Страница 25 из 56
После этого Рагдай уточнил, что гонец вряд ли доберётся до Конницы к полуночи, а значит, в селении можно оставаться до рассвета.
Стовов согласился и, на ходу выдавливая в рот сырые яйца, которые нёс в шлеме Ломонос, вошёл в дом напротив креста и уселся спиной к потухшему очагу, между полатями. Полумрак осветили факелом из тонких лучин, облитых воском, а Тороп подвёл к Стовову и Рагдаю седобородого старца со слезящимися глазами и ввалившимся ртом. Старец назвался Холлой и долго на славянском языке, шамкая, говорил про то, как начиная с праздника Кастрома всех мужчин забрал в своё войско король Само. Потом, в канун Дадлы, иудейские или сирийские купцы, напав ночью, увели молодых женщин через Моравские Ворота, чтоб продать где нибудь во Фризии, и что люди Само получают от всех купцов золото. А потом два раза приходили авары с кутургутами. Забрали всех сколько нибудь годных коней и велели привезти в Кайов десяток возов примятого сена и десять мер овса, иначе пожгут. Три дня назад пришли саксы, запытали прежнего старосту, убили пришлого проповедника, забрали соль и все железные ножи, что были длиннее ладони, а потом заставили рыть в роще волчьи ямы с кольями на дне и рубить засеку поперёк тропы. Оттого люд решил ночью уходить к Праже. А виноват во всём прежний старейшина, что не увёл в леса всех жителей Стрилки, как только франконец Само стал королём чешей, моравов и склавян.
Рагдай сказал старику, что князь Стовов возьмёт съестных припасов только одну корову и пять свиней, да десяток кур и за это старику дадут десять полновесных золотых безанов Ираклия, соль и возможность ночью выйти из Стрилки. Но старик за это даст проводника, что ведает волчьи ямы в лесу. Старейшина согласился, затем запросил ещё пять безанов, но был бит Торопом плетью и вытолкан на двор.
Стовов, слишком ослабленный обильной едой и питьем, не воспрепятствовал отдать плату и по уходе старика замертво уснул прямо на земляном полу, не снимая кольчуги и меча. Полукорм стянул с него сапоги и забил под затылок пук соломы, затем по своему почину связал монаху руки и ноги и сел рядом, охранять обоих, и сразу же уснул. Тут же устроились Семик с Ломоносом, Скавыка, Стень и Струинь. Остальные дедичи заняли полати. Не было только Торопа и ещё нескольких мечников, всё ещё рыскающих по домам. Рагдай съел кусок окорока и вышел на двор.
Вечерело. Туманные облака на скалах Исполиновых круч отражали пурпур солнечного диска, наполовину ушедшего в прихотливую кайму лесов на Могильницевых высотах. Над высотами кружили вороньи стаи, словно пригоршни пепла в потоках раскалённого воздуха кузнечных горнов. Очень низко пролетел огромный серо стальной орёл и сразу за Стрилкой начал быстро подниматься, ни разу не шевельнув распластанными крыльями с оттопыренными пальцами рулевых перьев, используя лишь упругость встречного ветра, смутив своей необычно поздней охотой сонного аиста, облетающего гнезда в развилке берёзовых ветвей. Вокруг каменного креста, вповалку, спали стребляне. Кони их беспризорно бродили вокруг, дёргая солому с крыш сараев. В просвете между головным домом и поленницей было видно, как на пашню выкатывается последний воз, на котором, свесив босые ноги цвета глины, трясётся седобородый староста Холла, рядом семенит простоволосая девочка с гусём под мышкой, и казалось, что если б гусь время от времени не бил воздух крылом, то девочка непременно упала бы под его тяжестью. Прочие повозки уже едва можно было различить. Посреди пашни чадил костерок, разложенный сторожем саксов. Навстречу Рагдаю проехали двое полтесков, сменить свой дозор на краю леса.
Варяги расположились на самом краю селения, за которым начинались капустные грядки, вокруг двух костров. Отсюда можно было не щурясь увидеть, как красное солнце всё быстрее и быстрее погружается в Могильницевы высоты, наполняя поднебесье от края до края таинственным, багряным свечением, разливая среди холмов ровный, мягкий, жемчужный свет, отчего растворялась чёрная сажа теней, даже самых глубоких, копившихся и нарастающих с самого полудня.
