Глубокий рейд

- Присаживайтесь, девушки!.. И ты, Алеша, садись... Как это в песне поется: "Сядь-ка рядом, что-то мне не спится, письмо я другу нынче написал, письмо в Москву, в далекую столицу..." - Последние слова Лев Михайлович произнес серьезно, задушевно.

Помолчали. Неожиданно Доватор порывисто поднялся. Взглянув на часы, круто повернулся и зашагал в темноту.

От костров летели вверх искры, потрескивая, взвивались до самых макушек елей, мерцали и гасли, точно крошечные звезды.

Немцы сделали в разных направлениях несколько артналетов и неожиданно затихли.

- Дай, немец, хоть махану зварить! - ворчал Шаповаленко.

Засучив рукава, он потрошил убитую снарядом лошадь. Ему помогали Яша Воробьев и Буслов. Салазкин и дед Рыгор разжигали костер. Петя, весь выпачкавшись в винтовочном масле, потел в сторонке над сборкой автомата.

Измученные непрерывным обстрелом, бомбежкой и голодом, казаки радостно приняли разрешение палить костры. У костров собирались люди, прилаживали котелки, жарили на шомполах шашлыки. Ночной костер в лесу всегда располагает к благодушию.

- А зараз стал бы ты исты борщок? - спрашивал Филипп Афанасьевич Яшу. - Ну, такий украинский борщок: с петрушечкой, с баклажанчиком, с укропчиком, огурчиком, лучком, перчиком?..

- Нет, - ответил Яша. - Пельмешки сибирские, вот это да!

- А ежели уточку, испеченную в золе, на охоте? - вставил Буслов.

- Тилько в борщок я покладу не свининку, а кусочек от цего сивого меринка, - продолжал Шаповаленко. - Добрый был конек, помяни господь его душу!

- Пока ты колдуешь над костром, они тебе покажут. Смотри, опять!.. Салазкин не договорил. Неподалеку с грохотом разорвался снаряд.

- Тушите костры! Что, в самом деле? - крикнул Салазкин.

Казаки притихли. Некоторые нерешительно подбрасывали в огонь мелкие веточки. Буслов подошел к Салазкину, тихо, но внятно проговорил:

- Костер велел разложить полковник и тушить не приказывал. Он тоже жгет - и бумагу пишет, умирать не собирается.

Отойдя в сторону, он взял охапку хвороста и бросил на костер. Огонь, подхватывая сухие ветки, буйно взмыл кверху. Послышался довольный смех. Распахнув полы бурки, положив руки на плечи деду Рыгору, у костра стоял Доватор.

- Хорошо у огонька! - оглядывая вскочивших было казаков, проговорил Лев Михайлович. - Ничего, хлопцы, сидайте!

- Ты, Лявон Михайлович, в этой одежине на медведя похож. Напугаешь! Дед Рыгор потрогал бурку и, повернув к Доватору голову, тихо спросил: Скоро?

- Скоро, - сказал Лев Михайлович. Наклонившись к деду, он стал его о чем-то тихонько расспрашивать.

- Нет... Не собьюсь, но путь поганый. Топь, мочаги - трудно будет, отрывисто отвечал дед Рыгор.

Казаки прислушивались.

- Сначала будет гарь, а потом тропка... Стало быть, проведу, раз надо! Про дочку слухов нет?

- Она выполняет важное задание, папаша! - Доватор встряхнул головой. Обращаясь к казакам, сказал: - Споем, хлопцы, песню!

- А фашисты услышат - и бомбить будут, - раздался звонкий голосок Пети.

Казаки засмеялись. Доватор оглянулся. Петя, поджав под себя ноги, сидел под елкой и прилаживал за спиной автомат.

- Ты что ж, Петр Иванович, робеешь? - спросил Доватор.

- Нет, не робею. Маскировка - вот что! - ответил мальчик.

Лев Михайлович встал, посмотрел на часы, потом на Петю...

- Выходит, Петр Иванович, нам петь некогда!.. Приедем на Большую землю - споем! - Взмахнув полой бурки, как черным крылом, Лев Михайлович закрыл Петю с головы до ног, коротко бросил: - По коням! - Кивнув на костер, добавил: - Хворосту накидать больше - пусть ярче горит!

