Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 26 из 30

— Леша-а! — зовет он. — Миша-а!

Его крик подхватывает эхо и многократно повторяет: «А-а-а! а-а-а!» Вдруг слышу позади знакомый голос:

— Послушай, Машенька, какое эхо!

Оглядываюсь — сосед со своей дочкой. Поздоровались.

— Да, теперь эхо голосистое, — говорю я, — не то что зимой. Постояли, поговорили.

— Мы с дочкой за крапивой собрались, хотим щей сварить, — сказал сосед. — Приходи к обеду.

— Спасибо, зайду. Только щей из крапивы, извини, не люблю.

— Неужели? — удивился сосед. — Да ты, наверное, не ел их никогда! Я молчу. Из далеких-далеких военных лет приходят ко мне воспоминания.

… Встав рано поутру, я беру котомку и иду за крапивой на берег реки или в лес. Ту крапиву, что росла возле дома и в огороде, мы уже съели.

Помню свои красные, в волдырях, руки. Помню свои слезы, помню вздохи матери, когда она ставила на стол миску с пустыми щами из крапивы.

— Война… — говорила мать.

Тогда, в детстве, слова «крапива» и «война» слились для меня в одно понятие — чего-то жалящего, злого, беспощадного, от чего горько плачут и тяжко вздыхают люди…

Теперь я молчу: сосед моложе меня, войны не видел, как нам понять друг друга?!

ЖАВОРОНОК

Вспоминается и такое.

Ранняя весна. На полях еще лежит снег. Только на склонах холмов да где-нибудь в затишке, на припеке, чернеет проталина.

Ранним утром мы с моим другом Колькой, прихватив ведра, идем на дальнее поле выкапывать из-под снега прошлогоднюю картошку. Идти туда далеко. Но есть поговорка: «Счастье на печи не ищут», — и мы надеемся, что если пойдем подальше, то побольше наберем. На ближние поля ходят совсем маленькие ребята, а мы с Колькой как-никак уже школьники!

— Небось на Нырошурском поле еще никто нынче не побывал, — говорит Колька.

— Ага, мы первыми будем.

— Принесем в школу картофельных табаней[3], скажем, где картошки набрали, тогда и другие туда побегут.

— Пусть, — говорю я. — Скрывать не станем, всем есть хочется.

— Погоди, еще найдем ли сами! Может, ни с чем вернемся.

Я заранее пугаюсь, и не напрасно. Придя на поле, мы долго бродим взад-вперед по глубокому снегу: ни одной проталины. Неужели придется возвращаться с пустыми руками?

— Давай разойдемся в разные стороны, — предложил Колька.

Он первым нашел небольшой клочок земли, освободившейся от снега, и позвал меня:

— Э-эй! Еги, иди сюда!

Мы принялись ковырять холодную, вязкую землю.

— Картофелина, картофелина, еще одна!.. — азартно приговаривал Колька. — Ну, будем с лепешками!

Вдруг высоко-высоко в небе послышался чистый и звонкий голосок.

Жаворонок!

Я стоял, глядя в небо, слушал жаворонка и думал о том, что эту маленькую серую птичку очень любит мой отец. Бывало, он называл жаворонком маму и часто пел песню про жаворонка. Теперь эту песню поет мама. Сядет вечером перед открытой печкой, в которой горят дрова, смотрит задумчиво на огонь и поет, поет. У наших стариков есть поверье: если крикнуть в печную трубу, позвать, то тот, кого зовешь, услышит, как бы далеко он ни был. А отец сейчас очень далеко: он там, где идет война, и от него давно нет писем. Может, оттого и поет мама свою песню перед открытой печкой, что надеется: песню услышит отец…

— Ты что стоишь сложа руки? — прервал мои мысли Колька. — Давай скорее, солнце высоко, того гляди, дорогу развезет.

Картофелина, картофелина, еще одна… Я, не поднимая головы, роюсь в земле… Но вот ведра наполнены, мы с Колькой возвращаемся домой по раскисшей дороге.

А в небе неутомимо звенит серебряный голосок жаворонка, и мое сердце наполняется радостной надеждой, что скоро придет письмо от отца, а потом кончится война, и он, живой и здоровый, вернется домой.

