Страница 2 из 16
Когда мы вошли в квартиру, пир был горой, мужской голос фальшивил под гитару, звенели стаканы, ложки стучали по тарелкам, Аида, беря осторожно коробку, заметила ехидно:
– Послали за дьяволом, а вернулся с бабами.
Позже, как выяснилось, одна из них была племянницей Рудольфа Нуриева, и она мигом попала под опекунство дома на рю Университет. Звали мою новую знакомую Гуля (Гузель), личная жизнь которой летела кувырком, оставляя шишки. Черная серия. Любовь появлялась и исчезала, вновь оставляя горький привкус. Ей, бывшей балерине, мечталось, по ее словам, найти своего хотя бы и плюшевого принца. В женских проблемах Аида разбиралась, особенно, если это касалось таких, как разбитое сердце. Коварная интриганка, как фокусник, вытащила за уши из котелка довольно красивого и симпатичного мальчишку Франсуа, сына подруги. Организовала для обоих стыковку под предлогом безобидного five o’clock. Парнишка вел себя джентльменом, удивил хозяйку букетом сорванной черемухи из ближайшего сквера, после чего закипели страсти, весь космос стал слишком тесен. Они исчезли в нем, постепенно перестав появляться за широким столом у Сычевых. Мне иногда удавалось с ними общаться то на вернисажах, то случайно на улице. Говорили обо всем, но мои вопросы о женитьбе они старательно избегали, наверное, стесняясь темы. Аида говорила, что это был подлинный роман со слезами…
В 88-м году я переехал в студию под крышей на рю де Бонне. Из окна ванной комнаты виднелась Эйфелева башня, а из кухонного – панорамный вид Монмартра, зеленые крыши Лувра над Сеной. Были у нее и другие достоинства – ровные, хорошо освещенные гладкие стены. Закрепив на них холсты гвоздями, я принялся писать картины. Отмахавшись кисточкой и надышавшись скипидара, спускался, прогуливался по галереям, рассматривал ближайшие антикварные магазины, заставленные всяким безделушками, иногда заходил и знакомился с их хозяевами, так что меня, измазанного краской, вскоре знала каждая собака. Между собой они дали мне лестную для меня кличку Ван Гог. Было и излюбленное ими, потертое годами кафе, которое существовало еще с периода Второй Империи. Усатый патрон охотно делился историей своего заведения – когда-то тут была другая вывеска «Черная кошка», под которой собирались художники-импрессионисты, добавляя страшные подробности из их биографий: как выбили зуб кулаком в драке Гогену или как молодой Моне разрисовывал бутылочные этикетки, возможно, очень преувеличивая легенды. Между прочим, там над баром почетно висела реликвией фотография – президент Миттеран с бокалом пива, а на заднем плане лицо усатого патрона. Тут царила атмосфера уличного базара. Его жена Жанна, губастая тетка, кокетничала с клиентами, давая целовать свою пухлую руку, избранным могла предоставить кредит, записывая сумму в голубую тетрадку, напоминала им, что рано или поздно надо чем-то расплачиваться. Каждый понимал это по-своему.
Итак, то, что случилось однажды, отлично помню. Я пил кофе после обеда за стойкой, прислушиваясь к озорным байкам патрона, анекдоты – часть развлекательной программы. Его жена, поддерживая разошедшегося смехом мужа, подливала бойко красное вино завсегдатаям. Через минуту, обтерев руки фартуком, она встала напротив меня, оперевшись на буфет. Бедная пуговица еле держалась от выпирающей из белой рубашки груди, и, заметив мой пристальный взгляд, Жанна притворно смутилась:
– Ищите музу, месье художник? Будет желание, могу вам попозировать. – Тут она сменила тон и, почти шепча, сказала: – Посмотри, кто идет по улице, балерун, вот это настоящий мужик, мне бы такого… наш сосед.
Я резко повернулся и увидел сквозь запыленное стекло окна медленно идущего Нуриева, она еще фантазировала вслух, но, понимая важность события, боясь потерять момент, я положил кучу монет на блюдце и поспешил догнать артиста.
Само знакомство произошло экспромтом. Плавно обойдя стороной, я представился. Сначала он метнулся к обочине, видимо, опасался сумасшедших фанатов, но, услышав русский язык и имя своей племянницы, прислушался, и мы разговорились.
