Глубокий рейд

- Это правильно, - согласился Хафиз.

Разведчики вернулись под утро. Сидя под елкой и склонив голову к коленям, Шаповаленко жадно глотал из пригоршни табачный дым и докладывал:

- На такие позиции, товарищ лейтенант, можно начихать и шагать дальше, а "языка" добыть - самый пустяк. - Филипп Афанасьевич еще ниже опустил голову и чихнул. - Щоб ты сказилась, окаянная, прилипнет такая к носу оказия, як будто кто там соломинкой ковыряет...

- С ним ходить в разведку невозможно! - возмущенно прошептал Салазкии.

- Чихает, товарищ лейтенант, ну прямо как будто пуд табаку вынюхал! перебил Воробьев. - Хоть бы нос пилоткой зажимал. Как чихнет - так ложись. Замучил!.. А немец стоит около сарая и в нашу сторону глядит. Ну, думаю, сейчас будет нам "апчхи". А другой у пулемета - ракеты прямо нам на голову кидает...

В темноте Алексей беззвучно смеется. Ему весело. Забыл и про больную ногу, ноющую под промокшей повязкой. Не терпелось пойти туда, откуда только что вернулись разведчики, эти бесстрашные, умные хлопцы. Молодцы! Облазили немецкую оборону, проверили все, как рачительные хозяева, лежали под носом у часового и вернулись целы и невредимы. Вывод был ясен: немцы успокоились и спят крепким, предутренним сном; бодрствуют только пулеметные посты и часовые. Надо действовать!..

- Пошли, хлопцы! Воробьев и Салазкин - вперед. Филипп Афанасьевич и Торба - сзади, в группе прикрытия. Только не чихать!.. - Повернувшись к Биктяшеву, Алексей тихо спросил: - Ты, Хафиз, ракетницу мне дашь? - Не дожидаясь ответа, решительно сказал: - Сигналить буду я! С южной стороны открою по сараю огонь. Они начнут выбегать, ну а ты уж тут не зевай...

- Нет, не согласен!..

Алексей не дал ему договорить.

В темноте нащупал рукой пряжку командирского ремня Биктяшева. Под ней оказалась ракетница. Держась за ее рукоятку, Алексей тихо сказал:

- Не дури, Хафиз! Драться будем вместе. - Выдернул из-за пояса у Биктяшева ракетницу. Круто повернувшись, пошел к разведчикам. - Нужно будет, умрем вместе!

Ошеломленный Хафиз с минуту стоял не двигаясь. Потом догнал Алексея, с усмешкой прошептал:

- Нервный ты человек, Алеша! Возьми-ка еще два ракетных патрона... Да пулеметик прихватил бы ручной... Я даю, Алеша!..

Шли тихо. Впереди бесшумно двигался Яша Воробьев. Встанет он замирает вся группа, присядет - то же делают и остальные.

Спят в сарае фашистские солдаты...

Алексей Гордиенков поднимает руку с ракетницей.

Не успели еще погаснуть свечки кумачовых ракет, как пулемет Дегтярева в крепких руках Яши Воробьева ударил по сараю.

Следом за ним заговорили трескучие автоматы, загремели выстрелы короткоствольных карабинов. Над сараем взвился столб кровавого пламени. Крышу сорвали гранатные взрывы. Послышались крики.

ГЛАВА 7

Полковой трубач Трегубов, пробираясь на командный пункт первого эскадрона, угодил на краю соснового бора под жестокий огонь и потерял коня. Чувствуя, что конь валится на правый бок, Трегубов с казачьей ловкостью вырвал ногу из стремени и соскочил на землю. Упав на живот, он слышал, как над его головой со свистом пролетал огненный веер трассирующих пуль. Трегубов все плотнее прижимался к земле, хвоя царапала ему щеки.

Когда огонь стих, Трегубов, приподняв голову, увидел конские ноги с блестящими потертыми подковами, дергавшиеся в предсмертной судороге. Он подполз к седлу, расстегнул переметные сумы, трясущимися руками стал перекладывать патроны в вещевой мешок.

- Ах, Мишка! Мишка! - шепнул он, не утирая катившихся по щекам горячих, попадавших ему в рот слез. На шелковистой, кудрявой от пота конской шерсти выше передней ноги вздрагивала и билась холодеющая мышца...

Трегубов, вскинув вещевой мешок на плечи, пошел навстречу грохотавшему бою. На фоне ржаного поля далеко была видна его фигура, а за его спиной, как цветущий мак среди колосьев перезревшей ржи, горел на трубе малиновый вымпел.