СКВОРЕЧНИКИ

— Скворцы прилетели! — услыхал я под окном мальчишеский голос.

Выглянул в окно — на ветках тополя сидят скворцы. Сидят молча, неподвижно, должно быть, отдыхают. Оно и понятно: позади у них долгий путь.

«Скворцы прилетели!»

Каждую весну я слышу этот радостный возглас, и каждый раз вспоминается мне весна сорок пятого года.

Той весной вернулся в нашу деревню солдат с фронта. Нерадостным было его возвращение: сам после тяжелого ранения, отец убит на войне, мать умерла, дом стоит заколоченный…

— Ох, не станет Ондрей жить в деревне, — говорили соседи. — Изба у него без хозяйского глазу похилилась, сарай и вовсе развалился. Небось подастся парень в город, чего ему тут?

Только слышат наутро: во дворе у солдата топор стучит да пила поет.

— Неужто Ондрей затеял свой домишко залатать? — удивились соседи.

Но оказалось, что Ондрей сделал несколько скворечников и развесил их на старой березе возле своей избы и по обе стороны ворот.

Покачали соседи головами, руками развели:

— Солдат-то, видать, того… контуженый. Ему бы хозяйство поднимать, а он скворечниками забавляется!

Жил в ту пору в нашей деревне один мудрый старик, по имени Онтифа. Он сказал односельчанам:

— Это не забава. Видно, решил парень прочно в родном доме обосноваться. А что за жизнь без певчих птиц?..

Подумали соседи над словами старика и сказали:

— А наш солдат с понятием!

На другой день возле каждого дома поднялись на длинных шестах новенькие скворечники. Мы, ребятишки, тоже мастерили их, как умели, и развешивали на деревьях, а неделю спустя бегали по деревне и радостно кричали на разные голоса:

— Скворцы прилетели! Скворцы прилетели!

Прилетели скворцы, поселились в скворечниках, и под их жизнерадостные песни у людей всякое дело в руках спорилось.

Нам казалось, что в своих песнях скворцы славят не только весну, но и нашу великую победу.

1977

Роман Валишин

ГОРОХОВЫЙ СУП

С тех пор как отец ушел на фронт, восьмилетняя Света часто остается в доме за хозяйку. Мама и старший брат Вася весь день на колхозной работе, а Света сидит дома с маленьким Иви.

Сегодня мама и Вася поднялись, как обычно, чуть свет.

Вася принес из сарая дров, съел лепешку из лебеды, запил водой и пошел на конный двор запрягать лошадь. Вместе с другими подростками он возит с поля солому.

Мама торопливо затопила печь и поставила варить гороховый суп. Перед самым уходом она разбудила Свету.

— Когда угли в печи прогорят, закроешь вьюшку. Да гляди, чтобы ни одной дымящейся головешки не осталось, не дай бог, угорите. В печке — чугунок с гороховым супом. Сами поешьте и Васе оставьте, он в обед придет. Меня раньше вечера не ждите, еду в райцентр, бригадир посылает за семенами.

Протирая сонные глаза, потягиваясь и зевая, девочка выслушала наставления матери.

В избе вкусно пахло гороховым супом.

— Разве сегодня праздник? — спросила Света.

Мама грустно улыбнулась;

— Сегодня пятнадцать лет, как мы с твоим отцом свадьбу сыграли. Вот мне и захотелось отметить этот день, хоть угостить вас…

— А суп скоро можно будет есть?

— Нет, пусть как следует упреет. Когда солнышко поднимется до вершины тополя, тогда и достанешь чугунок. Будешь заслонку открывать, тряпкой прихвати, не то опять сожжешь руки до волдырей, как в прошлый раз. За Иви приглядывай. Ну, я пошла…

Света не стала будить братишку: он всегда, как только проснется, сразу же просит есть. Сама она то и дело выбегала на крыльцо поглядеть, не взобралось ли солнце на вершину тополя. Но солнце, казалось, нарочно медленно ползет по небу. Сначала оно долго смотрело на Свету из-за крыши покосившегося амбара, потом будто смеялось над нею сквозь ветки тополя и, наконец-то, уселось на его верхушку.

Тут как раз проснулся Иви. Встал с постели, почесал живот под рубахой, пробасил спросонок:

— Есть хочу.

3

Табань - лепёшка.