Тиховодье

– Я не верю ни одному вашему слову, – отвечает Катя, не оборачиваясь. – Вы просто обычный алкаш.

Когда она отодвигает ограждение, запертый в клетке с надписью «Виновен» мужчина начинает кричать что-то нечленораздельное.

Она оборачивается и видит странное мохнатое существо. Оно вылезает из-за коробок и пакетов с мусором. Огромные полупрозрачные крылья с прожилками распрямляются. Тварь поднимается на задние ноги. С лихорадочно двигающихся жвал стекает сероватая слизь. Водитель сначала пытается протиснуться в щель между прутьями, но, когда понимает, что это ему не удастся, истошно вопя вжимается в угол. Существо отводит передние конечности, приготовившись к удару, и затем, в один миг, прогнувшись, вонзает в живот мужчины тонкое длинное жало.

Катя закрывает глаза и, отворачиваясь, ускоряет шаг.

Все это сон. Это просто кошмар. А кошмары когда-нибудь кончаются. Когда-нибудь обязательно наступает утро, и ты просыпаешься.

У нее нет сомнений в том, что она узнала это создание. Это не что иное, как обросшая мясом и хитином цветочная скульптура стерляди, присутствующей на гербе города. Та самая, в которой ее сын разглядел одно из своих персональных чудовищ, – Стрекозомонстру.

И еще в одном у нее нет никаких сомнений. Она уверена, что видела едва колышущееся марево человеческой формы. Эфемерная фигура карлика, склонившись, наблюдала за муками обреченного шофера.

8.

Здание, в одной из квартир которого, она провела последние несколько лет жизни, встречает ее темными окнами. Если бы дома могли умирать, то выглядели бы, несомненно, именно так. Посеревшая (в данном случае с кровавым оттенком) кожа, темные, почти черные провалы окон, в которых почему-то ничего не отражается, – ни дома напротив, ни укрывшие небо сгустки туч, – распахнутые двери подъездов, как распахнутые в молчаливом крике беззубые рты. Да, именно так выглядят мертвые дома.

Двор залит кровавой водой. Она стоит лужицами на детской площадке, разлилась под скамейкой и разломанными качелями, даже внутри беседки у соседнего подъезда, где по вечерам любили собираться и «забивать козла» местные пенсионеры.

Катя поднимается на крыльцо. Инстинктивно открывает сумочку и вынимает из нее ключи, но потом замирает. В ключах нет необходимости. Правая створка дверей скрипит ржавыми петлями, покачиваясь как на ветру. Сломанный рычаг доводчика, безвольно провисает на шарнирах.

При всем желании она не смогла бы припомнить, когда такое случалось, чтобы в ее подъезд пускали кого угодно. Один из первых элитных городских домов построенный в начале нулевых всегда был лакомым куском для городских бомжей и попрошаек. Они так и норовили пробраться в него. Жильцам пришлось даже скинуться и посадить внизу охранника, чтобы он отваживал непрошенных гостей.

Тусклый свет с улицы просачивается внутрь и перед ней, из темноты, проступают четыре ступени и металлические поручни вдоль одной из стен.

Почему не горит лампа и почему пуста комната охранника? За что мы платим деньги?! – мысленно возмущается Катя, проходя мимо небольшого помещения где обычно в раскладывающемся кресле-кровати перед монитором компьютера сидел престарелый охранник.

Она поднимается на площадку первого этажа. Двери квартир выглядят странно. Все четыре перетянуты кожзаменителем и похожи на пупырчатые матрасы. Подобный подход к оформлению был популярен в прошлом веке во времена советского союза. Сейчас на входе в квартиры даже самые не имущие слои населения устанавливают металлические двери.

Должно быть она попала в обезумевший темпоральный портал и ее кидает из одного прошлого в другое. Или какой-то идиот раздавил бабочку и теперь ее настоящее непрерывно изменяется, пытаясь найти устойчивое состояние, и сбрасывая лишнее напряжение так же, как земля содрогается от серии землетрясений после сдвига тектонических плит.