Чалдонов стоял на сером огромном валуне и смотрел в бинокль на горевший танк.

Он торопливо прочитал донесение, отрывисто сказал:

- Опоздали!.. - Скосив черные глаза, посмотрел на широкое, исцарапанное лицо Трегубова с грязными потеками на щеках.

- Коня... - заговорил было трубач. У него вздрагивала и тряслась нижняя челюсть.

Но Чалдонов не видел и не слышал его. Он снова поднес бинокль к глазам. Посапывая, тяжело дышал.

- Трегубов, - не поворачивая головы, крикнул Чалдонов, - быстро играй: "Коноводам первого эскадрона на галопе подать лошадей!.."

- Да что вы, товарищ старший лейтенант! - Трегубов от удивления раскрыл рот.

- Играй, говорю! - властно крикнул Чалдонов. - Кони чтобы были здесь через пять минут!.. Ну? - Рванул от глаз бинокль и зажал его в кулаке. Он был страшен в эту минуту и красив.

Трегубов рукавом гимнастерки вытер дрожащие губы, приложил к ним трубу, надул щеки. "Трата-а-а-а! - резко взвизгнула труба и запела: Коноводам подать лошадей!.." Звонко и далеко полились звуки, убегая в густую зелень леса, проникая в самые тайные его уголки.

Неизвестно, что могли подумать немцы, но казаки, забывая о свисте пуль, поднимали из окопов головы и с изумлением прислушивались.

Что-то необыкновенно волнующее было в этих певучих звуках, призывное, тревожное, ободряющее!..

Через двадцать минут эскадрон был на конях.

Чалдонов, оставив на поле несколько пулеметов, приказал выдвинуть их ближе к деревне и дать огонь по северной окраине, не выпуская немецкую пехоту. После крика "ура" огонь прекратить. Сам же на широком аллюре повел эскадрон в направлении Подвязье - на юг. Но, войдя в ближайший лес, неожиданно круто повернул на восток. В лесу объяснил людям задачу, коням дал отдохнуть, оставленных для прикрытия пулеметчиков скрытно подослал к деревне на расстояние трехсот метров и с клинками наголо, на сумасшедшем карьере ворвался в Устье с запада.

Темно-серая, с черной гривой, похожая на мустанга Нарта внесла Чалдонова в деревню первым. Фашисты кинулись врассыпную по огородам. Трескуче щелкали выстрелы, рвались гранаты. Чалдонов, поблескивая клинком, носился по деревне. Уцелевшие два танка повернули и покатили в направлении Митьково, где их хорошо встретил посланный Доватором артиллерийский капитан с черными усиками. Третий подбитый танк спешенные казаки закидали гранатами. Взорвали десять автомашин. Не успевшие бежать фашисты были порублены, один захвачен в плен.

Вся операция была проведена в течение получаса, без единой потери.

Вспоминая впоследствии эту операцию, Лев Михайлович Доватор шутя говорил газетным корреспондентам: "У меня есть такие хлопцы - в конном строю танки атакуют и клинком рубят..."

Бой утих. Казаки выводили трофейных куцехвостых бельгийских лошадей и по распоряжению Чалдонова запрягали их в немецкие, на высоких колесах, фуры. Трегубов с трубой за плечами уселся на рослого битюга и нещадно колотил его шпорами по бокам. Лошадь слушалась плохо, шла неровной, тряской рысью. Трегубов, неуклюже и смешно подпрыгивая, подъехал к группе казаков.

Сюда же подъехал и Чалдонов. Нарта, не успевшая остыть после боя, все еще всхрапывала, рвала повод, сверкая черными глазами, выгибая шею, сердито косилась по сторонам.

"Не конь, а черт", - с завистью подумал Трегубов. Сравнявшись с группой казаков, Чалдонов поднял вдвое сложенную нагайку, повертел над каской и, медленно опуская ее к стременам, зычно подал команду: "По коням!"

Казаки быстро выводили коней.

- Товарищ комэска! Тут пленный! - крикнул кто-то.

Чалдонов повернул голову. Среди расступившихся казаков стоял в потертом, мутно-сером френче высокий, краснолицый, с рыжими усами немец. Рядом с ним, с автоматами в руках, выпачканные в грязи, стояли Буслов и Криворотько.

- Где ж вы были? - крикнул Чалдонов, сдерживая кипевшую в груди радость. - Быстренько докладывайте! Времени у нас нет! - Чалдонов нетерпеливо постучал плеткой по передней луке.

Буслов не спеша счищал с рукава грязь. Сунув руку в карман, достал чистенький, аккуратно сложенный платок и начал протирать им автомат.