Страница 3 из 33
Так что сие сердце так же холодно и пусто, в нем так же нет ни любви, ни религии. Во всяком случае - в том понимании, каковое вкладывают в эти слова энгельгардты. И, по-своему, они ведь правы. А как иначе писать? Разве что школьная характеристика и получится: Если же хочешь о мире - так ведь это сколько надо вместить! Отсюда и рецепт, коротко и ясно сформулированный Терцем: "Пустота - содержимое Пушкина". Куда уж дальше - в поисках совпадений! Пустота...
И эта самая способность Дон Гуана вкладывать всего себя в каждую новую страсть - она возможна лишь при опустошении, освобождении от материального и инертного. Человек на это неспособен, тут нужен некто бесплотный, вроде фигурки принца на экране. А человек - он ведь так и прыгать-то не умеет:
Так что - осторожнее! Да, эта ровная беспредметная любовь обратила на время автора в его героя. о - не увлекайтесь - перед нами мардонг, или жилец епала, может быть - долины барона Юнгерна. о - не человек. Тот остался - в лучшем случае - у экрана монитора. И , как бы улыбаясь, жмет на курсорные клавиши (иногда - вместе с "shift").Впрочем, и это, как сказано в лучшем случае.
А порой и останавливает действие-игру, заставляет неживого героя (а говоря прямо - труп) замереть в заданной позиции, гальванизирует его. Вроде мертвой царевны, мардонга или годуновского кровавого мальчика. Впрочем, сохраняя за ним право двигать событиями, целыми пластами исторического бытия. И это появление мертвого тела, или - просто смерти как таковой вносит в текст энергию и динамизм, служит катализатором действия.Так что мертвецы едва ли отличимы от живых: они и сами-то часто путаются. А стоит задеть хрустальные качели - готовы ожить - на время, конечно, для читателя. С перепугу можно подумать, что это назойливые критики, упорно требующие от автора заполнить его внутреннюю пустоту полезной просветительской работой, приходят, зомбифицированные, под окно его дома. Ведь не могли же они - те, писаревского времени - так долго сохраниться, это ж , почитай, полтора века прошло. Столько даже курилки не живут! евольно подумаешь: рано сделали музей в Алексеевском равеллине, вон еще сколько реалистов кругом ходит. И ведь не те нынче времена, не рахметовские - купаться критиков не заманишь, а в бассейне - там и захочешь, а утонуть не дадут. е говоря уже о такой экзотике, как серебряные пули и прочее подобное :
Однако - нет. Это не они, не критики. И даже не бедняга Писарев. Они, как ни странно, для этого слишком живые, привязанные. аполненные. Чем? у, кто - чем: ет, все эти мардонги, эти "жители епала", все эти юные пионеры, только что принятые в мертвецы - всё это только один человек - сам автор. Ибо только он и может быть достаточно пуст - и чтоб живым сойти с поезда, и чтоб выписаться из больницы - и всё прочее подобное. Во всяком случае - он склонен к этому стремиться. С того и пишет - сублимирует: Потому-то мертвечина в творчестве подробных авторов не слишком страшна и даже мало привлекает наше внимание: впечатление перекрывается узнаванием. (Героиня "Вестей из епала" видит же, глядясь в зеркало, след протектора на раздавленной груди. у так что? и ее, ни нас - читателей, это не беспокоит. Умерла так умерла:)
Легкости восприятия, конечно, способствует и явная безответственность автора в отношении так называемых фундаментальных доктрин - будь то "буддизм" или что-то монотеистическое, "из нашего". А стань Пелевин пофундаментальнее, мы бы застряли на первой же странице. По счастью, здесь действует пушкинско-пофигистский лозунг: "чему-нибудь и как-нибудь", что в сочетании с легкостью сообщает прозе эффект эскизности и мелькания по верхам. При всей разносторонней образованности, у Пелевина склонность пользоваться для примера тем, что близко лежит. Цыпленок, кошка, жук с сынишкой:Крошечный эпос. Ибо - какая разница-то? Идеям всё равно, к чему быть примененными.А мир - он и вообще лишь предлог.
С другой стороны, дотошность по мелочам , которая - якобы лишь гарнир к некой генеральной мысли - вовсе и не означает присутствие вообще чего либо сверх. Порой в прозе Пелевина внаглую отсутсвует "главное", и речь почти целиком сводится к антуражу. а первый взгляд. Эта беспредметность обижает уважаемых наших критиков: о чем им-то писать, когда сам автор ни о чем пишет?! Ту всё в точности по Кэрроллу: каким надо обладать острым зрением, чтобы видеть ничего! у вот сказал бы автор прямо (бог с ним - хотя бы косвенно) - к чему он нас призывает - мы бы, может, дружно объявили его творчество каким-никаим измом .
Впрочем, почему Кэрролл? Вот есть и куда более близкое - не только по времени! - у Бродского:
":грызя ноготь, смотрит, объят покоем, В то никуда, задержаться в коем мысли можно - зрачку нельзя:"
Однако даже и та мысль, которую автор регулярно поручает то книге, то письму, то репродуктору - любому второму плану, - движется отнюдь не по прямой, а скачками и редко вообще достигает хоть какого-то пункта назначения. Так, эскизы, наметки. Догадайся, мол, сама. Кредо такое учебная сказка называется. Учебная! Только не от слова "учебник" - где все подано и разжевано, а от другого: - пришел? - учиться пришел? - что ж, вот тебе мысль, можешь ее думать: Только не пугайся, если мысль эта на протяжении расскзаа будет подменена другой, пятой, десятой, так что к концу забудется, о чем говорилось в начале. Впрочем, перечитатывать не только не возбраняется, но и рекомендуется. Учебная - литература-то. В хорошем смысле. Это ведь еще Стругацкие начинали: сюжетом завлечь, а там, уже внутри - подбросить в том или ином количестве и мысль. А что делать - без игры скучно, дети не идут - обучение-то факультативное, это вам не первоисточники конспектировать - тут только добровольцы. Так что правильные читатели Пелевина - это не все учащиеся вообще, а лишь прошедшие школу предыдущей ступени. В идеале - кого-то из Учителей. Тех же Стругацких, например: Их, учащихся, не шокирует кажущаяся банальность внешней оболочки, а порой и бессодержательность. Как и ее контраст с избытком мыслей, сообщаемых полунамеками, вскользь, порой - просто на уровне созвучий. ("Язык мой враг мой: всё ему доступно, / Он обо всем болтать себе привык!..")