Страница 28 из 86
И будто разгадав мои мысли, эта падла открывает холодильник, и там стоят у него несколько бутылок чешского пива "Сенатор"! Вы представляете?! Я даже обалдел от этого совпадения! А он, улыбаясь, берет пару бутылок за холодные, в ледяной испарине, горлышки, ставит на стол, открывает, нажав металлической пробкой на крышку стола, и разливает нам двоим по стаканам.
- Прошу. Чешское. Как в "Сокольниках".
Я восхитился такой идеальной психологической работе. Взял стакан, выпил залпом и спросил:
- Слушайте. Кто вы такой? Это ведь не ваш кабинет. я - Не мой? Почему вы так думаете?
- Потому что вы не стали бы открывать пиво о крышку ясвоего письменного стола…
Он улыбнулся:
- Андрей Борисович, давай на "ты". Мы одногодки. И оба в одной системе работаем, только в разных ведомствах. Ну, ошибка вышла с тобой, поторопились ребята. Так они извинятся. Я их сейчас позову - и этого капитана и двух сержантов, они тут сейчас на коленях ползать будут, хочешь?
Я молчал. Он нажал какую-то кнопку под крышей стола, в дверях тут же вырос дежурный.
- Капитана Багирова, срочно, - приказал мой "следователь".
Охранник исчез, мой "следователь" молча смотрел на меня, разглядывая. Потом сказал:
- Да ты пей пиво! Оно ведь греется… - он открыл еще одну бутылку, налил мне в стакан.
Не знаю, наверное, по законам литературы, если бы эту повесть написал Гюго или хотя бы Юлиан Семенов, герой, то есть я, швырнул бы сейчас стакан, или выплеснул пиво в лицо этому следователю и гордо удалился бы в тюремную камеру, где его еще раз избили бы милиционеры или уголовники. Но я не Гюго, не Юлиан Семенов, не Штирлиц. Кроме того было непонятно, за что мне тут сидеть. Чтобы не выдать Зиялова? Так они, оказывается, уже знают его фамилию. А ради очерка о тюрьме - такой очерк вряд ли опубликуют. Короче говоря, я сидел в комнате и ждал капитана Багирова. Я еще ничего не сказал - ни "да", ни "нет", собственно, я не знал, чего он от меня добивается, этот "следователь", и почему вдруг такой политес…
Дверь открывается, вошел капитан Багиров - те же самые, на выкате наглые азербайджанские глаза, молодая залысина на потном лбу, черные усы.
- Разрешите, товарищ…
- Отставить! - резко прервал его мой "следователь", видимо, чтобы чтобы тот не успел назвать его звания или фамилию. - Закрой дверь. - И когда Багиров закрыл дверь, он подошел к нему вплотную, сказал негромко: - Ты что, негодяй, милицейский мундир позоришь?! За что, ети твою мать, ты думаешь, тебе деньги платят? За эти звездочки на погонах? Так я их сорву сейчас к едреной матери! Ты должен видеть, когда перед тобой дерьмо всякое, а когда руководящие работники, за это тебе деньги платят, понятно?
- Понятно, товарищ… - поспешно сказал Багиров.
- Отставить "товарищ"! Тамбовский волк тебе товарищ! Ты знаешь, на кого вчера руку поднял?
- Никак нет… - поспешно ответил Багиров, потея от страха.
- То-то! Извиняйся теперь! Проси прощения! Если он скажет встать на колени - встанешь! Иначе выкину из милиции в два счета! У тебя дети есть?
- Двое детей, товарищ…
- Заткнись! И дети твои без хлеба останутся, а ты - без погон. Или - проси прощения у товарища Гарина. Ну?
Да, это была отвратительная сцена. Даже не спрашивая, не раздумывая, этот боров-капитан вдруг рухнул на колени и пополз ко мне, ухватив себя рукой за кадык:
- Мянулюм, <умоляю (азерб.)> товарищ Гарин! Я больше не буду! Матерью клянусь!
Я видел, как "следователь" смотрит на меня с прищуром, ждет реакции, видел этого лживо-кающегося капитана Багирова, и все это вместе, весь этот спектакль был настолько отвратителен, что я повернулся к этому "следователю" и сказал с отвращением:
- Ну, хватит! Достаточно!
- Вы его прощаете?
- Да.
- Иди, Багиров, и помни!
- Сагол! - по-азербайджански стал благодарить его капитан. - Сагол, товарищ…
- Хватит, - снова брезгливо оборвал его "следователь". - Иди отсюда! - И когда за капитаном закрылась дверь, спросил у меня: - Теперь позвать этих двух сержантов?
- Не надо, - сказал я. - Что вы от меня хотите?
- Ну, мы ведь уже на "ты"! - он протянул мне "Марлборо". - Закуривай. Что я хочу? Чтобы ты забыл эту историю. Никто тебя не бил, и вообще - ты не был в милиции. Зиялова мы найдем, Зиялов - бандит, но ты не имеешь к этому делу никакого отношения. Зачем тебе впутываться, слушай? На следствие будут таскать, на суде придется выступать - тебе это нужно? Вот я рву - смотри - все протоколы допросов, все показания сокамерников. Ты не был у нас в милиции, вообще, а? А то потянется одно за другое: как арестовали? Куда привезли? Как отпустили? За что? Ну? Рву?
- Подожди, - сказал я. - Ведь у Зиялова моя сумка с документами. Как же я без документов? Мне же нужно восстанавливать паспорт, редакционное удостоверение. Писать заявление в милицию. А то его где-нибудь возьмут с моим паспортом…
- Ага! Это ты верно сообразил, молодец. Но как, по-твоему, - откуда я узнал, что ты корреспондент Гарин?
- От бухгалтера, - сказал я.
Он усмехнулся:
- Ну, от него тоже, правильно. Но еще до него, сегодня ночью к нам позвонила какая-то женщина и сказала, что на морвокзале в камере хранения в ящике номер 23 лежат вещи арестованного корреспондента "Комсомольской правды". - Тут он открывает ящик письменного стола, вынимает мою дорожную сумку и пассом, через стол посылает ее мне. - Как ты думаешь, кто эта дама?
Я молча смотрю ему в глаза, он говорит:
- Я тоже не знаю. Аноним. Дежурный офицер, который с ней разговаривал, только записал номер ящика, как она положила трубку. Нет, она еще сказала, что ты ни в чем не виноват. Но это к делу не имеет отношения…
Конечно, я понимаю, кто это звонил - Аня Зиялова. Но зачем говорить им это? Кроме омерзения и желания побыстрей уйти отсюда, уже ничего не осталось в душе. Я проверил документы в своей дорожной сумочке, убедился, что все на месте: паспорт, редакционное удостоверение, водительские права, книжка "Союза журналистов" и даже деньги (!) и встал.
- Я могу идти?
- Если мы договорились, конечно! А я это могу порвать? - он все еще держал в руках протоколы допросов и показания моих сокамерников. Я был уверен, что это только копии, но мне было все равно.