Страница 20 из 27
В Доме творчества сейчас живут в основном юго-восточные литераторы. У них желтые, неподвижные, скуластые лица. Языки, на которых они разговаривают друг с другом, гортанны и похожи на звуки, издаваемые хищными птицами и зверями, населяющими горы и степи центральной Азии. Держатся они степенно, с чувством собственного достоинства. Одеты по моде десятилетней давности. Некоторые из них с женами. Жены некрасивы, толсты, коротконоги и молчаливы.
Этих детей Востока я постоянно вижу сидящими на скамейках перед входом в наш дворец. После завтрака они сидят и ждут обеда. А после обеда снова сидят и ждут ужина. Такой способ отдыха их вполне удовлетворяет. Красоты Ялты и ее окрестностей и даже теплая морская вода не вызывает у них никакого интереса.
Ялтинское прибежище писателей не пользуется сейчас популярностью. Вся более или менее значительная литературная публика предпочитает Коктебель, Пицунду и Дубулты. Поэтому-то мне и удалось с такой легкостью получить путевку.
Вечернее гулянье на набережной. Плотная толпа людей движется от порта к парку и обратно мимо многочисленных магазинов, киосков, кафе, баров и ресторанов. Это не просто гулянье, это священный ритуал, торжественное шествие в честь некоего могущественного языческого божества, напоминающее религиозные процессии древних времен.
Женщины в своих лучших нарядах. Молодые – в плотно обтягивающих зады джинсах или вельветовых брюках, верхняя часть тела прикрыта полупрозрачной, свободного покроя блузой, очень похожей на ночную сорочку. Те, что постарше, – в длинных ярких платьях. Но те и другие в туфлях на тонком высоком каблуке. У многих эти туфли золотого или серебряного цвета.
На всех скамейках и на парапете набережной сидят люди и внимательно разглядывают гуляющих, отпуская замечания по их адресу. Из летнего театра доносятся хриплые вопли гастролирующего в Ялте «рок-ансамбля».
Сумерки сгущаются. Зажигаются фонари. Вспыхивает разноцветный неон реклам. Толпа гуляющих постепенно редеет – люди разбредаются по ресторанам, кинотеатрам и танцплощадкам.
Голос диктора с пассажирской пристани:
«Товарищи отдыхающие! В десять часов теплоход „Константин Паустовский“ совершит часовую прогулку в сторону открытого моря. Вы сможете полюбоваться огнями ночной Ялты и подышать свежим морским воздухом. Билеты продаются в кассе номер девять».
Нашел кассу номер девять, купил билет, сел на катер, гордо именуемый «теплоход», и поплыл на нем в темное открытое море.
Сверкающая огнями Ялта быстро удалялась, и предо мною разворачивалось ночное крымское побережье. Справа уже замерцали огни Гурзуфа, а слева по сгусткам светлых точек можно было различить Ливадию, Золотой пляж, Ласточкино гнездо.
Впереди же, по носу судна, была только мрачная, пугающая пустота безбрежного моря, над которым висели крупные южные звезды. Почему-то я вспомнил Колумба. Три месяца он плыл на запад, и все три месяца перед ним зияла эта недобрая, не сулившая ничего хорошего пустота. За три месяца ни одного острова, ни одного встречного судна! Небо, вода – и больше ничего! От этого можно было сойти с ума.
7.7
Поэт из Пензы. Появившись в нашей обители, он три дня пил, не протрезвляясь, выползая из своей комнаты только в уборную и в столовую. После стал пить с небольшими паузами, но по-прежнему старательно.
Лицо «простое, открытое», чрезвычайно открытое, открытое настежь, открытое нараспашку. Над низким лбом нависает лихой рыжеватый казацкий вихор. Сквозь обитую ватой дверь его комнаты в коридор сочится матерщина.
Проходил оливковой рощицей и заметил на стволе дерева нечто страшное. Из большого, неподвижно сидевшего жука вылезала толстая, зеленая, омерзительного вида личинка, похожая на вошь, увеличенную во много раз. Я тронул личинку палочкой, и она упала на землю. Тогда я тронул жука и понял, что это лишь его оболочка, сухая и тонкая (при этом лапки бывшего жука продолжали довольно крепко цепляться за кору дерева). Я стал свидетелем таинственного акта природы: одно существо непостижимым образом превратилось в другое, подчиняясь вечному закону непрерывного обновления жизни.
