Страница 24 из 39
Сердце ему подсказывало математику пойти преподавать в институт, что многие его товарищи-аспиранты и делали, и были счастливы, по их словам, на этом образовательном поприще. Уже даже и место тёплое тёща ему нашла в центре столицы. Жила она на “Новослободской”, на улице Готвальда (ныне Чаянова) в 16-м доме, расположенном прямо напротив бывшей ВПШ, где первые несколько семейных лет жил и Вадим с молодой женою (до того, как купил себе в Строгино кооперативную квартиру). Работала Клавдия Николаевна (тёща) заведующей аптекой на Селезнёвке, рядом с театром Советской Армии, – микрорайоне элитном, блатном, населённом крутыми дядями и тётями по преимуществу. Ввиду чего она имела многочисленные знакомства из-за дефицита хороших лекарств, хронического при коммунистах. Так вот, одним из её постоянных клиентов был проректор Московского химико-технологического института им.Менделеева, что на Миуссах, у которого серьёзно болела жена и который в аптеке тёщиной можно сказать “прописался”. К нему-то однажды она и обратилась с просьбой трудоустроить затосковавшего от безделья зятя, помочь род занятий тому поменять, на что проректор с готовностью и откликнулся.
Несколько раз с ним встречался Стеблов, обо всём вроде бы договорился. И всё его на новом месте устраивало, главное: и график работы не обременительный, и то, что математический анализ он должен будет преподавать, который он хорошо знал и любил ещё со студенческих лет, с первых двух общеобразовательных университетских курсов. Одна серьёзная проблема была – деньги, которые при предполагаемом переходе он терял бы вдвое почти в сравнение с прежними заработками. А сажать на голодный паёк семью, привыкшую уже к сытой и широкой жизни, не очень-то и хотелось.
Это-то Стеблова и удерживало, главным образом, от перехода на новое место работы. Потому он долго так и тянул: всё прикидывал и выгадывал, надбавок лишних к окладу просил, – чем в итоге проректора и обидел. Сделка их сорвалась. Как не состоялась и заманчивая карьера преподавательская…
И к своему университетскому научному руководителю он ездил несколько раз с подобной же просьбой, Свирежеву Юрию Михайловичу, что, помимо профессорско-преподавательской деятельности в МГУ, ещё и заведовал лабораторией в МИАНе, был крупным советским учёным в области математической экологии, продолжателем дела Н.В.Тимофеева-Ресовского. С ним, Свирежевым, Вадим хорошо расстался после защиты кандидатской, время от времени перезванивался даже, по душам беседовал, научные и околонаучные новости обсуждал.
Но и там всё упиралось в низкие академические заработки, катастрофические низкие в сравнение с заработками советских инженеров-оборонщиков, на которые, опять-таки, не хватало сил перейти. И разговор их душевный, предельно честный и искренний, ничем, увы, в плане будущего совместного творчества не заканчивался, в воздухе повисал – ждал момента особого или случая…
Зато уж после разгрома ГКЧП Судьба подарила Вадиму шанс кардинально поменять профессию на другую, самую что ни на есть для новой жизни престижную и подходящую – начинающим предпринимателем стать, коммерсантом, как тогда говорили. А если поточнее и попонятнее – начать торговать на столичных многолюдных улицах импортными сигаретами и жвачкой, только-только тогда появившимися в Москве, которые шли на “ура”, как хлеб в голодные годы.
Произошло сие знаменательное событие так, если генезиса его кратко коснуться. Инициатором такой перемены решительной и крутой стал всё тот же сосед Николай, брат которого, профессиональный торгаш, выпускник Плехановки, перестройку горбачёвскую сразу же и всей душою принял, долго задумываться не стал о правде и смысле жизни – организовал свой собственный кооператив по торговле европейской и турецкой жвачкой, пивом баночным и сигаретами. Сначала сам за границу ездил с друзьями какое-то время, привозил душистую, но абсолютно пустую резинку мешками в Москву, сигареты коробками, пиво контейнерами, и с женой продавал потом это всё у метро с лотков, и очень даже успешно.
