Свобода… для чего?

Так вот, по этому признаку и обнаруживает свою истинную сущность та цивилизация, которую я попытался определить. Это не цивилизация, а контрцивилизация, она существует не для человека, но стремится поработить его, создать человека для себя, по своему образу и подобию, узурпируя тем самым власть Бога. О, я знаю, для многих из вас эти образы — пока еще только образы. Тем хуже! Вы только что прочли в своих газетах невероятный рассказ об экспериментах, которые пытались ставить немецкие врачи in anima vili[15], а именно, над депортированными людьми, предоставленными в распоряжение техники. Если это вас не насторожит, придет день, когда нынешние методы пропаганды покажутся до смешного отсталыми и неэффективными. Биология позволит воздействовать непосредственно на мозг, и речь пойдет уже не о том, чтобы отнять у человека свободу, но о разрушении в нем последних рефлексов свободы.

О, вопрос стоит не об уничтожении машин, а о восстановлении человека, то есть о возвращении человеку, вместе с осознанным чувством собственного достоинства, веры в свободу его разума. Вы считаете эту цивилизацию чем-то роковым, неодолимым, вы полагаете, что она сильнее вас. Думая о нереальном уничтожении машин, о всемирном саботаже на заводах, вы пожимаете плечами. Но вам не предлагают ничего подобного. Захват мира машинами, повторяю, — лишь симптом некоторого духовного недуга. Разрушать машины — все равно что уничтожать по одной язвы больного ветряной оспой. Когда инфекция побеждена, болячки исчезнут сами собой. Уничтожение диктатур — это прекрасно. Но, уничтожив две из них, вы разрушили огромную часть наследия человечества. Уничтожая третью, вы рискуете взорвать планету, а если она все же уцелеет, не исключено, что и сами победители в свою очередь подхватят заразу.

Все человечество больно. Прежде всего необходимо вернуть человеку духовность. Ради этой цели пора, давно пора во что бы то ни стало и как можно скорее мобилизовать все силы Духа. Дай бог, чтобы с этим лозунгом выступила моя страна, ныне униженная. Наш народ, быть может, заслужил за свою долгую историю это право — право вернуться сегодня к идеям, которые он когда-то широко распространил по всему миру, а затем их настолько затаскали, истрепали, исказили корыстью, невежеством и глупостью, что он и сам их не узнает. Надо вернуть им жизнь, как встарь золотым и серебряным монетам, которые отправляли в переплавку.

Как мы понимали свободу до наших гражданских разногласий, в пору, когда самосознание Франции отличалось наибольшей ясностью или, по крайней мере, достигало высшего накала, в пору расцвета традиционного французского гуманизма? К этой идее и надо вернуться. Ибо мы верим, что она еще способна примирить всех.

Надеюсь, среди вас много, очень много хороших христиан. Быть может, они решат, что в конце концов с точки зрения вечного спасения менее предосудительно быть съеденным, а не поедать других, быть жертвой, а не палачом. Я не уверен, что смогу вывести их из заблуждения. Не уверен, что сумею объяснить им, как страшна солидарность, связывающая услужливую жертву и палача, который, кстати, похож на нее как родной брат, поскольку нередко он убивает тоже из трусости. Если позволите, я сделаю сравнение: почти такая же солидарность связывает не в меру кокетливую красавицу со всеми встречными, в ком она будит желание (если предположить, что оно когда-нибудь спит, увы…). Есть об этом восхитительная страница у старика Блуа[16]. Так вот, я говорю, что трусость некоторых христиан перед завтрашним миром, которого они будто бы видеть не видят, знать не знают, это поистине слишком опасный соблазн для кровожадного людского племени, именно сейчас нашим миром формируемого. О, я не шучу, клянусь вам! Неверно, что жертва вправе подставить горло под нож убийце: вид пролитой крови, того гляди, разбудит хищников, дремлющих в сознании людей. Вы полагаете, что последняя бойня исчерпала запасы жестокости в мире? Все говорит о том, что эти запасы, напротив, поразительно выросли.

