморель, Франкель выступали против таких же честных, преданных революционеров, тратили свою энергию на борьбу с Делеклюзом, Раулем Риго, которых он любил и уважал.

Ближе к площади Бастилии всадникам продвигаться стало труднее. Вереницы празднично одетых людей тянулись сюда со всех концов города на пряничную ярмарку.

В эти дни Париж переселился на улицы.

Теплый майский ветер вздувал светлые платья женщин, заворачивал серебристую листву каштанов, разносил во все стороны пронзительные выкрики маленьких газетчиков:

— «Мясники» хвалятся своими пушками!

— Футрике обещал уморить парижан голодом!

Уморить? Париж дерзко и весело смеялся над угрозами Версаля.

Стены были заклеены цветными карикатурами: Тьер и Пикар, в трусиках, пытаются обольстить прекрасную измученную Францию своими жирными дряблыми телесами.

Уличные торговцы продавали маленькие осколки Вандомской колонны и бумажные хлопушки в виде уродливой головы Тьера.

Перед Домбровским, загораживая мостовую, шли несколько гвардейцев с женами. Один из них, придерживая на плече малыша, распевал простуженным, хрипящим голосом:

Припев весело подхватила вся компания:

7

Мак-Магон — маршал, командующий версальской армией.