Страница 1 из 31
A
Всемирный следопыт — советский журнал путешествий, приключений и научной фантастики, издававшийся с 1925 по 1931 годы. Журнал публиковал приключенческие и научно-фантастические произведения, а также очерки о путешествиях.
Журнал был создан по инициативе его первого главного редактора В. А. Попова и зарегистрирован в марте 1925 года. В 1932 году журнал был закрыт.
Орфография оригинала максимально сохранена, за исключением явных опечаток — mefysto
С 1927 по 1930 годы нумерация страниц — общая на все номера года. В № 12 номера страниц с 833 по 912
ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ
СОДЕРЖАНИЕ
XI. Отраженная волна
XII. Полковник 44-го полка
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. На копье!
II. Змея-раздор
III. Под червонным знаменем
IV. Смердья башня
V. Потерна
VI. Через Прорву
25 ЛЕТ НАЗАД
25 ЛЕТ НАЗАД
25 ЛЕТ НАЗАД
ЭКРАН «СЛЕДОПЫТА»
МАТЕМАТИК ИЗ СТАЛИ
50 ЛЕТ ГРАММОФОНА
ИСКУССТВЕННАЯ ОВЦА
НЕВИДИМЫЕ ОЧКИ
ФОТОГРАФИЯ МОЛЕКУЛ
НОВОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ
НАД АНТЛАНТИКОЙ В 1910 ГОДУ
САМОЛЕТЫ БЕЗ ЛЕТЧИКОВ
ЦЕППЕЛИН НА КОЛЕСАХ
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ
1930 № 12
*
Главлит № Б—159
Тираж 120.000 экз.
Типография газ. «ПРАВДА», Москва, Тверская, 48.
СОДЕРЖАНИЕ
Обложка худ. Шпир. — Сказание о граде Ново-Китеже. Роман Зуева-Ордынца. — Артур. Из рассказов о 1905 годе Яна Страуяна. — 25 лет назад. — Копье. Рассказ К. Алтайского — Груз пальмового масла. Перевод Михайловой-Штерн. — Урал. Рассказ А. Грина. — Как это было. Бернард Ризес. Анна Каллас (из воспоминаний о 1905 годе). Перевод с финского Н. Б. — Экран «Следопыта». — Из великой книги природы. — Об’явления.
СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ НОВО-КИТЕЖЕ
Роман M. Зуева-Ордынца
Рисунки H. Кочергина
XI. Отраженная волна
Литая, упругая волна Светлояра мерно качала челн.
Низко, почти задевая воду крыльями, пронеслась утиная стая. Косаговский вздрогнул и подумал:
«Эх, дробовичок бы!»
Но тотчас же рассмеялся, вспомнив, что. и будь сейчас при нем дробовик, он не выстрелил бы: едет он на нелегальное собрание новокитежских рабочих, и городовые стрельцы или посадничьи досмотрщики, наверное, уже ищут его.
День перед собранием Косаговский провел у своего квартирного хозяина, попа Фомы. Птуха и Раттнер прямо с озера отправились в Усо-Чорт, а он забежал домой взять закопанный в поповском саду «Саваж», который мог пригодиться каждую минуту. Дома встретился с Истомой и не нашел нужным скрывать от своего друга все случившееся. Истома посоветовал ему спрятаться до вечера дома, так как бежать в Усо-Чорт днем было бы опасно. Косаговский согласился с ним и дотемна пролежал в плетеном сарайчике, куда поп Фома на зиму прятал ульи. А вечером Истома выпросил у рыбаков челн и сам повез Косаговского через озеро в Кожевенный конец посада.
Собрание назначено было по совету Птухи в кружале «питейной жонки» Дарьи, за которую он ручался головой. Рзттнер охотно согласился на предложение Птухи, так как в кружале, под видом бражничанья, собраться было и легче и безопаснее.
Косаговский посмотрел на тайгу, окружавшую город. Над нею, вдали, кровавыми волнами клубилось зарево. Пожар, выгнавший «лесных дворян» из их логова, видимо, забирал силу, вгрызаясь в глубь пересохшей тайги. В свете зарева нежно розовела белая рубаха Истомы, сидевшего в противоположном конце лодки на веслах.
За последнее время между ними, как говорится, «черная кошка пробежала».
Истома, тайно любивший Анфису, не мог не знать о ночных встречах Косаговского с дочерью посадника. А зная это, он должен был догадаться и о том, что они полюбили друг друга. Так недавние закадычные друзья стали соперниками в любви.
Но Косаговского это почти не беспокоило. Он принес в Ново-Китеж свою новую, очищенную от былых предрассудков мораль, а потому и не допускал существования такого бытового анахронизма, как ревность. Но вместе с тем Косаговский относился к Истоме особенно бережно, как к больному ребенку, стараясь не упоминать при нем имени Анфисы.
На озеро упал откуда-то сверху глухой надтреснутый гул. Это на Святодуховой горе, в скитах, били в клепала, ясеневые доски, заменявшие колокола. Истома вздрогнул и прошептал ненавидяще:
— О, мнишеский[1]) род презлый, лукавства и лютости исполненный. Ложные учителя!
— За что ты не любишь монахов, Истома? — спросил Косаговский, которого начало тяготить холодное молчание.
— А за што их любить? — ответил, помолчав, Истома. — Зудят у меня руки на купецкие да посадничьего загривки! Довелись случай, сам сброшу со Смердьей башни Ждана Муравья.
И столько палящей ненависти к Муравью было в этих последних словах, что Косаговский невольно удивился. Сам он ненавидел вообще весь правящий ново-китежский класс, но никогда не переключал классовую ненависть в злобу к одному какому-нибудь человеку.
— Зело мне омерзло здеся! — продолжал с тоской Истома.
— Потерпи немного, — сказал Косаговский, — скоро в мир уйдешь с нами. Там другая жизнь, вольная, легкая.
Истома не ответил на это. Сильными уларами весел разогнал он лодку, и она, шурша днищем о песок, вползла на берег.
От прибрежной пихты отделился человек и подошел к лодке. Это был Птуха.
— Полчаса жду! — сказал он. — Пойдемте, я вас отбуксирую. Без меня здесь фарватеру не найдете.
Они направились в глубь берега, по задам каких-то строений. По пути пришлось неоднократно перелезать через плетни и прясла.
— А вот и Даренкино кружало! — сказал Птуха, указывая на высокую серебрившуюся в темноте новенькими ошкуренными бревнами избу.
В комнате кружала, освещенной вонючими плошками с барсучьим салом, Косаговскому прежде всего в глаза бросился высокий сосновый прилавок, а за ним полки, уставленные деревянными и железными чарками.
В комнате было жарко и душно, так как все окна из предосторожности были изнутри плотно закупорены тряпьем и армяками. Около громадной печи сгрудились участники собрания. Здесь были и ровщики, и солеломы, и прочие «рукодельные люди», все в белой холстине и в лаптях.