Шедевр

Несколько глубоких вздохов, и мне становится намного лучше. Сон отступает, и я бросаю короткий взгляд на часть окна, которая видна между штор. Еще совсем темно. Видимо, я проспала от силы два-три часа. Вздохнув, я падаю обратно на подушку.

Какого, спрашивается, черта эти поганые сны вернулись? Ведь их не было уже много лет, и я отчаянно надеялась, что и не будет больше. Глупое все-таки чувство – надежда… Чем больше надеешься, тем меньше шансов, что она оправдается. Закон подлости.

– Так откуда тебя выпустить, Эмеральда? – прорезает тишину ночи, нарушаемую только шелестом листьев на улице, голос Оскара, и первую минуту я думаю, откуда он идет.

Блин, за те несколько дней, что мы не разговаривали, я успела о нем забыть! Я вообще быстро привыкаю к новым обстоятельствам, и со временем и отсутствие хозяина дома приняла, как данность. Единственное, что действительно раздражало, так это необходимость самой готовить еду и невозможность заказать ее сюда.

Я медленно поворачиваю голову в сторону камеры, хотя сомневаюсь, что в такой темноте он различит выражение моего лица, и улыбаюсь. Пожалуй, я соскучилась, что случается довольно редко. Я почти никогда ни по кому не скучаю, даже по родственникам.

– Привет, Оскар.

И ни слова из заготовленных пару дней назад упреков и возмущений. Пожалуй, я не только соскучилась, но и искренне рада слышать его голос. Прямо скажем, не худшая из компенсаций за плохой сон.

– Что тебе такого снилось, что заставило подскочить и проснуться? – спрашивает он. Его голос звучит ровно, без малейшего удивления, хотя, думается мне, он порядком изумлен, что я не сыплю ехидными подколками относительно его возвращения в наш небольшой мирок.

– Прошлое, – коротко отвечаю я. – Не столь отдаленное прошлое. Вряд ли тебе будет это интересно. К тому же, ты говорил, что сам разберешься с тем, что со мной произошло.

– Тебя же саму распирает от желания все рассказать, – снисходительно замечает Оскар. – Не мучай себя.

Разговаривай мы об этом до его исчезновения, я бы и слова не сказала, но сейчас. Черт, пожалуй, сейчас он прав на все двести процентов. Давненько у меня не было подобного настроения. Настроения, поддавшись которому, я могу рассказать все, что угодно и кому угодно, даже незнакомому. Впрочем, я почти никогда не делала из своего прошлого тайну за семью печатями. И если кто-то спрашивал, рассказывала все, как было. Другое дело, что спрашивавших можно пересчитать по пальцам.

– Помнишь, мы как-то говорили о героях моих книг? – спрашиваю я, флегматично разглядывая потолок. – Знаешь, кто был героем моей первой книги? Убийца, который закапывал своих жертв заживо. Газетчики назвали его Гробовщиком за это. Я была его последней жертвой. Единственной, кому удалось выжить. Я тогда работала в полиции, в отделе убийств, и это было мое первое серьезное дело. Полиция искала Гробовщика, а он следил за нами. Он подкараулил меня по пути домой. Очнулась я уже под землей. Я провела там пять дней, без еды и воды. Повезло, что несколько раз шли дожди. Я боялась заснуть, боялась, что не смогу проснуться, боялась, что какие-нибудь черви или жуки начнут жрать меня заживо. А потом меня все-таки нашли в лесопарковой зоне, после того, как вычислили его. После этого я изменилась. Первые несколько дней безвылазно сидела у себя в комнате, потом занятия с психологом, не принесшие особых результатов. Мои эмоции умерли там, я даже своему спасению не могла обрадоваться. С тех пор они проявляются крайне редко, только в особенных случаях, когда я действительно не могу не чувствовать их. Вряд ли я прежняя смогла бы хоть как-то тебя заинтересовать. Уверена, я бы повторила действия твоих прежних гостей. С криками бегала бы в истерике по дому и умоляла о пощаде. И вряд ли ты смог бы заинтересовать меня прежнюю. Скорее всего, ты был бы для меня обыкновенным убийцей, одним из многих.

– Откуда же взялись книги? – интересуется Оскар.

