Тиховодье

Надеюсь, тут нет скрытых камер? – думает она. – Не хочется попадать в низкосортные передачи, заполненные закадровым гоготом.

Еще больше раскорячившись и изогнувшись, Екатерина, наконец, перебирается на другую сторону.

Через приоткрытую металлическую дверь, она попадает на огороженную фургонами зоопарка площадь. Составленные друг за другом прицепы образовывают правильный квадрат. Откинутые боковые стенки скрывают колеса и открывают посетителям клетки с толстыми прутьями, за которыми должны находиться животные.

Должны. Но не обязаны.

Сегодня клетки пусты.

Животных тоже эвакуировали? Но как? Прилетел волшебник в красно-белом вертолете и забрал из клеток всех тигров и мартышек? А попугаи полетели сами, будут добираться своим ходом? Глупость какая-то.

В центре площади установлен передвижной ларек, в котором когда-то, когда зоопарк работал и принимал посетителей, продавалось мороженое и сувениры.

Мальчика нигде нет. Она обходит вокруг ларька, надеясь, что он спрятался от нее за противоположной стеной. Дергает дверь, хотя и видит висящий на ней огромный амбарный замок.

– Малыш, – зовет она, оглядываясь. – Просто сними маску, и мы спокойно поговорим.

Не мог же он исчезнуть? – спрашивает она сама себя и тут же и отвечает на этот вопрос. – Мог. Если все это сон или бред. Если он привиделся мне. Как и этот кровавый дождь.

За стеклом ларька на прилавке две заплесневелые булки. Покрытые бурой и серой плесенью они выглядят отвратительно. При одном взгляде на них даже самый голодный человек не сможет не испытать ничего кроме рвотных позывов.

Я просто брежу. Иначе и быть не может.

Она прислоняется к стене ларька и закрывает глаза.

Может, в этот самый момент я нахожусь в шизофреническом отделении? Я привязана ремнями к кровати, и врач вводит очередную дозу транквилизатора в мою исколотую вену. Я ни в чем не могу быть уверенной.

Слезы обжигают веки. Она зажмуривается сильнее, и одинокая ледяная слезинка скатывается по щеке. Катя всхлипывает, вытирая ее рукавом.

Не реви, – приказывает она себе и, размазав по щекам слезы со следами кровавого дождя, вновь открывает глаза.

Прямо перед ней на ближайшей клетке, деревянная пластинка, прикрученная к прутьям кусками медной проволоки. На ней написано всего два слова «Glasiem umbra».

Похоже на латынь. Екатерина привыкла, что на ней пишут либо названия лекарств, либо микробов и злобных паразитов, поэтому подобная надпись на клетке где, судя по обилию веревок и торчащих из стен сучьев, должна содержаться обезьянка, не вызывает ничего кроме недоумения.

Позже, когда ей вспоминается…

… почему мои воспоминания то, как раздувшиеся трупы, медленно всплывают из глубин, на поверхность сознания, то выскакивают с идиотским смехом, как пружинный чёртик из шкатулки?..

… доставшаяся от родителей книга «История жизни», с реалистичными похожими на фотографии рисунками, недоумение сменяется настороженностью: изображенным в книге доисторическим чудовищам, ученые тоже давали названия на латыни.

Слово umbra более или менее знакомо и похоже на английское umbrella. Но какому же животному могли дать название «… зонтик»? На ум приходят только, грибы и медузы.

Еще, – инопланетяне. Картина инопланетных медуз, свисающих с верёвок, спящих на торчащих из стен сучьях и общающихся друг с другом телепатически, вызывает у нее улыбку.

Когда она подходит к следующей клетке и замечает надпись Ego comprehend улыбка медленно сходит с ее лица.

Третья клетка и новая надпись – Anima.

Слова кажутся знакомыми.

Эго, Анима – это ведь что-то из психологии? Фрейдизм и прочая хрень? Определенно, я слышала эти термины раньше.

