Страница 9 из 39
То, что заказанный спутник до Фобоса не долетит, что его угробят на полдороги, тогда, в конце 1980-х, становилось уже ясно всем – и руководству Филиала, и рядовым сотрудникам. Поэтому-то никто из них и не напрягался особенно, жилы из себя не тянул. Хотя поначалу и делал вид, что работает, что старается.
“Старики” институтские, правда, обрадовались новой теме, дружно ухватились за неё в надежде хоть что-то себе перед пенсионным уходом урвать в плане материально-денежном. Понимай: преследовали исключительно меркантильные интересы… А уж чем та “фобосно-марсианская эпопея” закончится? и закончится ли вообще? – их это мало интересовало. Они своё отнервничали, отпереживали: им давно было всё до лампочки!
Молодёжь же как ездила в колхозы и на овощебазы круглый год, так и продолжала ездить; в ДНД продолжала регулярно дежурить ходить, за продуктовыми заказами в служебное время по магазинам мотаться или ещё куда. Общественных, “левых” дел невпроворот было.
И никто её от этого не освобождал, не пытался целиком приобщить к работе по Фобосу; а все остальные, не умственные дела и проблемы, не творческие, прикрыть, к науке, к космосу не относящиеся. А всё потому, что молодёжь на предприятии была не нужна: “старики”, боясь конкуренции, старались её к инженерному делу особенно-то не подпускать, про запас накопленные знания и алгоритмы космические держали. Логика у них простая была, но железная: вот на пенсию, дескать, когда уйдём, тогда и забирайте всё и рулите-командуйте тут, как хотите, пожалуйста. А пока отдыхайте, давайте, сил набирайтесь, опыта – и в наши дела не лезьте, хлеб не отбирайте наш. Мы, дескать, сытно и сладко ещё и сами покушаем: мы любим это, сладко есть и пить.…
8
Стеблова подобное положение дел здорово тогда угнетало, такая пагубная в их трудовом коллективе практика и политика: не на то он настраивался, когда приходил сюда, не то ему, мехматовскому аспиранту ещё, обещали начальники. Да и деньжищи немереные, трудовые на ветер пулять, к чему с очевидностью дело шло, было ему, патриоту страны, совсем даже не по сердцу…
Поэтому-то он всё больше и больше к работе своей холодел и морально чах, как, кстати сказать, и многие другие молодые сотрудники… Он видел, как даже и самые совестливые, самые честные и трудолюбивые из них, стариковской ежедневной плотной опекой совсем измордованные и затёртые, не выдерживали и отчаянно плевали на всё, бессильно опускали руки; после чего бросали думать самостоятельно, изобретать, и работали уже из-под палки, от случая к случаю, за здорово живёшь получая зарплату, премии и надбавки. А чтобы долгое рабочее время хоть как-то убить, только и делали, что читали газеты с журналами прямо на рабочих местах, в курилках часами прочитанное обсуждали, на лестничных клетках, при этом дружно партию и правительство матеря, а в целом – и всю советскую прогнившую государственную систему.
К началу 90-х годов, когда работы по Фобосу в целом подходили к концу, и Филиалу опять светило надолго остаться без тем и дел инженерных, праведных, а значит – и без будущего, их коллективно-трудовое разложение многократно усилилось, приобретя воистину “космические” масштабы. Женщины, что сидели в комнате со Стебловым, ошалев от скуки и от безделья, ещё лучшую придумали себе потеху, чем мужики: стали борщи на рабочем месте варить, жарить и парить котлеты с картошкой, рыбу – чтобы не ходить в столовую. Принесут, бывало, припасы из дома, посидят, скучающие, до десяти-одиннадцати часов, посплетничают, губки свои обветренные подкрасят – и потом за кухарство с жаром хватаются, за стряпню, которая им многократно ближе надоедливых программ и формул была, милей и родней инженерии.
