Homo Divisus

- Знаю. Но что с того? Какое ты видишь решение?

Старик улыбнулся.

- Я бессилен, Стеф. С этим ты должен примириться. Подумай, что было бы, если б тебя пробудили через пятьсот лет?

- Своим героям ты, видимо, предлагаешь какой-то выход?

- Да. Но это печальный выход, Стеф. Сцена. Жить такой же жизнью, какой живет актер в пьесе, содержание которой - самое жизнь. Играть свою роль на сцене, пока существует сцена. Либо - имитированная действительность как альтернатива жизни. Только стоит ли ради таких ролей ожидать сотни лет? Не лучше ли уж традиционное решение?

- Но ведь они могут, если захотят, жить реально, войти в новую действительность, стать ее частью.

- Неправда. Это ложь, придуманная такими, как я. Ты можешь представить себе в нашем мире человека, родившегося пятьсот лет назад? Для него здесь нет места, как нет места рыцарям, коням, замкам и королям. Каждый человек представляет свою часть своей действительности с рождения до смерти. И он не должен из нее выходить. Так что тебе, дорогой мой, повезло. Ты ушел из своего времени, но всего на один шаг вперед, лишь на столько, что еще можешь встретить кого-то, кого знал, и увидеть следы мира, который помнишь. Тебе повезло, Стеф.

- А тем, что ждут в хранилищах?

- Их не будят именно поэтому. Они будут "ожидать", пока полюс Земли не изменит положения и Полярная звезда перестанет указывать на север. По крайней мере, столько будут ожидать их замороженные в жидком азоте мозги, эти маленькие изолированные Вселенные. Но эти малые Вселенные могут существовать и действовать только тогда, когда они погружены в огромную настоящую Вселенную, потому что они лишь ее отражение и искажение. Изолированные, отрезанные от внешних восприятий, они деградируют, их функции распадаются. Подложи поленьев в камин. С каждым годом я все сильнее мерзну, и климатизаторы уже не помогают. Только когда я вижу живой огонь, мне становится немного теплее.

Корн подошел к камину, бросил в огонь несколько чурок и подождал, пока снова загудит и заиграет пламя.

- А меня вот разбудили, - сказал он.

- Потому что пришли сигналы из Космоса. Вероятно, они приходили и раньше, но поймать их удалось лишь с помощью новых фильтров. Всегда искали один тон, один сигнал, а это оказалась симфония в широком диапазоне множества спектров разных атомов. И воспроизвести эту композицию в соответствии с замыслом ее создателя оказалось делом невероятно сложным. Мозг человека не в состоянии постичь ее содержания так же, как не могут этого сделать компьютеры. Эту композицию сначала надо воспринять целиком, во всем объеме, со всеми ее нюансами и обертонами, чтобы позже постичь. Так же, как и со звуками, которые содержатся в пении птиц, шуме ветра и грохоте водопадов. Их надо сложить в произведение, чтобы они стали музыкой. А эволюция создала мозг таким, какой он есть, не слишком специализированным, но и не слишком универсальным.

- О чем ты?

- О сверхсистеме, у которой нет даже имени и которая представляет собой эволюционный шаг вперед. Создать-то ее создали, но никто не знает, как она действует. Это тоже закон эволюции: из элементов низшего уровня организации можно создать нечто высшее, качественно иное, но при колоссальном количестве вероятных сочетаний невозможно предвидеть действий созданного объекта. Так же как из молекул можно составить клетку, из клеток - организм или из людей - общество. Потом, когда уже известны принципы работы такой системы, можно объяснить их действием составляющих ее элементов, но не наоборот. И такую сверхсистему создали. Может быть, ей удастся понять, что же передает Космос, и переложить это на понятный нам язык.

- А я?

- Ты - манипулянт, ты включаешься в сверхсистему и слушаешь. Небезопасное занятие.

- Почему?

- Как и с каждым Великим Переводом. Надо понять оригинал, переложить его на иной язык и при этом остаться самим собой. Сохранить свою индивидуальность. Твой мозг должен быть функционально достаточно интегральным, чтобы не произошло смещения функций, когда Перевод созреет. Торможение в коре головного мозга должно быть у тебя достаточно эффективным, чтобы сознание, эта вершина айсберга над глыбой подсознания, смогло выдержать гигантское напряжение, необходимое для того, чтобы свершился Перевод. Не случайно древние мудрецы всех цивилизаций мира умерщвляли свою плоть и удалялись в пустыни. Они усиливали активность торможения и тоже ждали и прислушивались.

