Раздели мою печаль

Милана открыла глаза – ее вывел из полусна шорох за дверью. В комнате было темно, но в коридоре и напротив, у родителей, горел свет, его было видно сквозь дверное стекло. Мелькнула тень человека, дверная ручка повернулась, и кто-то вошел в комнату.

«Я забыла запереться», – подумала Милана, вглядываясь в темноту.

Дверь тихо закрылась. Девушка дернула за шнурок торшера, зажегся свет, и Милана обомлела: перед ней стоял полковник! Пиджак его был расстегнут, галстук сбился набок.

– Что вы здесь делаете? – негромко спросила Милана и испуганно натянула плед до самого подбородка.

– Миланка, солнышко, не шуми! – Александр Сергеевич расплылся в улыбке и приложил палец к губам. – Давай сделаем это тихо, без шума. Я так хочу тебя, моя девочка!

Милана вскочила с постели, хотела выбежать из комнаты, но угодила ему прямо в объятия. Полковник обхватил ее словно железным обручем и прижал к себе, пытаясь поцеловать. От него несло алкоголем, дешевым одеколоном и соленой рыбой.

– Пустите меня! – Милана забилась, словно рыба на суше.

Александр Сергеевич не собирался отпускать испуганную девушку. Наоборот, ее сопротивление еще больше возбуждало его, и он потащил ее к постели. Милана пыталась его оттолкнуть, но силы были неравны.

– Ну чего ты? – горячо шептал он. – Не бойся меня. Отец отдал мне справку, я знаю, что ты еще девушка. Я не обижу тебя, не сделаю больно.

– Уйдите! – крикнула Милана, надеясь, что родители услышат ее и придут на помощь. – Отпустите, я буду кричать!

– Не надо! Ты будешь кричать только от удовольствия! – выдохнул полковник, пытаясь поцеловать ее в шею.

– Я не хочу!

– Ты просто не знаешь, какой я! Я буду нежным!

– Вы насильник! – испуганно кричала Милана. – Я не хочу! Отпустите! Вы делаете мне больно!

Она в надежде поглядывала на дверь. Родители не могли не слышать ее, но не торопились приходить. Девушка поняла, что ждать помощи не стоит, и вцепилась зубами в руку незваного гостя.

– Ай! – вскрикнул от боли полковник и на миг ослабил хватку.

Милана вырвалась из объятий и вскочила на подоконник. Окно было открыто, и она взглянула с высоты второго этажа на бетонную плитку дорожки внизу.

– Не подходите! – закричала она. – Я выпрыгну и разобьюсь! Я не шучу!

– Ты будешь моей, – заявил мужчина, поправляя галстук. – Я тоже не шучу.

Он развернулся и ушел. Милана бросилась к двери, заперла ее и еще долго стояла, прислушиваясь к каждому шороху. Убедившись, что полковник ушел, она легла на кровать, но свет не погасила, словно это могло спасти ее от навязчивого жениха. Спустя несколько минут в комнате родителей погас свет.

«Они все знали и слышали, – думала Милана, – но не пришли, не заступились. Женя сказал, что не надо искать виновных среди своих близких и знакомых, а я снова ищу. Да, я виновата, что не заперла дверь, но мать и отец понимали, что я в опасности, и сидели, слушая мои крики. Я бы так не смогла!»

Девушка повернулась к стене лицом, чтобы свет не резал глаза. Она снова и снова пыталась найти оправдание родителям, но не находила.

«Мне жаль мать, а отца я ненавижу», – подвела она итог своим размышлениям.

В том, что она не только боится отца, но и ненавидит, Милана не хотела сознаться даже себе. Только иногда, в минуты отчаяния, у нее мелькала подобная мысль. Впервые она подумала так, когда ей было десять лет. Тогда они еще жили в старом доме и вовсю шло строительство нового. Семье приходилось экономить на всем, и, чтобы было полегче, они завели хозяйство. Первым в сарае появился поросенок, затем купили несколько уток и селезня. Весной утки высиживали утят, и Милана видела, как наклевываются яйца и на свет появляются чудесные желтые комочки. Когда уток с утятами выпустили во двор, все увидели, что у одного малыша лапки повернуты внутрь и он падает, когда пытается бегать, так как наступает одной на другую. Милане он сразу понравился.

