Гоните ваши денежки

– Вам лучше приехать и забрать его. Директор зверосовхоза совершенно озверел, директор птицефабрики разошелся, и я не ручаюсь…

– Еду! Немедленно выхожу!

Изольда Ильинична понеслась на Финляндский вокзал, едва успев взять самое необходимое, а именно бинты, йод и продукты питания для Гоши.

Часом позже к служебному входу музея подошла румяная молодая особа классического деревенского вида – в пестрой бесформенной юбке турецкого производства и жизнерадостной кофточке с рукавами-фонариками. Кофточка еле сходилась на пышной груди, верхняя пуговка была расстегнута. Голову прекрасной незнакомки украшала замечательная оранжевая панама, которой она, несомненно, гордилась.

– Кто такая? – грозно поинтересовался охранник.

– Анжела я, – незнакомка стрельнула глазами, – Извольды Ильиничны племянница. Которая у вас туточки прибирается. Из деревни я приехала, из Запечья.

– Вижу, что не из Парижа, – усмехнулся охранник. – А сюда по какому случаю явилась?

– А я заместо тетеньки, значит, заместо Извольды Ильиничны. Тетенька, она по делам уехала, а меня попросила, значит, вместо нее тут прибрать, а то непорядок будет.

– Заместо тетеньки, – передразнил охранник. – Здесь тебе не ларек какой-нибудь, здесь музей, место серьезное! Сюда кого ни попало пускать не положено.

– Да разве я, дяденька, не понимаю? – Румяная девица поправила кофточку, и вторая пуговка расстегнулась сама собой. – Я ж не только по машинному доению, я и в доме культуры убирала, у Ивана Сергеевича. Там тоже место серьезное, очаг культуры, и Иван Сергеевич всегда мною доволен был. Вы, дяденька, тоже довольные останетесь.

– Тургенев тебе дяденька, – беззлобно проворчал охранник. – Ладно, племянница, заходи. Убирать все равно надо, после посетителей мусора полно.

Деваха состроила ему глазки и протиснулась через турникет, виляя бедрами.

– Смотри до десяти закончи! – крикнул охранник ей вслед. – В десять собаки придут, так как бы чего не вышло.

– Управлюсь я, дяденька, – пообещала уборщица. – До десяти непременно управлюсь, делов-то! А если даже собаки придут, так что я, собак не видала? У нашего пастуха дяди Паши такая собака – страх! От нее даже председатель колхоза Никодим Прохорович, и тот бегает.

Уединившись во внутренних помещениях, эта уборщица повела себя весьма странно. Нет, она, конечно, старательно принялась мести пол, но стоило ей отойти туда, где ее не могла видеть камера, как она откладывала щетку и принималась осматривать окна.

Все окна в этом помещении были снабжены датчиками, которые срабатывают при попытке разбить или открыть окно. Установив этот неприятный факт, уборщица переместилась в коридор, а оттуда в туалет. Только здесь ей удалось обнаружить окно, на котором не было датчика.

Специалистка по машинному доению встала на цыпочки и откинула шпингалет.

Окошко оказалось маленьким и располагалось под самым потолком.

– Ничего, – пробормотала она вполголоса, – пускай Ленечка потрудится. Не зря же он цирковое училище окончил.

Она высунула в окно руку с белым платком и помахала им, как парламентер перед переговорами о капитуляции.

Решив вопрос с окном, мнимая уборщица вернулась в музейный зал и наскоро завершила уборку. Перед тем как уйти, она сделала еще кое-что непредусмотренное инструкцией – насыпала в углу горку аппетитных хрустящих подушечек.

Проходя мимо охранника, бойкая деревенская девушка кокетливо улыбнулась, поправила кофточку и проговорила нараспев:

– До свиданьица, дяденька! Может, еще свидимся.

– Тете привет, – напутствовал ее охранник.

Леонид Марков, широко известный в узких кругах как Леня Маркиз, сидел в машине, припаркованной в переулке на задах частного музея, и ждал.

Ожидание – важнейшая часть любой серьезной операции. В Лениной профессии умение ждать иногда оказывалось важнее умения незаметно проникнуть в чужую квартиру, вскрыть сейф или втереться в доверие к незнакомому человеку, чтобы ненавязчиво освободить его от лишних денежных знаков.

