Страница 17 из 20
…Виктор Гюго однажды сказал: «Исследователь, который отворачивается от грязных слов, подобен хирургу, который увидит бородавку или лягушку и скажет: «Фи, гадость». Наверное, нам было бы приятнее знать и слышать один только литературный язык и не слышать – к великому сожалению, почти на каждом шагу – слов матерных, несущих в себе огромнейший заряд негативной энергии. Никакое остроумие, никакая пикантность не сможет оправдать той словесной – читай: ментальной – грязи, что мы выбрасываем на свои и чужие головы, когда прибегаем к нецензурной брани. Научно доказано: мат разрушает генетический код не только человека, но и любого биологического существа, включая насекомых, растения и воду. Мат приводит к тяжелейшим генетическим заболеваниям, половым расстройствам и психическим болезням, ослаблению иммунитета и даже к злокачественным новообразованиям. Не оттого ли патологический матерщинник Барков и умер так равно – в тридцать шесть лет?
Как было бы хорошо жить, не зная, не видя и не слыша ничего грязного. Но можно ли жить в счастливом неведении? Да и жизнь ли это будет? Может быть, прав был Бунин, когда говорил: «Русский язык – большой барин, он все перетерпит, выдержит и все равно справится со всеми недостатками». Может быть, и мы – справимся?
Ну а что же Барков? Конечно, это самобытнейшая личность и, вне всякого сомнения, талантливый человек. Но все же Иван Семенович – не гений, и даже, по большому, «гамбургскому» счету, не поэт. Да и можно ли вообще любить стихи Баркова? Вряд ли. Ну, если только «странною любовью». Но вот прочитать его с интересом, а местами и с удовольствием – можно. В сущности, это памятник литературы, так, наверное, к нему и следует относиться.
В качестве финального аккорда к нашему рассказу о «срамном поэте» приведем еще несколько стихотворных строк. Строк – не его, а современного поэта – Евгения Евтушенко, который посвятил Баркову такое стихотворение:
Бах
«Он не мог уснуть, если где-то рядом не звучала музыка»
Когда-то давным-давно, а если говорить точнее – в середине XIX века, в российском Государственном совете было немало людей весьма преклонного возраста. Один из них, по фамилии Слободчиков, всегда дремал на заседаниях, и, когда его окликали и спрашивали его мнение, он обычно присоединялся к мнению своего соседа Петра Петровича Валуева.
Но вот Валуев умер. Однажды после доклада начались прения. Разбудили Слободчикова:
– Ваше мнение?
– Я присоединяюсь к мнению Петра Петровича, – ответил Слободчиков.
– Петр Петрович умер.
Старичок равнодушно присоединился к мнению другого соседа и скоро вновь задремал.
Разобрано новое дело. Председатель спрашивает членов совета. Старичка снова будят:
– Ваше мнение?
– Я присоединяюсь к мнению Петра Петровича.
– Петр Петрович умер! Понимаете? У-у-ме-ер!!! – злится председатель.
– Как? – возмутился старичок. – Опять умер?
…Иоганн Себастьян Бах, великий немецкий композитор, уже будучи в немолодых годах, также частенько засыпал на уроках музыки, которые он давал своим многочисленным ученикам. Правда, в отличие от русского сенатора, сон его был архичуток. Стоило только ученику взять хотя бы один неверный аккорд или ноту, как учитель тут же пробуждался и начинал метать словесные громы и молнии. Ученики, не желая излишне нервировать учителя, очень старались, чтобы не нарушить его рабочую полудрему. Видимо, совсем не случайно из воспитанников Баха вышло так много превосходных музыкантов.
Сон на занятиях – это ладно. Любопытно, что и вечером, когда Бах ложился спать, он не мог уснуть, если где-то рядом не звучала музыка. Поэтому, в качестве ежевечернего ритуала, три его сына, когда отец уже укладывался в постель, поочередно играли в соседней комнате на клавесине – играли до тех пор, пока он не уснет. Подобные обязательные занятия очень досаждали детям, и самым сладким звуком для них был мелодичный отцовский храп.
Дети быстро обнаружили, что быстрее всего отец засыпает под игру Кристиана. Быстренько усыпив отца, этот счастливчик вырывался на свободу. Совсем иное дело – Эммануил. Этот терпеть не мог эти вечерние упражнения и, как только слышал долгожданное посвистывание, моментально убегал от клавесина. Однажды, услышав легкое похрапывание из отцовской спальни, он тотчас удрал от клавесина, остановив игру на незавершенном аккорде.
Уже погруженный в сладкую дремоту Бах моментально проснулся. Любой диссонанс, любая дисгармония, что называется, по живому резали его слух. А значит, убивали его сон. Сначала Бах подумал, что ребенок пошел справить нужду и скоро вернется. Но не тут-то было. Эммануил не возвращался!
Бах долго ворочался в теплой постели, потом одним рывком отбросил одеяло, пробрался, натыкаясь в кромешной темноте на мебель и набивая шишки, к инструменту и завершил аккорд. Через минуту композитор безмятежно спал…
Хорошие герои должны быть красивы, плохие – наоборот. Таково требование искусства. В реальной жизни внешней красотой чаще могут похвастаться люди не очень умные и не очень добрые. Холодная красота давно стала синонимом внутренней пустоты и отличительной приметой эгоизма. А уж с умом красота рассорилась еще со дней основания мира. Себастьян Бах красотой не блистал. Большой неровный нос, полуприкрытые близорукие глаза, нахмуренные брови, сердито опущенные вниз уголки сухих узких губ, толстые, «крестьянские» щеки и увесистый двойной подбородок. Суровость портрета усиливает нижняя челюсть: она выдается вперед настолько сильно, что верхние зубы не прикрывают нижние, как это обычно бывает. Художники, рисующие Баха, стараются смягчить эти острые черты. Но все равно: во всех дошедших до нас портретах композитора легко проглядывается свободолюбивый, гордый нрав и несокрушимая воля.
Суровые черты лица нередко можно наблюдать у тех, кто прошел когда-то через суровые жизненные испытания. В девять лет Бах стал сиротой. Следующие шесть лет он провел в качестве иждивенца в семье старшего брата, затем – начиная с пятнадцати лет – пустился во взрослую, самостоятельную жизнь. Окончив с отличием школу для бедных, он мог бы поступить в университет, но для этого нужны немалые средства, а ему приходится зарабатывать себе на пропитание и кров. К счастью, он превосходно играет на органе и клавесине: уроки отца и старшего брата пошли впрок. Три дня в неделю он – церковный органист, в остальные дни – обычный музыкант, играющий на свадьбах, похоронах и, среди других уличных музыкантов, на рыночной площади.