Начальство знало про это, естественно, нюхом чуяло ежедневно, проходя мимо стеклянных лабораторных дверей, доносившийся оттуда чесночно-перцово-лавровый запах, – но молчало, с горластыми бабами не связывалось. Свяжешься – только настроение себе испортишь и лишних шишек набьёшь. А положения всё равно не выправишь, не наладишь дисциплину труда. Разгневанные бабы скажут: «работу давай, тогда и дисциплину требуй». А какая работа при таком бардаке и всеобщей государственной неразберихе и расхлябанности!…
И получалось, в итоге, что в многолюдных институтских комнатах уже сидеть и думать было нельзя из-за пряных аппетитных запахов, что окутывали тебя с головой, шума и смеха не прекращавшегося, ежеминутного топота и грохота. При всём желании невозможно было работать умственно, к новым заказам готовиться, а старые – изучать, мастерства и опыта набираться, книги читать мудрёные по автоматике и баллистике, по механике космических перелётов. Мужикам-инженерам, сидевшим с бабами вперемешку, поневоле нужно было либо в курилки переезжать – подальше от дымящихся на соседних столах сковородок, чайников и кастрюль, что они в общей массе и делали, по полдня недовольно с сигаретами там просиживая, “лихое время” пережидая. Либо вообще в коридоры или подсобные помещения выселяться, с прицелом на скорое увольнение и на то, чтобы однажды к чёрту грёбаный Филиал послать со всеми его насельниками-дармоедами – и душой отдохнуть, успокоиться…
Разложение коснулось и морального облика многих сотрудников. Особенно, опять-таки, молодых, которые от скуки и от избытка сил стали безбожно грешить-развратничать на рабочем месте, крутить шуры-муры прилюдно, не обращая внимания на окружающих и пересуды коллег, на семьи свои и детишек маленьких.
Ну ладно там мужики, пареньки молодые, горячие, вечно “голодные” и озорные. Им-то, что называется, сам Бог повелел полигамными и любвеобильными быть, этакими “бычками-производителями”. Для них, понятное дело, необременительные “служебные шашни” зачастую лишь сладким развлечением были, дополнительным адреналином в кровь, ухарством бесшабашным, бравадой, “выпуском пара”, “охотой” – и беременностью и родами не заканчивались. Удивительно, что и девушки в этом пикантном распутном деле не отставали от них, хранительницы очага и чести, блюстительницы нравственности и порядка.
Стеблову до ужаса интересно и поучительно было наблюдать со стороны, как и они, замужние и приличные, шибко-учёные дамы, едва-едва выйдя из декретного отпуска и от утомительных родов едва оправившись и отдышавшись, посидев с молодыми парнями рядом в замкнутом помещении месячишко, со стороны понаблюдав-полюбовавшись на них, от их молодой красоты возбудившись, – не выдерживали бурного наплыва чувств. И, поддавшись взаимным влечениям и симпатиям, разбуженной похоти, страсти, теряли контроль над собой – и головы. После чего пускались во все тяжкие, как в таких случаях говорят: ежедневно начинали мотаться по чердакам, по подвалам и тереться-слюнявиться там с удалыми женатыми сослуживцами, бурлящей кровью наполненных, жизнью, романы вовсю крутить, да ещё какие романы! Приходили оттуда под вечер дурные, помятые, красные, а то и беременные порой. Отчего рушились семьи их, разыгрывались нешуточные обоюдоострые драмы…
И никого это особенно не шокировало, не удивляло: всё это становилось в порядке вещей на их научно-исследовательском предприятии. Удивляли как раз уже те, кто этим не занимался по какой-то причине и против целомудренной заповеди не восставал, кто был верен порядку с традициями, добродетельному уставу…
А ещё в институте стебловском, равно как и во всех остальных советских конторах закрытого и открытого типа, пошла тогда мода на разные праздники и банкеты в рабочее время, которые следовали один за другим, и которым конца и края не было видно. Отмечать как-то так незаметно, но дружно принялись на рабочем месте всё: дни рождения, праздники, именины с крестинами, больничные и выздоровления, удачные пуски на Байконуре или, наоборот, неудачные. Коллективные пьянки с застольями к концу 80-х годов становились бичом в их институтской среде, которые как болото затягивали и напоминали «пир во время чумы», прекрасно описанный Пушкиным…