Честертон когда-то заметил, что христианские добродетели обернулись безумием. И в самом деле, случается, что христианские добродетели обращаются помешательством. Оно может быть буйным. А бывает и старческий маразм. Христианское смирение — добродетель мужественная, предполагающая обоснованный выбор: отвергнуть или принять несправедливость. Мне кажется, он доступен далеко не всем. Чаще всего вместо смирения встречается этакое тупое равнодушие к чужому несчастью. В былые времена христианское смирение шло на эшафот и на костер с высоко поднятой головой, с огнем во взоре, спокойно скрестив руки на груди. Сегодня, безвольно опустив руки, пряча глаза, оно притулилось в уголке у огня, который его уже не согревает. О, знаю: эти актуальные истины не по вкусу пастырям, проповедующим такое смирение по примеру священников катакомб, что проповедовали мученичество. Что поделаешь! Когда они твердят нам: «Смиритесь!..» — как в свое время епископы и архиепископы, сторонники вишистского коллаборационизма, мы не попадаемся на удочку, мы-то понимаем, что это значит: «Смиритесь с тем, что у вас такие пастыри, как мы…»

Сказанное сейчас о смирении можно отнести и к надежде. Франсуа Мориак, который порой — изредка — благоволит посвятить мне очередной напев своей элегической волынки, как-то похвалился, будто он держит за руку маленькую девочку Надежду, о которой писал Шарль Пеги. Если знаменитый академик и впрямь водит малышку гулять от Ронпуэн на Елисейских Полях до Академии, невесело, должно быть, ей живется! Не дай бог ей вдобавок читать его статьи в «Фигаро». Думаю, она вмиг увянет, познакомившись с мориаковской казуистикой. Я вовсе не возлагаю на господина Мориака вину за то, что надежда — предмет всеобщего мошенничества: скорее, мой знаменитый коллега и сам стал жертвой надувательства. Охотно признаю, что он преисполнен благих намерений, даже переполнен ими: он готов поделиться всем, что имеет. Беда в том, что у него, кроме опасений, ничего нет. И каждый день в «Фигаро» он предлагает их всем. Мне не надо опасений господина Мориака. Я отказываюсь принимать за надежду эту готовность идти навстречу всем опасениям, это своего рода мрачное наслаждение. Меня не проймешь упреками, будто моя непреклонная позиция толкает людей к отчаянию. Я не толкаю людей к отчаянию, я хотел бы силой вырвать их из того смирения, где, в сущности, им вполне уютно, поскольку оно избавляет от необходимости выбирать. Вот это слезливое, пораженческое смирение и есть самое настоящее тупое отчаяние. Толкая людей к отчаянию, я делаю то же и из тех же побуждений, что должен был сделать добрый товарищ парашютиста Шумана, председателя Народно-республиканского движения[17], сочувствуя его колебаниям и терзаниям: толкнуть его в бездну. Господин Мориак на балконе «Фигаро», похоже, демонстрирует те же симптомы, те же терзания, что и его друг: стоя на краю, он взывает к нам, но не прыгает.

Надежда — добродетель героев. Люди думают, что надеяться легко. Но надеются только те, кто имел мужество отчаяться, отвергнув иллюзии и ложь, где иные находили прибежище, ошибочно принимая их за надежду. Знаю, вы думаете, что я слишком суров к господину Мориаку. У меня нет никаких оснований для личной враждебности к нему, и Господь Бог, коему открыты тайны совести, несомненно, знает, что писатель, измученный множеством книг, где на каждой странице изливается плотское отчаяние, точно грязная вода, стекающая по стенам подземелья, в самих своих заблуждениях достойнее меня, все понимающего. Но даже из любви к нему я не могу допустить, чтобы оптимизм путали с надеждой. Надежда означает необходимость идти на риск. Возможно, на самый высокий риск. Надежда — это не снисходительность к самому себе. Это величайшая и труднейшая победа над своей душой, которую может одержать человек.

15

Над малоценными существами, здесь: над подопытными животными (лат.).

16

Леон Блуа (1846–1917) — католический писатель и журналист.

17

Народно-республиканское движение (MRP) — христианско-демократическая партия, основанная в ноябре 1944 г., составившая, вместе с коммунистами и социалистами, трехпартийную правящую коалицию во Франции 1945–1946 гг.; Морис Шуман (1911–1998) — журналист, автор радиопередач «Свободной Франции» из Лондона, участник освобождения Франции, политический и государственный деятель послевоенной Франции, председатель MRP в 1945–1949 гг. В 1946 году полковник Пасси обвинил Шумана в том, что тот не смог прыгнуть с парашютом во время десантной операции в Бретани: эта история бросила тень на репутацию лидера MRP. В письме к Шуману де Галль замечает: Пасси «ответил оскорблением на низость, заключавшуюся в том, что ему было отказано в суде. В этой низости активно или пассивно участвовала Ваша партия… Вот что происходит при таком режиме, когда само правосудие политизировано». Сподвижник де Голля, реформатор контрразведки полковник Пасси в 1945 г. был арестован по ложному обвинению и провел в заключении 200 дней, безуспешно добиваясь суда. В 1946 г. ушел в отставку.