Глубокий рейд

Штрумф разделял взгляды проницательных старых генералов, но своего мнения вслух не высказал. Гитлер разорвал в клочья протокол августовского совещания, истоптал его ногами. Штрумф после зрелого размышления пришел к выводу: "Сомнительные мысли не следует высказывать и собственному сыну..." Представитель верховной ставки генерал Лангер сообщил ему, что некоторые участники совещания, усомнившиеся в идеальности планов фюрера, откомандированы в распоряжение Гиммлера. "Будьте лучше дисциплинированным солдатом", - посоветовал ему генерал Лангер. Нельзя было пренебречь столь благоразумным советом. Однако быть дисциплинированным солдатом становилось все труднее... В течение последних двух дней обстановка сложилась так, что генерал Штрумф не мог выполнить приказ ставки о перегруппировке резервных армий, предназначенных для удара на Москву. Появление в тылу многочисленных кавалерийских отрядов Доватора нарушило планомерность сосредоточения, тормозило движение на автомагистралях. Дивизии, идущие к месту назначения, должны были поворачивать и вести оборонительные бои или гоняться за казаками по лесам Смоленщины. "Что это за метод войны? Что это за Доватор?.."

Белорусский колхозник Григорий Гончаров стоит перед гитлеровским генералом, жилистый, загорелый, придерживая рукой изорванную штанину. На ковре - темное пятно крови. Старик упорно отмалчивается.

Штрумф снял телефонную трубку, приказал отвести старика в гестапо. Потом вызвал командира танковой дивизии полковника Густава Штрумфа. Через две минуты ему доложили, что тот уже выехал к нему для внеочередного доклада чрезвычайной важности.

Когда увели Гончарова, генерал приказал подать кофе. И может быть, первый раз в жизни генерал Штрумф выпил коньяк не из маленькой рюмочки, а из стакана - большим жадным глотком.

ГЛАВА 11

- Ты говоришь: сто тысяч казаков?

- Да, отец.

- Поэтому-то ты и упустил Доватора?.. Сто тысяч - это большая цифра.

Генерал смотрит на сына сквозь сигарный дым, щуря свои выпуклые глаза и морщась, словно сигара была горькой, как хина. Полковник Густав Штрумф стоит перед отцом навытяжку. Он пунктуален в соблюдении субординации. Изящный, корректный, в золотом пенсне, надушенный французскими духами, худощавый, с продолговатым лицом, с прямым носом, полковник совсем не похож на отца.

- Оперировать конницей численностью в сто тысяч на территории, занятой противником, - это, Густав, невозможно. Ты преувеличиваешь! говорит генерал, жестом приглашая сына сесть на диван.

В смежной комнате денщик Вилли прикладывает ухо к стенке. Он вынимает из-под подушки блокнот и торопливо начинает стенографировать разговор отца с сыном. Вилли очень любопытен...

- Небезызвестный вам майор Круфт утверждает, что он расшифровал радиограмму главной Ставки русских. Это будто бы официальный документ! Рукой в перчатке из тонкой коричневой кожи Густав трогает гладко выбритый подбородок. Он взволнован и нетерпеливо постукивает ногой.

Генерал Штрумф снял трубку и вызвал свой штаб. Новых сведений не было.

- Вот видишь, мой начальник штаба ведет разведку. Пока не подтверждается...

- Но батальон, который я направил прочесывать лес, почти полностью истреблен, - прервал Густав.

- Истреблен?! - восклицает Штрумф-старший, хмуря брови. - Почему ж ты послал один батальон?

- Пока я лишился одного батальона. Если б я послал два...

- Но я все-таки не верю этой цифре! - прерывает его генерал. - Если бы у нас в тылу очутилось сто тысяч казаков, нам оставалось бы только одно - бежать туда, где больше войск. Я знаю по той войне, что собой представляют казачьи соединения, когда их укрывает лес...

- Может быть, это и ошибка, - покорно склонив голову, говорит полковник, - но, во всяком случае, их не менее двадцати тысяч, а этого вполне достаточно, чтобы причинить нам крупные неприятности. Двадцать третьего августа в районе Устье, Подвязье, Крестовая уничтожено девять гарнизонов...

- Мне это известно, - снова прерывает его отец.