Мое краткое жизненное повествование его сразу развеселило: «Моряк, прыгнул в море с корабля? Здорово!» – у нас было что-то общее, подойдя к голубым воротам его дома на набережной Вольтера, я задал последний вопрос, как сейчас поживает беспокойная родственница. Он, стесняясь, помялся:
– Дура она! Одни причуды, занимается ерундой, как-то устроила попойку со своим возлюбленным поздно ночью, да к тому же устроили скандал над моей головой, мне пришлось подняться к ней. Позвонил в дверь, надеясь усмирить их, она приоткрылась, выглянул прыщавый пацан и послал куда-то меня матом. Я остолбенел враз от наглеца. – Нашу беседу оборвал порывистый мартовский ветер. Нуриев, надвинув картузик на лоб, укрылся под сводами парадной. Прощаясь, подвел разговору черту: – Поскорее бы вышла замуж.
Чаще всего это были случайные встречи, а иногда, вычислив распорядок дня, я поджидал у дома, когда он выйдет, как правило, в 21 час. Схема наших прогулок зависела обычно от погоды, как правило, маршрут начинался от набережной, потом, завернув за угол, мы шли до улицы Universitet и, перейдя Сен-Жермен, поворачивали налево. Короче, получался своеобразный квадрат. Этот год был особенным: смена идеологии, падением режимов. Мы говорили обо всем, даже о современной советской политике, хотя это было так, второстепенным. Бывало, косясь на мой экстравагантный образ, желтый пиджак и брюки в полоску, он делал замечание: «Ну, подлинный попугай, сам по себе произведение». Как-то я упомянул имя моего друга писателя Лимонова, о нем он уже где-то читал.
– Скандальный персонаж, Игорь! Утверждаешь, новая волна в литературе, сильнее, чем Набоков? – Расспросил кратко о Лимонове и пообещал, что сходит наверняка в русский книжный магазин Globus за книгой.
Многочисленная семья Сычевых (трое детей с собакой) переехала за периферик[2], в довольно просторную квартиру, и по этому поводу устроили вечеринку. Черный рояль посередине салона, громадная кастрюля с горячим ароматным борщом. С досок развешанных икон святые блаженные лики смотрели на представителей вымирающей русской эмиграции, лысых диссидентов, те скопились группой, карали огнем и мечом Советскую власть. Скандальная богема занимала почетное место. Аида, душа общества, наряженная в красочный вышитый кренделями сарафан, металась между кухней и гостями. Я делал удар на очередную порцию пельменей с рядом сидящим писателем Лимоновым. Он пришел без Наташи Медведевой. Отпив глоток коньяка, объяснил причину – снова поругались и подрались:
– Все стараюсь перевоспитать ее. Мартышкин труд. Напьется, теряет контроль над собой, ломает мебель. Не понимаю, как из розы выросла крапива, просто чудеса!
– Эдик, брось переживать по пустякам. Хочешь, познакомлю тебя с Нуриевым, знаменитым танцором? Классный человек, погуляем вместе!
– Рыжий, ты что, спятил? Какие гулянки? Мне роман писать надо! – так мне ответил раздраженный литератор.
Когда вечеринка подходила к концу и я уже стоял на пороге, появился со съемок фотограф Володя, положив сумки, вздохнул. Жаловался, что приехал Барышников со своей труппой, и завтра будет грандиозная гала в Мулен Руж, и что ему заказали фото для журнала Paris Match. Идея посмотреть шоу заезжего балеруна меня завела, и то, что после по программе будет коктейль, удвоила желание. После переговоров мы решили пойти вмести.
– Будешь моим ассистентом, потащишь аппаратуру, o’key, старик?
Выйдя из метро «Rue de Bac», услышал, как кто-то зовет меня, развернулся, заметил в лунном сиянии около журнального киоска Жанну с пуделем на поводке.
– Месье Винсент, откуда так поздно, свидание с ночными музами? Знаете, я ревнивая особа? – сказала она и, изменив тон, взяла меня деликатно под мышку. – Люди знают, что вы подружились с танцором! Замечательно, но могли бы сделать мне одолжение и зайти к нам в кафе разочек? Чикнуть несколько клише с ним, а я за это вознагражу, буду угощать вас настоящим колумбийским кофе целый год, постарайтесь, пожалуйста, mon cher. Это такой пустяк!
2
Периферик – это окружная магистраль Парижа.