Страница 17 из 21
Ввиду решающего факта, – неудержимого марша бюрократизации, – вопрос о будущих формах политической организации можно вообще ставить только в следующем виде:
1. Как в связи с подавляющим превосходством тенденции к бюрократизации вообще еще возможно спасти хоть какие-то остатки хоть в каком-нибудь смысле «индивидуалистического» движения к свободе? Ибо, в конечном счете, будет грубым самообманом полагать, будто без этих достижений эпохи «прав человека» мы (даже самые консервативные среди нас) вообще сегодня выживем. Но на этот раз такой вопрос интересовать нас не должен, ибо, наряду с ним, есть еще один, который для нас здесь важен:
2. Как – в связи с необходимостью и обусловленным ею властным положением интересующего нас здесь государственного чиновничества – можно дать какую-либо гарантию того, что имеются силы, которые ограничивают господство этой непрерывно растущей по своему значению прослойки и действенно ее контролируют? Как будет вообще возможна демократия – хотя бы в этом ограниченном смысле? Но и это не единственный вопрос, каковой нас здесь занимает. Ибо
3. Третий, и к тому же наиважнейший из всех, вопрос проистекает из анализа того, на что бюрократия как таковая не способна. Ведь легко установить, что ее «производительность» в сфере социальных, государственно-политических предприятий, равно как и в пределах частного хозяйства, имеет жесткие внутренние границы. Ибо ведущим умом в первом случае является политик, а во втором – предприниматель, что нечто иное, нежели чиновник. Не обязательно по форме, но, пожалуй, по сути. Ведь и предприниматель сидит в «бюро». И полководец тоже. Полководец – это офицер, а, значит, формально не отличается от всех остальных офицеров. И генеральный директор большого предприятия – чиновник или служащий некоего акционерного общества, а, стало быть, и он по своему правовому положению принципиально не отличается от остальных чиновников. Аналогичным образом обстоят дела в сфере государственной жизни с ведущими политиками. Первый министр формально является чиновником с жалованьем, обеспечивающим ему пенсию. То обстоятельство, что по всем законодательствам земного шара он может быть в любое время уволенным или подать в отставку, с внешней стороны не отличает его служебного положения от положения большинства, но не всех остальных чиновников. Зато гораздо отчетливее бросается в глаза факт, что для него и лишь для него одного, в отличие от других чиновников, не предписывается никакая квалификация, связанная с профессиональным образованием. А это значит, что как раз в соответствии со смыслом его должности он являет собой нечто отличное от других чиновников, – подобно предпринимателю и генеральному директору на частном предприятии. Или гораздо правильнее: что он должен быть чем-то иным. И так оно и происходит на деле. Если руководящий работник по духу результатов работы является чиновником, и даже сколь угодно дельным, т. е. человеком, который привык честно и согласно обязанностям отрабатывать свою должность, выполняя регламент и слушая приказы, то он ни на что не годен ни во главе частнокапиталистического предприятия, ни как глава государства. К сожалению, мы в нашей государственной жизни служим примером этого.
В типе ожидаемых результатов труда различие заключается лишь частично. Самостоятельность в принятии решений, организаторские способности, основанные на собственных идеях, в малом, но весьма часто – и в большом, в массовом порядке ожидаются от «чиновников» точно так же, как от «руководителей». И даже тот взгляд, будто чиновник с головой уходит во второстепенную будничную деятельность, и лишь руководителю приходится выполнять особую «интересную» работу, наполненную духовными притязаниями, – свойствен литераторам и возможен лишь в такой стране, которая не имеет представления, как следует вести собственные дела и как выполнять работу ее чиновничеству. Нет – различие заключается в типе ответственности одного и другого, и исходя из этого определяется в широком смысле и тип требований, предъявляемых к своеобразию каждого. Чиновник, воспринимающий приказ в соответствии с собственным неправильным мнением, может – и должен – вызывать возражения. Если вышестоящая инстанция упорно настаивает на своем распоряжении, то не только обязанность, но и честь предписывает подчиненному чиновнику выполнить его так, словно оно соответствует сокровеннейшим его убеждениям, и тем самым показать, что чувство служебного долга превалирует у него над своеволием. При этом безразлично, получает ли вышестоящая инстанция свой императивный мандат от неких «властей», «корпорации», или же «собрания». Так угодно канцелярскому духу. А вот политический руководитель, который будет так действовать, заслужит презрение. Он зачастую вынужденно заключает компромиссы, что означает – жертвует менее важным ради более важного. Если же он не в состоянии сказать своему господину (будь то монарх или демос): либо я сейчас получу от вас эту инструкцию, либо ухожу, то он не вождь, а ничтожество, «вцепившийся в должность» (Kleber), как окрестил людей такого типа Бисмарк. «Над партиями» (что в действительности означает «не борясь за собственную власть») должен находиться чиновник. Борьба же за собственную власть и за вытекающую из этой власти личную ответственность есть жизненная стихия как политика, так и предпринимателя.