...Вот они, смоленские мочаги!.. На десятки километров разлилась гнилая, покрытая мхом, зеленоватая жижа. Кое-где на кочках чахлый кустарник да редкие хилые сосенки, покрытые серым лишайником. Люди ведут коней в поводу. Передовой отряд идет не цепью, а, скорее, плывет беспорядочной массой. Кони с трудом вырывают ноги из топи, храпят, вытягивают головы, отфыркивая горячими ноздрями вонючую болотную воду, и тяжело дышат. Люди, увязая по пояс в болоте, несут на носилках раненых. Некоторые из раненых лежат неподвижно, с головой укрывшись плащами, словно мертвые, другие, бледные, с истомленными лицами, тревожно посматривают на серую болотную муть. Для казака, раненного в ногу, приспособили особый вид транспорта: из срубленных клинками елочек санитары сделали волокушу, и на ней, завернутый в плащ-палатку, лежит раненый. Он привязан веревками. Волокуша то и дело попадает на кочки, валится то на один бок, то на другой. Какое же надо иметь терпение человеку с перебитой ногой, чтобы даже не застонать при таком способе передвижения! Тишина должна быть мертвая. Что стоит немцам повесить над болотом ракеты на парашютах и сыпать на голову конникам фугаски, расстреливать их из пулеметов?..

Судорожно бьется провалившийся в топь красавец дончак и грузнет по маклаки. Яша Воробьев ходит вокруг него, сам мокрый до пояса, и уговаривает:

- Ну, милый, еще маленечко, родной! Там посуше будет! - Но конь только устало вытягивает голову и не шевелится. - Говорят, Сибирь страна плохая... Эх, милай!..

Подходят Буслов, Шаповаленко и другие. Пытаются общими усилиями вытащить коня, но он все глубже и глубже уходит в болото. Яша дергает коня за повод, потом швыряет конец повода в грязь и устало опускается на кочку.

- Хана, ребята! - говорит он, с ожесточением вытирая вспотевшее лицо.

- Погано, что и говорить! - подтверждает Буслов. - Это не поход, а горе!

- Ой, горе, мое горе, у меня був муж Егорий, а у ней муж Иван, не дай боже его вам!

Филипп Афанасьевич и тут не может не балагурить. Его Чалый чутьем выбирает какой-то свой, особенный путь. Если и ошибется и провалится, то сейчас же напрягается весь и выбирается из трясины.

- Молодец, Чалый! Ты у меня плаваешь, як гусь на воде! - Чалый подхватывает с кочки клок серого мха и аппетитно жует.

Доватор стоит неподалеку по колено в воде, с расстегнутым воротом. Он все видит, слышит разговоры. К нему подходят Осипов и Гордиенков. Подполковник Карпенков и дед Рыгор присели под чахлой сосенкой. Доватор оглядывает едва заметную, с прогнившим настилом тропу, всматривается в зловещую болотную даль. Сзади лес полыхает заревом костров, небо освещается зелеными вспышками немецких ракет. Вверху кружатся и пронзительно ревут "юнкерсы".

- Ну как, Антон? - спрашивает Доватор у Осипова.

- По-честному, Лев Михайлович?

- Только по-честному!

- Дело совсем дрянь...

- Не пройдем?

- Невозможно, - решительно отвечает Осипов. - Колонна растянулась. Если нас застанет утро... - Антон Петрович машет рукой.

- А ты как думаешь, Андрей Карпенков? - Доватор, хлюпая сапогами, идет к нему.

- Тяжело, Лев Михайлович! Эх вы, кони, мои кони!..

Карпенков снимает сапог и выливает из него воду.

- Какое же вы посоветуете принять решение, товарищи командиры? порывисто спрашивает Доватор. - Бросить живых коней в болоте? Оставить немцам?

Командиры молчат.

- По праву, принадлежащему мне, я должен приказать, - говорит Доватор сурово, - рубить коням головы. Первым будет пробовать свою шашку майор Осипов. Ну, простись с Легендой, Антон Петрович... Ну?

- Дальше что, Лев Михайлович? - тихо спрашивает Осипов.

- Дальше? - Доватор зло усмехается. - Мы все равно можем не успеть. Фашисты перебьют десант, захватят груз. Ведь после болота нам необходимо совершить марш в двадцать километров. Это можно сделать только на конях, а если будем идти в пешем строю, то люди, как только выйдем на твердую землю, попадают от усталости... Я думаю, где человек прошел, там и конь должен пройти. Вот так, друг мой!..

Рядом, словно из-под земли, вырастает дед Рыгор, высокий, величавый, со спустившимися на лоб седыми космами.

- Ну что ж, хлопцы, вперед, отдохнули! Ничего, пройдем, бывало хуже! - Опираясь на палку, старик пошел вперед.