– О, это была идея психолога, – хмыкаю я. – Хоть какая-то была от него польза. Он посоветовал мне вести дневник. Сказал, что это должно помочь мне справиться. Я так и сделала. Поначалу было непросто, а потом я, так сказать, вошла во вкус. Обычно дневники пишутся от первого лица, а я почему-то решила писать от третьего. Мне казалось, что если я опишу эту историю так, словно она произошла не со мной, а с кем-то другим, это вычеркнет ее из моей жизни. Можно сказать, так и вышло. Потом я начала исправлять недочеты, придавать рассказу литературный вид, добавлять детали. Что-то дописала от себя, что-то и вовсе убрала. Результат ты видел сам. В полиции я работать больше не могла, да и родители были против. Так что я ушла. Жила на заработанные от продажи книг деньги. Общалась с приятелями из участка. Мне было интересно, как идут дела без меня, они держали меня в курсе. Когда через год или около того появился новый серийный убийца, о нем снова трубили все газеты. Я не знаю, что со мной происходило тогда и почему оно происходило, но когда мне рассказывали о нем, я словно из мира выпадала. Казалось бы, после пережитого мне было бы свойственнее держаться как можно дальше от всего этого, но я испытывала ни с чем не сравнимое желание узнать его поближе. Разобраться в его мотивах и понять его чувства. Происходили новые убийства, и с каждой новой жертвой, я словно начала видеть его. Его почерк. Словно начала интуитивно чувствовать его мысли. Конечно, я никому ничего не говорила, кто бы мне поверил. Но через какое-то время мы встретились. Как будто тянулись друг к другу… Так и повелось. Без понятия, какими критериями я руководствуюсь. Большинство оставляют меня равнодушными, но некоторые… Некоторые - настоящие бриллианты в куче стекляшек. Они отнимают чужие жизни. Жизни таких же людей, как я сама. Но по каким-то причинам они притягивают меня к себе. Наверное, тогда ты был прав, Оскар. В какой-то мере я действительно любила их всех. В те моменты, когда мои мысли были заняты ими, они и были для меня смыслом жизни. И чтобы никогда не забывать, я писала о них в своих книгах. Об обычных, по сути, убийцах…

– Занятно, – отзывается он. – Я сразу понял, что с тобой все не так просто, но ты смогла меня удивить. А тебе никогда не приходило в голову, что те люди, о которых ты пишешь, возможно, тоже перенесли однажды подобную встряску? Но, в отличие от тебя, не смогли вычеркнуть ее из своей жизни.

– Я думала об этом, – киваю я. – Много думала. О своей связи с ними и о том, почему мне так легко понимать их и принимать их взгляды на мир. Эмоции. Мы лишены их. И они, и я, все, что мы делаем, это попытка вернуть их себе, попытка хоть что-то почувствовать. По-настоящему почувствовать. Я получаю это в своих книгах, они – в своих поступках.

– Значит, ты понимаешь меня, Эмеральда? – спрашивает Оскар. – Понимаешь, почему я делаю то, что делаю? Ну, и кто я для тебя в итоге?

– Я не знаю, – качаю головой я, поняв, что не смогу сейчас дать точного ответа на этот вопрос, да и вообще хоть какого-нибудь. – Но я действительно рада, что ты вернулся.

========== Глава 13. Вальс вслепую ==========

– Блин! – ворчу я, пытаясь сосредоточиться на писательстве, но ощущения в боку, там, где находится шов от давешней операции, опять меня отвлекают. – Когда уже надо снимать эти чертовы швы? Как я могу нормально работать, когда они так чешутся?

– Еще пару дней, и, думаю, можно снимать, – отвечает Оскар.

– Слава богу, – сказать, что меня это радует, значит ничего не сказать. Места вокруг швов чешутся так сильно, что я едва не расчесываю их до крови. А легче, по всем законам подлости, не становится ни на йоту.

На улице льет, как из ведра, и на балконе сейчас работать себе дороже. Так что я нашла для этого вполне уютную комнату. Пожалуй, именно ее можно в полной мере назвать гостиной. Оформлена в викторианском стиле. Нефритовые обои, как в спальне. Абстрактные картины на стенах. Красивая висячая люстра перекликается с небольшими бра. Светло-бежевые диваны и кресла на резных ножках квадратом стоят вокруг двухъярусного журнального столика с массивной деревянной столешницей. На нижнем ярусе лежат подшивки старых газет, в которых выходили статьи о героях моих прошлых книг. Быстро пролистав их, я будто на миг окунаюсь в прошлое, но не испытываю в связи с этим никаких особенных эмоций. Это уже былое. На тумбочке у одной из дверей стоит небольшой граммофон. Пластинки обнаружились в той же тумбочке, и я, долго не думая, включила первое, что попало под руку. Это оказался Чайковский. И в данный момент как раз играет танец Феи Драже из балета “Щелкунчик”. Музыка, пожалуй, не слишком подходит по теме к моей книге, но так как проклятые швы все равно не дают мне сосредоточиться, я просто откидываюсь на спинку кресла и слушаю мелодию.