- Надо принимать меры, - нерешительно говорит сын. Ему не хочется раздражать отца, тем более что у него есть еще одна щекотливая новость, которая совершенно неуместна в этой деловой обстановке. Но так или иначе, ее придется сообщить отцу...

- Я поручаю это тебе, - говорит генерал Штрумф. - Ликвидировать Доватора необходимо в самом срочном порядке. Предупредить население, что за всякую помощь казакам - расстрел, за голову их атамана Доватора - сто тысяч марок. Еще что нужно для проведения этой операции?

- Войска. Я прошу пехоту из группы "Гамбург" и артиллерию из группы "Клоппенбург".

- При всем желании я не могу дать из группы "Гамбург" ни одного солдата. Это отборный резерв, предназначенный для наступления на Москву.

- Но мои танки ведь тоже предназначены для этой цели. Я понимаю, мы не можем откладывать удар на Москву. Русский поход мы закончим до снега, африканский - к весне. Летом мы будем на островах Великобритании, хотя бы у нас в тылу действовало пять Доваторов. Через несколько дней казачий атаман будет в вашей штаб-квартире. У меня есть план.

Генерал искоса взглядывает на Густава. "Не таким хотел бы я видеть моего сына. Он, кажется, тоже намеревается топнуть ногой и сразу прикончить конницу Доватора", - опуская веки, думает генерал.

Вилли наблюдает в щелочку за лицом генерала.

Отец и сын молчат.

Вилли быстро рисует в блокноте сердитого военного с обвислыми щеками, потом пририсовывает длинные усы, как у того казака, который грозил ему из конопли автоматом.

- Если мы быстро не ликвидируем Доватора с его казаками, русские выиграют не один зимний месяц, а гораздо больше. Доватор тормозит наше продвижение на самом главном, на центральном участке фронта... Не пролог ли это контрнаступления? Его можно ожидать. В любой оборонительной войне оно неизбежно.

- Русское контрнаступление? - Густав снисходительно улыбается. - Я ценю и уважаю ваш опыт, папа, но не могу с вами согласиться. Русские армии разбиты на всех фронтах. Немецкие войска у стен Ленинграда. Еще один удар - и мы будем в Москве... Русская армия не возродится никогда!

- В стратегии существует правило: когда армии разбиты, это не значит, что они уничтожены, - строго говорит генерал Штрумф. - Покажи мне свой план уничтожения конницы Доватора.

Густав протягивает ему папку.

- Ты требуешь две дивизии? - просматривая бумаги, спрашивает Штрумф.

- Всего необходимо три дивизии плюс тяжелая артиллерия для обстрела лесного массива в зоне двадцати километров! Бомбардировщики и истребители.

- Хорошо. Я запрошу ставку. Необходимо уточнить данные разведки.

- К двадцати четырем часам вы получите точные сведения. Мы перехватили кое-какие радиограммы. Они интересны... У меня еще... - Но, видя, что отец углубился в бумаги и его не слушает, Густав умолкает.

- Мы сейчас будем обедать... - Штрумф смотрит на сына. - Ты еще что-то хочешь мне сказать, Густав?

- Да, папа. Я приехал не один. Со мной Хильда.

- Как очутилась здесь твоя жена?

- Ты прости, папа... Каприз влюбленной женщины. Случайным самолетом прилетела из Варшавского воеводства. Она осматривала наше имение.

- Влюбленная женщина прежде всего должна рожать детей, а не капризничать. - По лицу генерала пробежала слабая улыбка. - Ты разрешил ей приехать?

- Нет, она не могла предупредить меня...

- Разве в компетенцию Хильды входит осмотр имений?

Он не признавал вмешательства женщин в мужские дела. Находясь на фронте, Штрумф лично руководил своими громадными сельскохозяйственными имениями в Германии, Пруссии, Польше и Чехословакии. Ежемесячно на специальных самолетах к нему прилетали с отчетами доверенные лица, управляющие, агенты колбасных и консервных предприятий.

- Где ты ее оставил?

- Она в машине.

- Проси Хильду сюда...

Войдя в подземную резиденцию командующего, Хильда подошла к свекру, обняла его за шею, поцеловала в щеку. Это была крупная, откормленная женщина. Ее покатые плечи светились нежно-белой кожей сквозь платье синего шелка.