– Смотрите, он улыбается! – радостно воскликнула девочка.

Но братья и сестры несчастного калеку не жаловали и, когда он пытался подобраться к кормушке, клевали его со всех сторон. Тогда Милана брала утенка на руки и так кормила его.

– Они жестокие, Пиня, – говорила она утенку, – но я тебя в обиду не дам.

Утенок быстро привык к рукам девочки и так же быстро отдалился от своих сородичей. Он постоянно искал укромное местечко, так как родственники клевали его при любом удобном случае. Он сидел, забившись в уголок, не пытаясь пробраться к еде, и уже не улыбался. Тогда Милана начала прятать его на день между колодами во дворе. Она закрывала вход, оставив щель для света и для того, чтобы Пиня мог видеть происходящее вокруг, а обидчики не могли его достать. Утенок быстро привык к тому, что должен сидеть и терпеливо ждать свою спасительницу из школы. Как только Миланка появлялась во дворе, он поднимал шум и радостно пищал. Она открывала заслонку, и Пиня с радостью выкатывался ей навстречу.

– Мой Пинечка! Ты улыбаешься! Ты рад мне? – говорила девочка, поднимая утенка, который пытался ходить, но лапки наступали одна на другую, он падал, опирался на крылья и снова поднимался.

Девочка кормила его с руки, поила, а выучив уроки, выносила на улицу, пускала на травку, и утенок жадно щипал ее клювиком. Тогда, будучи ребенком, она впервые чувствовала, что есть кто-то, кто ее любит, ждет и искренне ей рад. Не зная ласки матери, она подсознательно прикипела всем сердцем к маленькому существу, которого, как и ее, постоянно клевали родные, – она чувствовала себя такой же нелюбимой и ненужной, как и ее Пиня. Миланка кормила утенка четыре раза в день: утром до школы, по возвращению домой с занятий, после обеда и на ночь. Пиня никого не признавал, кроме девочки, – наверное, она была для него и подругой, и матерью. Милана не чувствовала себя одинокой – теперь у нее был верный друг, к которому она приходила, чтобы не только накормить его, но и рассказать о своих детских обидах и даже поплакать. К осени утенок вырос и, кроме уродливых лапок, уже ничем не отличался от своих сверстников.

Поздней осенью уток начали резать, и мать чаще всего готовила их с картофелем. Однажды за ужином Милана с удовольствием ела тушеное мясо, как вдруг вспомнила, что не покормила Пиню на ночь.

– Извините, мне надо выйти на минутку, – сказала девочка.

– Иди, – разрешил отец.

Милана бросилась во двор. Смутная страшная догадка мелькнула в голове, еще когда девочка бежала к колодам. Она увидела, что заслонки нет, но все равно встала на колени и заглянула в щель. Там было пусто!

– Пинечка! – позвала она, все еще не веря в случившееся.

Было тихо. Она просунула руку, но никого не обнаружила. Потрясенная, она вбежала в дом и с порога спросила:

– Где мой Пиня?

Родители молчали.

– Где он? Вы его… Вы его зарезали? Как?! Как вы могли?! – в истерике закричала Миланка и заплакала. – Он мой! Он меня любил! Вы его убили! Убийцы! Лучше бы вы меня зарезали! Убейте меня! Вы жестокие!

Отец положил ложку на стол и приказал матери:

– Успокой ее!

Милана кричала сколько было сил. Мать не смогла завести ее в комнату, и тогда отец занес ее туда на руках.

– Не прикасайтесь ко мне! Вы убийцы! – кричала девочка. – Зачем? Зачем вы это сделали?! Как вы могли?!

Даже сейчас, вспоминая тот день, Милана не сдержала слез, и они градом покатились по щекам. В тот день родители убили не просто утенка, а веру в то, что кто-то может ее искренне любить. Она плакала целую ночь, кричала, билась в истерике. Мать пыталась влить ей в рот успокоительное, но у девочки, вспомнившей, что она ела своего любимца, началась рвота, которая не прекращалась несколько часов.

– Может, ей нужен врач? – спросила мать.

– Ремень по ней плачет! – ответил отец недовольно. – Устроила из-за какого-то птенца такое, что сосед приходил спросить, что у нас стряслось. Он думал, что, может, кто-то умер. Случись что со мной, она бы так не ревела.