Признаться, мне хотелось раздавить личинку, до того она была отвратительна. Но все же я ее пожалел.
Она была совершенно беспомощна – лежала на боку, шевелила тонкими ножками и выглядела обреченной. Любая птица могла проглотить ее в два счета. Быть может, она и была проглочена, едва лишь я ушел. Мне суждено было содействовать ее появлению на свет и стать для нее своего рода акушером.
По Ялте ходят туркменки (отчего их здесь так много?). Все они, как ни странно, молоды, легки и стройны телом. На всех длинные, простого покроя платья из невероятно яркой, какой-то «фовистской» материи: по малиновому фону желтые лилии и зеленые листья, или на густо-синем фоне ослепительно алые розы, или по изумрудно-травянистому полю голубые фиалки. На головах у них такие же яркие платки. С ними ходят молодые люди, судя по всему, их соплеменники. Но одеты они обычно, по-современному.
Купание на пляже у Никитского сада. Вода удивительно чиста. В ней множество медуз. Прикосновения их скользких студенистых тел доставляют наслаждение и одновременно вызывают чувство гадливости. Поймал одну и вытащил ее из воды. Она была прозрачна и бесцветна, но в центре ее грибовидного тела располагались четыре фиолетовых кольца.
Интересно следить, как плавают медузы. Форма их при движении то и дело меняется. Они то сжимаются в комок, то становятся похожими на зонтик или тарелку. По краю тарелки колеблются тонкие отростки, напоминающие щупальца.
В этих существах, несмотря на примитивность их устройства, есть некая, не лишенная изысканности красота. Их бесцельное, безвольное, абсолютно пассивное существование для чего-то, видимо, нужно, какая-то роль все же предназначена им природой.
Любуюсь женскими телами. Как много отлично сложенных женщин и девиц! Какие благородные, плавные, гибкие линии! Как прекрасна, как выразительна пластика всех этих выпуклостей и впадин, то мягко погружающихся в тень, то ярко круглящихся на солнце! И тысячи разнообразнейших нюансов: плечи прямые и покатые, бедра крутые, преисполненные чувственности, и сдержанно узкие, целомудренные, груди крупные, тяжелые, зрело-женские и маленькие, острые, еще девичьи.
Тела в духе Фидия, в духе Праксителя и Кановы, в духе Майоля и Матвеева. Тела в стиле египетском и античном, в стиле готическом и индийском. Воистину, удивительна женщина, венец творения, лучший из цветов Земли!
Несколько необычный, экзотический вариант очереди – почти голые люди стоят на пляже за мороженым.
В литературе русской Петербург отразился куда ярче, чем Москва. Его воспели Пушкин, Гоголь, Достоевский, Тютчев, Блок, Андрей Белый. А кто воспевал Москву? Островский? Лермонтов? Толстой? Необъяснимый парадокс: казенный, чиновный, расчерченный по линейке голландско-немецкий Петербург в сочинениях русских литераторов предстает куда более поэтичным, чем живописная, непричесанная, по-русски размашистая первопрестольная столица.
Москва – столица России азиатской. Но не той древней, мудрой, величавой и утонченной Азии Россия эта сопричастна, которая подарила миру Махабхарату и Будду, Конфуция и Ли Бо, Хайяма и Хафиза, Басё и Хокусая, а совсем другой Азии – дикой, таежно-степной, по которой на лохматых лошадях с гиканьем и свистом скакали люди в мохнатых шапках, влекомые буйной, необузданной, непостижимой силой куда-то в неведомое, в хаос, в пожары и бессмысленное душегубство, и подхваченные лихим ветром катились за ними шары перекати-поле. Недаром и поднялась Москва при татарах.
Петербург – столица России европейской. Но не с той Европой Россия эта единокровна, где громоздятся руины античных храмов и цирков, где маячат шпили готических соборов, а с какой-то другой, полуреальной, призрачной, которую придумал Петр и в которой обитал творческий дух всех этих Растрелли, Ринальди, Камеронов, Монферранов, Штакеншнейдеров и Мельцеров.