Германия – с тех пор, как князь Бисмарк ушел в отставку, – управлялась «чиновниками» (в духовном смысле этого слова), так как Бисмарк не терпел рядом с собой политических мыслящих деятелей. Как и прежде, Германия сохраняла лучшую в мире военную и гражданскую бюрократию – по незапятнанности, образованности, добросовестности и уму. Достижения Германии в войне в других странах, а в общем и целом – и на родине, показали, чего можно добиться этими средствами. Но каково руководство германской политикой в последние десятилетия? Самым дружелюбным, что о нем говорили, было: «Победы немецкого оружия снова компенсировали провалы германского руководства». Ценою скольких жертв – об этом умолчим; зададимся вопросом о причинах этих неудач.
За границей вообразили, будто немецкая «автократия» – это ошибка. В Германии же, благодаря ребяческим историческим спекуляциям наших литераторов, верят в совершенно противоположное: заговор международной «демократии» против Германии сколотил, дескать, противоестественную коалицию против нас. Заграница пользуется лицемерной фразой об «освобождении немцев» от упомянутой автократии. В Германии же те, кто заинтересован в прежней системе – мы с ними еще познакомимся, – пользуются столь же лицемерной фразой о необходимости защитить «немецкий дух» от запятнанности «демократией» либо ищут других козлов отпущения.
Например, стало привычным делом бранить германскую дипломатию. Думаю, это несправедливо. В среднем, она, вероятно, была точно так же хороша, как дипломатия других стран. Тут есть некоторая путаница. Чего недоставало, так это того, чтобы государственные дела вершил политик – и не политический гений, подобного коему можно ожидать раз в несколько столетий, и даже не значительный политический талант, а просто политик.
Тем самым мы уже приступаем к обсуждению обеих сил, каковые в жизни современного конституционного государства – наряду с всеопутывающим чиновничеством – только и в состоянии играть роль контролирующей и направляющей инстанции: монарха и парламента. Сначала о первом.
Позиции немецких династий выйдут из войны непоколебимыми – конечно, если не случатся очень большие глупости и будут извлечены уроки из недостатков прошлого. Уже задолго до 4 августа 1914 года любой, кому предоставлялась возможность длительное время что-нибудь обсуждать с немецкими социал-демократами – я говорю здесь не о «ревизионистах», не о партийных депутатах и не о профсоюзных деятелях – а как раз об отчасти весьма радикально настроенных партийных чиновниках, – тот после вступительных рассуждений почти всегда получал признание, что «сама по себе» конституционная монархия в связи с особым международным положением Германии – наиболее подходящая государственная форма. В действительности, стоит лишь теперь взглянуть на Россию, как мы увидим, что желаемый либеральными политиками переход к парламентской монархии, с одной стороны, сохранил бы династию, с другой же – устранил бы неприкрытое господство бюрократов и в результате настолько же способствовал бы усилению России, насколько нынешняя форма литераторской «республики», вопреки всему субъективному идеализму ее вождей, способствует ее ослаблению[75]. Вся сила британского парламентаризма – что очень хорошо знают в Англии – сопряжена с тем фактом, что формально высочайший пост в государстве занят раз и навсегда. Здесь не место рассуждать, на чем зиждется такая функция одного лишь существования монарха. Равно как и о том, повсюду ли этого способен достичь один лишь монарх. Но, во всяком случае, для Германии такая ситуация в этом отношении является подходящей. После эпохи войн между претендентами на престол и контрреволюций она у нас трудно осуществима; к тому же, нашей жизни слишком угрожает международное положение.
75
Поскольку с русской стороны в отношении меня утверждают, будто г-н Керенский цитировал эту фразу из «Frankfurter Zeitung» на собраниях ради того, чтобы продемонстрировать необходимость его наступления в качестве доказательства силы, – то этому могильщику молодой русской свободы надо недвусмысленно заметить: наступление может устраивать тот, кто располагает вещественными средствами ведения войны, например, артиллерией, чтобы подавлять сидящую в окопах пехоту противника, – а также средствами транспорта и связи, а также запасами продовольствия, чтобы, кроме прочего, дать почувствовать загнанным в окопы солдатам, что их пропитание зависит от него. «Слабость» же так называемого социал-революционного правительства г-на Керенского состояла в том, что оно недостойно доверия – что излагалось в других местах – и в том, что ради получения кредитов с целью сохранения собственного господства оказалось необходимым опровергнуть собственный идеализм, пойти на сговор с буржуазной империалистической Антантой и тем самым заставить истекать кровью сотни тысяч собственных граждан в качестве наемников, воюющих за чужие интересы, – что с тех пор и происходит. Я полагаю, что эта моя гипотеза, как и другие предположения, коими я обозначил свою позицию в отношении России в другом месте, к сожалению, остается справедливой. (Оставляю это место, написанное несколько месяцев назад, и здесь. – М. В.).