В конце бесславного, в целом, правления Горбачева это можно было делать легко и свободно: разрешение на торговлю, согласно закону о кооперации, выдавали в два счёта столичные коррумпированные чиновники за небольшую мзду. А налогово-фискальных органов тогда ещё не существовало, совсем: их только планировали ещё создавать, только нужных людей подыскивали и правила их работы писали сонные чиновники министерств, не успевавшие за стремительно-развивавшейся жизнью.
И милиция к первым кооператорам особо-то не лезла с поборами и крышеванием, по незнанию побаивалась ещё их, как и всего нового и диковинного. Да и совестью, верностью делу и долгу, незамаранной репутацией тогда ещё дорожили служители правопорядка, сохраняя чистоту рядов в правоохранительных органах со сталинских славных времён, когда честь офицерская, мужественность и доблесть не были пустым звуком для тамошних рядовых, сержантов и офицеров.
Разве что перед кавказской и закавказской мафией, всеми этими упырями и “гнидами черножопыми”, обильно спустившимися с Кавказских гор в предвкушении богатой добычи, требовалось некоторый необременительный отчёт держать, которым все начинающие бизнесмены столицы регулярную дань платили. Но была она каплей в море в сравнение с их, молодых бизнесменов, баснословными и умопомрачительными доходами, величину которых реально посчитать и измерить со стороны не представлялось возможным: грузинам, чеченцам и ингушам, дагестанцам тем же мозгов и знаний на то не хватало, да и элементарного экономического образования, опыта…
Словом, брат матерел и “пёр в гору” как на дрожжах на такой-то торговле беспошлинной и бесконтрольной. Лакеев себе нанял довольно быстро, которые на него батрачили и челночили, нанял рабочих и продавцов, купил им доходные точки в центре Москвы возле станций метро, места их законной работы. Разбогател несказанно за год с небольшим всего, временный офис и склад заимел на Петровке напротив Пассажа, машин себе импортных, стареньких накупил – для торгового шика и понта. А всё оттого, что люди на его жвачку диковинную и пиво баночное с “курятиной американской” как голодные звери на мясо парное набрасывались, как метлой с прилавков мели. При коммунистах-то всё это было в диковинку и под запретом строгим: экономической диверсией почиталось, тлетворным влиянием Запада.
Потом он брата к себе позвал сразу же после путча, когда коммерсанты широко плечи расправили, победу свою почуяв, когда работы стало невпроворот, – определил его себе в помощники. А брат Николай, поработав снабженцем (коммерческим директором это стало тогда называться на новый манер, или менеджером) и новое дело всей душой возлюбив – ещё бы, такие деньжищи на голову сыпались! – позвал к себе маявшегося от скуки и от безделья Вадима.
– Приходи, Вадим, не робей и не жди у моря погоды, – уговаривал он его весь сентябрь, когда дело проигравших гэкачепистов расследовали. – В нашем институте, поверь, долго теперь никто не задержится, не засидится. Скоро его вообще к ядрёной фене закроют. И что тогда делать будешь, скажи, с женой и двумя ребятишками?… А тут новое дело мы с брательником разворачиваем, за которым будущее, и которым у нас в стране никто не занимался раньше. Вообще никто! Прикинь! Мы – пионеры, курчатовы и королёвы зарождающегося российского бизнеса: прокладываем новый путь, раздвигаем горизонты сознания, а попутно шоры снимаем с глаз, что коммуняки народу навесили, буквально всё запретив, кроме науки, нефте– и газодобычи, и производства… Поэтому, фронт работы – неограниченный. Перспективы – ошеломляющие. Прибыль… прибыль такая, что страшно про неё вслух говорить, чтобы не вызвать ярость. Мы с братом деньги уже устали таскать и считать, не знаем, в какие углы и коробки их складывать. Людей катастрофически не хватает… Поэтому-то люди до зарезу нужны, надёжные, порядочные, проверенные и толковые, как ты, на которых смело можно было бы положиться. Так что, бросай давай наш Филиал гавённый и приходи, очень тебя прошу! – не пожалеешь. Пока ещё есть куда, пока столько мест свободных. А то других работяг найдём, а ты останешься с носом. Мы же не можем сидеть и ждать, пока ты надумаешь и отелишься…