Стены выглядят так будто над ними поработал безумный помешанный на всех оттенках красного последователь Джексона Поллока (художник первым применивший технику разбрызгивания– прим. автора). Кровавые кляксы, ржавые разводы, среди которых можно разглядеть пунцовые цветы с крупными лепестками и странные темно-бордовые извилистые линии, – вот не полный перечень художественных элементов, примененных им.

Правее, в глубине площадки, шахта лифта. При ее приближении разрисованные ужасными безвкусными граффити и обклеенные вкладышами от жвачек двери расходятся в стороны.

Ее будто приглашают войти.

– Тут кто-нибудь есть? – спрашивает Катя, понимая, что сам по себе лифт не откроется, для этого необходимо нажать кнопку. – Эй!

Раньше, во времена ее детства, были такие лифты, которые можно было отправить с этажа на этаж пустыми, но в её доме изначально был установлен современный лифт с зеркалами, камерами наблюдения и пафосными кнопками под дерево.

Она прислушивается, ожидая ответа. Кажется, сверху раздаются частые удаляющиеся шаги – кто-то торопливо поднимается по лестнице. Вероятно – тот, кто вызвал лифт, но у кого не хватило терпения дождаться его прибытия. Кто-нибудь со второго или третьего этажа.

Но кроме шагов ей кажется она слышит что-то еще.

Она вздрагивает понимая, что это детский плач. Сдавленный, но протяжный он доносится с улицы через распахнутую дверь. От него в сосудах замерзает кровь. Он выворачивает наизнанку. Почему так? Почему, как только она слышит, плачущего ребенка ее сердце сжимается и ей кажется, что это ее сын? Это так проявляется долбанный материнский инстинкт? Так у всех мам или только у нее? Она никогда не интересовалась об этом у подруг и отчего-то ей кажется, что больше не поинтересуется.

Ноги сами несут ее прочь из подъезда. Это иррационально, но она не сможет успокоится если не найдет плачущего малыша и не убедится, что это не Максим.

Да, это глупо, соглашается она с самой собой, но мы всегда совершаем глупые вещи, когда речь идет о любимых людях. В конце концов я почти уже пришла, пять минут это ничто, за пять минут ничего не изменится.

Глава 4.

1.

Оказавшись на крыльце, она понимает, что время опять остановилось. Рубиновые россыпи кровавых капель рассыпаны в воздухе. Поверхность огромной лужи на детской площадке сморщилась под порывом ветра и застыла, будто скованная космическим холодом. Весь мир – огромная ледяная скульптура. И ее тело – лишь часть его. Оно – часть скульптурной композиции.

Тело, но не сознание, ведущее счет своему собственному времени…

21… 22… 23… 103… 105…

… бесконечно сбивающееся и начинающее заново отсчитывать однообразную вечность до тех пор, пока предметы и, кажется, даже бесцветный и прозрачный воздух вновь не раскрашиваются, не достававшими еще какие-то мгновения назад, цветами и оттенками.

2.

Кровавая пелена, окутывавшая город, спала. На деревьях вновь зеленели листья, по небу проносились низкие тучи. Она выдохнула и изо рта вырвалось мутное облачко багрового пара. Прощальный привет из параллельного мира, в котором она побывала.

От следующего вздоха закружилась голова. Пронзительно и дурманяще пахло зеленью и мокрой землей.

Приятные запахи реальности не шли ни в какое сравнение с медными и гнилостными запахами кровавого дождя.

Перед ней возвышался дом, в котором она жила. Он уже не выглядел мертвым как раньше, но всё ещё казался брошенным, подобно остальным строениям в городе. Окна больше не были похожи на черные дыры, – в стеклах отражалось и небо, и соседние здания.

Над крышей промелькнула молния. Раздался запоздалый раскат далекого грома.

В дали печально прокричала одинокая чайка и у Кати замерло сердце. Это он, это тот самый звук, – поняла она. То, что она слышала стоя внутри подъезда – не было плачем ребенка. Это был просто крик чайки.

Возле крыльца появились довольно массивные на вид новые скамейки.