Во время учебы в универе, на третьем курсе их кафедре в расписание поставили дополнительные гуманитарные курсы. Никто не знал зачем будущим программистам и технарям знания по истории религии или изобразительному искусству. Не знал этого, в том числе и сморщенный старый пень, который в затхлой каморке на первом этаже главного корпуса читал им основы клинической психологии. Лекции всегда проходили уже затемно, поскольку этот пень был каким-то важным профессором и днем у него на них не было времени. Каждую лекцию он начинал с вопроса:

«Вы можете спросить меня – зачем нам все это надо? Я и сам не знаю. Но поскольку вам поставили в расписание мой курс, я его прочту. Хотя прекрасно понимаю, что по прошествии месяца вы не вспомните ничего, из того, о чем я тут разглагольствовал».

Не менее странная, чем все предыдущие фразы на табличке на прутьях клетки четвертого фургона снова кажется термином из психиатрии – Persona Nulla. Хотя на первый взгляд она и поддается переводу…

… Пустой человек? Человек пустоты? Может это термины психических болезней? Называют же аутистов – людьми дождя после того старого фильма с Крузом и Хоффманом?

… смысла она несет в себе не больше чем все остальные.

6.

Точно напротив вагончика с металлической дверью, из которого она попала на площадь, в образованном фургонами квадрате есть разрыв. Направляясь к нему, она заглядывает в пустые клетки.

Ни мальчика, ни его следов нигде нет.

Достав из сумочки телефон, и, проигнорировав блеклую и перечеркнутую иконку показывавшую силу сигнала сотовой сети, пытается позвонить Максиму. Но чуда не происходит. После пары коротких гудков звонок обрывается.

Поперек разрыва стоит невысокое переносное ограждение, из тех, которыми огораживают проход на важные мероприятия и демонстрации. Есть надежда, что это препятствие она сможет преодолеть более элегантно и женственно чем турникет на входе. Оно кажется легким настолько, что его могла бы передвинуть даже хрупкая женщина. За разрывом возвышается ломаный колосс дворца спорта, аллея с мокрыми скамейками и разлившаяся Волга, больше похожая на вскрытую наполненную кровью вену, чем на реку.

На следующей клетке после ограждения опять (как и на первых четырех) висит табличка. Подойдя ближе, Екатерина читает написанное неаккуратными мелкими буквами слово. Ожидая вновь увидеть название на латыни, она не сразу понимает написанное. В этот раз надпись на родном русском языке, и это ни название животного, ни загадочный медицинский термин.

На серой в кровавых подтеках пластинке написано…

ВИНОВЕН.

7.

Несмотря на рассеянное красноватое свечение солнца, скрытого багряными тучами, внутри клетки, от стены к стене растекается тяжелый венозный полумрак. В центре с потолка свисает огромный раскачивающийся кокон. Сквозь бледную паутину проступают детали одежды, пальцы плотно прижатых к телу рук и кроссовки.

В коконе человек.

Свободные от путины подбородок и нижняя челюсть в густой щетине. Морщинистый лоб прикрывает бейсболка, развернутая козырьком назад. Руки стянуты и плотно примотаны к телу тонкими, но прочными нитями. Под зажмуренными веками, лихорадочно двигаются зрачки, губы едва заметно шевелятся. Ей кажется, она слышит его шёпот.

– Не меня. Нет. Только не я. Оставь меня.

Обитает ли на земле существо, которое смогло бы сплести подобный кокон? Из темного бездонного океана памяти показываются лишь гигантские пауки-людоеды из фильмов и книг ужасов. Наверняка тело мужчины уже заполнено личинками и маленькие паучки, питаясь его внутренностями, пробираются наружу.

Неожиданно глаза человека распахиваются. Он смотрит сквозь нее как алкоголик, проснувшийся после затяжного запоя.

– Вы живы? Эй!

Взгляд человека проясняется. Он замечает ее.

– Ты?… Слава всемогущему, – мужчина отплевывается от налипшей на губах паутины. – Посмотри, в дверях справа от клетки торчит ключ?

Противоположные углы, заваленные всевозможным хламом – колоннами из стоящих друг на друге коробок, раздутыми мусорными пакетами, – скрадывали тяжелые тени. Только сейчас она обращает внимание на тихий шорох, раздающийся из-за них.