Прекрасное видение длится мгновение, и вдруг гаснет солнечный блик над высотами и всё вокруг: земля, трава, горы, облака - становится черно и только спустя ещё несколько мгновений начинает снова проявлять свой объём и окрашиваться в цвета и оттенки чёрного, серого, синего. У того костра, что был поменьше, ногами к огню, лежали раненые Гельга и Вольквин. Меж ними, сгорбившись, сидел Хорн, щупая повязку на глазах. Гельга во сне рычал и хватал подле себя траву. Тут же стояли носилки с грудой шкур. В них восковой маской виднелось лицо конунга Вишены Стреблянина. Подле сидели, поджав под себя ноги, Эйнар и Свивельд. Бирг выдувал из флейты печальные звуки. По другую сторону тихо переговаривались Ацур и Ладри. У другого, большего костра располагались остальные, неожиданно бодрые варяги. Спали только Торн, Ингвар и Ульворен. Гельмольд пытался с помощью Овара чинить кольчугу, Ингвар ссорился с Фарлафом, оба вскакивали то по очереди, то вместе, а Икмар с Ейфаром их придерживали за рубахи.
Прочие слушали рассказ ряболицего Хеда, похожий на сагу о битве Локи с Хеймдаллем и сагу об обольщении Локи златовласой великаншей Скади одновременно. На границе светового круга от костров терпеливо сидели две лохматые собаки, не ушедшие с хозяевами. Когда Хед запинался, путаясь в собственных хитросплетениях, он кидал в сторону собак что нибудь из объедков от ужина, собаки уносились в темноту, и там начиналась свара. Это отвлекало слушателей.
Рагдай подошёл к малому костру, при этом Ацур и Ладри замолчали, Бирг прекратил играть, а Свивельд приветственно поднял громадную ладонь.
- Что, Эйнар? - Рагдай склонился над телом Вишены. - Лил конунгу на грудь колодезную воду?
- Лил, - кивнул Эйнар, ударяя ладонью между собой и носилками. Земля отозвалась хлюпающим звуком лужи. Кудесник на груди конунга отодвинул в сторону мокрые шкуры, раскрывая всё тело Вишены, и поправил меч, чуть съехавший вправо. - Уже месяц взошёл, а он не поднялся. Горе, клянусь богами. Только вода Матери Матерей могла бы его теперь оживить! Да. Умер.
Эйнар схватился одной рукой за глаза, другой сжал свой затылок и качнулся вперёд, промычал что то перешедшее в тихий, сдавленный вой. Приподнялся на локте разбуженный бледный Гельга. Незрячий Хорн протянул перед собой руки с дрожащими пальцами:
- Я хочу проститься с конунгом. Дайте мне дотронуться до его лица, во имя всей Валгаллы.
Поднялся Ацур, сказал через костёр:
- Завтра мы двинемся обратно через перевал к ладье. Сделаем большой костёр на плоту и проводим славного конунга ругов Вишену Стреблянина в Валгаллу к трону Одина. С ним отправим обильную пищу и питьё, оружие и золото, и рабов, чтоб они прислуживали ему в пути, пока руки туманной Хлекк или прекрасной Фригг не подхватят его. Я пойду сейчас и добуду несколько аваров или кто будет. Они живые лягут на плот рядом с конунгом! Мне нужны ещё трое.
Эйнар поднял руку вверх и тихо сказал:
- Я пойду.
- И я! - откликнулся Свивельд.
Остальные тоже вызвались идти добывать жертвы для погребального костра славного конунга. Возник спор о том, кто достойнее, старше, сильнее, хитрее, у кого больше золота, кто был ближе конунгу духом, кого он вызывал вперёд во время сшибок.
Даже лучшее умение понимать склавянский служило доводом. Ингвар сказал, что он первый дал клятву Вишене в Тёмной Земле, а Свивельд сказал, что спас конунга в Страйборге, когда Гуттбранн хотел ударить ножом его в спину, потом Ульворен вспомнил, что Вишена подарил ему кольцо, а Бирг знает его любимую мелодию...
Глава четырнадцатая
ПОЛТЕСКИ
Варяги угомониться не смогли, несмотря на предостережения Эйнара о том, что в ближайшие ночи отдыха не предвидится. Чудесное воскрешение конунга Вишены Стреблянина требовало объяснений, и объяснения родились в долгом споре между варягами ругами, во главе с буйным Фарлафом, и варягами из Ранрикии, во главе со Свивельдом и Биргом. Чудин Гуда и Рулов приняли сторону ругов. Эйнар от участия в споре уклонился, так как оставался с конунгом и до окончания спора сидел поодаль, держа наготове тяжёлую палку. Спор шёл о том, чьи боги, норманнские, ругские или склавенские, хранили Вишену в бою и потом вернули к жизни.