- А тот, второй герой твоего фильма? Как же он?

Старец помолчал.

- Он... Вероятно, он не мог услышать. Технические возможности - еще не все. Может быть, его мозг еще пребывал в эпохе насилия, уже канувшей в Лету. А может, он был просто корнем, стволом, к которому привили новую ветвь. Он умел и знал, но не слышал. А теперь его умения стали твоими... Не исключено, что у тебя получится... Знаешь, я устал, - старик прикрыл глаза, а когда Корн подошел к двери, тихо проговорил: - Мы уже никогда не сыграем больше в футбол, Стеф. Прощай.

Корн вышел и взглянул на долину. Давно перевалило за полдень, и тени стали длиннее. Он слышал далекий шум реки, ведущей бесконечный бой с камнями, ею же принесенными с гор.

- Я ждал тебя, - сказал кто-то за его спиной. Корн обернулся. Это был Род, которого он помнил еще по клинике, когда проснулся.

- Привет.

- Мы летим на страторе в институт.

- Туда? Зачем?

- На этот раз не в клинику. Ты возвращаешься в пустыню. Тебя ждут.

Стратор стоял на маленькой площадке сразу за домом. Они взлетели, и Корн смотрел на солнце, красное, огромное. Он смотрел на него сквозь броневые окна, и Род, видимо, заметил это, потому что повернулся и сказал:

- Удивляешься, что оно такое красное? От года к году оно становится все краснее, особенно там, над горизонтом.

- Так было всегда над большими городами.

- Но теперь солнце краснеет даже над островками Тихого океана.

Корн не ответил.

Ускорения он не почувствовал. Он был физиком и знал, какой двигатель не вызывает его, но именно потому, что был физиком, не мог смириться с мыслью, что летит на гравилете. Был в этом какой-то диссонанс, потому что гравилет - невообразимый двигатель будущего, а ведь под ним перемещались ландшафты его времени.

"Как и все в этом новом мире, - подумал Корн. - Почти такое же и все-таки принципиально другое. Вероятно, именно так должен выглядеть прогресс цивилизации. Кажется, изменяется немногое, но, когда переждешь несколько десятков лет, остаются лишь внешние декорации, а сердцевина, суть вещей оказывается иной".

Он глядел сверху на скопления маленьких одинаковых домиков, отбрасывавших длинные тени в лучах заходящего солнца, на пятна зелени в садах и думал, что с воздуха все выглядит так же, как несколько десятилетий назад.

Он взглянул на Рода, сидевшего на втором сиденье двухместного стратора, на приборы, действия и значения которых не знал, а потом на свободное пространство за сиденьями, освещенное красными лучами солнца, падавшими через овалы окон. Солнце на секунду погасло, потом засветилось ярче. Они пробили плотный слой облаков, и теперь над ними висело темно-синее небо, постепенно переходившее в черноту по мере того, как они поднимались все выше. Внизу в фиолетовой дымке осталась Земля, серая, смазанная, и только временами откуда-то сбоку взблескивала на мгновение поверхность воды, в которой отражались лучи солнца.

- Входим в стратосферу, развиваем полную скорость и скоро будем на месте. Терпение, Корн, - сказал Род. Род разговаривал с ним, будто он прибыл издалека.

"А человек? Вот этот Род, который мог бы пилотировать ракеты моих времен, он - иной? А Лен, Норт, Готан, Тельп? Они из моего времени или уже из будущего?" - Он не мог ответить себе на этот вопрос. "Может, потом, когда я побуду здесь дольше, я пойму", - подумал он, одновременно сознавая, что если они иные, то мир тоже иной и никогда не станет его миром.

Он снова взглянул на землю, но увидел только фиолетовые облака, заслонившие и сушу, и воду, и то, что в течение миллиардов лет создавала эволюция, а потом совершенствовал человек. А вверху были звезды, они посылали свои безнадежно далекие сигналы по-над временем, почти на границе Вечности. Он подумал о далеких солнцах, о сигналах спиральных галактик, несомых фотонами, о словах, переданных на языке, который есть голос Вселенной, и одиночестве планеты, частицей которой он был. Потом самые слабые звезды погасли, а ясные затянуло туманом.