Сейчас он внимательно наблюдал за зданием музея. Наконец окошко в бельэтаже открылось, и оттуда высунулась женская рука с белым платочком.

– Молодец Лолка! – вполголоса проговорил Леня и выбрался из машины.

С задней стороны к зданию музея примыкал небольшой сквер, огороженный кованой решеткой. Леня ловко вскарабкался на нее и спрыгнул по другую сторону. У музейной стены он огляделся.

Переулок за оградой был пустым и безлюдным, как земля в первый день творения.

Леня закинул за спину сумку с инструментами, уцепился пальцами за кирпичную кладку и в два счета вскарабкался по стене к окну.

В юности ему довелось освоить целый ряд цирковых специальностей. Он выступал в качестве фокусника-престидижитатора (этим красивым словом называются те, кто показывает карточные фокусы, а также достает из шляпы кроликов, букеты и другие предметы повышенного спроса), успел побывать воздушным гимнастом, акробатом и даже дрессировщиком мелких животных, главным образом собак и котов. Взобраться по кирпичной стене для него не представляло никакого труда.

Пролезть в окно оказалось труднее. Это окно явно не было рассчитано на взрослого человека, даже такого спортивного, как Маркиз. Пыхтя и отдуваясь, он все же протиснулся внутрь и немедленно дал себе слово с завтрашнего дня ограничить мучное и сладкое, сократить потребление пива и прибавить несколько упражнений к ежедневной утренней зарядке.

Дальше он спрыгнул на кафельный пол в музейном туалете. Здесь он отдышался, привел в порядок одежду и взглянул на часы.

До начала основной части операции оставалось полторы минуты. Если совсем точно, минута двадцать пять секунд.

В этот момент в коридоре послышались шаги.

Леня быстро огляделся, успел захлопнуть окно и юркнуть в одну из трех туалетных кабинок.

Шаги приближались.

В туалет вошел охранник. Он дернул закрытую дверь, пожал плечами и зашел в другую кабинку.

Донеслось журчание, дверца хлопнула, полилась вода из крана, и снова все стихло.

До начала операции оставалось пять секунд. Четыре. Три. Одна.

Секундная стрелка подошла к цифре двенадцать, но ничего не произошло.

– Что же ты, Ухо? – пробормотал Леня.

В этот самый момент до него донеслись резкий скрежет тормозов, оглушительный грохот и леденящий душу крик.

Ленина реакция на эти звуки была странной: он облегченно вздохнул, улыбнулся, натянул маску кролика Банни и вышел в коридор.

У входа в музей в это самое время происходило нечто ужасное.

В паре метров от крыльца дымилась врезавшаяся в столб машина с покореженным капотом. Рядом с ней корчился тяжело раненный. Он еще подавал признаки жизни, даже пытался отползти подальше от места аварии, но его лицо и одежда были залиты кровью, а на тротуаре под ним расплывалось темно-красное пятно.

Музейные охранники переполошились.

Один из них, тот, что сидел внутри, распахнул дверь и подбежал к раненому.

– Помоги… от машины, – еле слышно попросил тот. – Сейчас рванет.

Охранник охнул, схватил раненого за одежду и оттащил к самому крыльцу. Он успел как раз вовремя: бензобак взорвался, и автомобиль заполыхал, как факел на ростральной колонне. Раненый затрясся. У него начались судороги, изо рта потекла кровавая пена.

Перепуганный охранник вытащил переговорное устройство и прокричал:

– Толик, ты глянь, чего делается!

Второй охранник, сидевший внутри перед мониторами, которые были подключены к камерам наблюдения, после такого призыва переключился на камеру перед входом, охнул и схватил телефонную трубку, чтобы вызвать пожарных и «Скорую помощь».

Естественно, он не мог видеть, как в это самое время неизвестный в маске кролика, согнувшись в три погибели, проскользнул в музейный зал, подобрался к одной из витрин и быстро вскрыл ее. Из витрины он достал монету с изображением последнего китайского императора, на ее место положил какой-то небольшой круглый предмет и, все так же согнувшись, вернулся в коридор.