Страница 2 из 28
- Об этом мы еще успеем поговорить. А теперь поешь. Первый настоящий завтрак после долгого искусственного питания. Ты доволен?
- Еще бы.
- Возможно, пища покажется тебе несколько странной, но ты пока на диете. А меня ждут пациенты.
Корн хотел было спросить, когда кончится изоляция, но в этот момент в распахнувшиеся двери въехал столик и запахло бульоном. Тельп пододвинул ему стул.
- Присядь и поешь. Хочешь послушать музыку? Еще древние оценили ее влияние на процесс пищеварения.
- Здесь есть радио? - Корн обвел взглядом стены.
- Только динамик. Что хочешь послушать?
- Все равно, - Корн сел и развернул салфетку.
Послышался тихий щелчок и вслед за ним первые такты мелодии.
- Это ты включил?
- Нет. Автомат, - ответил Тельп и вышел.
"Автомат. Автоматизированная больница", - подумал Корн, принимаясь за еду. Эта мысль снова пришла ему в голову, когда он встал, а столик самостоятельно ретировался в раскрывшуюся на мгновение дверь. Заинтересовавшись тем, что станет со столиком дальше, он подошел к двери, но опалесцирующие желтоватые створки уже сомкнулись. Он вернулся на середину комнаты, глянул в окно на серое предвечернее небо, лег на кровать и уснул. Ему снилось памятное утро на шоссе, покрытом тонкой коркой льда, образовавшейся за ночь после вечерней оттепели. Он опять обгонял неуклюжие автобусы, мчась к проступающим у горизонта горам. Обогреватели работали безотказно, и в машине было тепло. Въезжая на серпантин, он насвистывал марш, оставшийся в памяти еще с детских лет. И вдруг - смерзшийся снег на шоссе, резкий поворот руля и спазм в желудке, когда колеса оторвались от покрытия. Он проснулся. Бешено колотилось сердце. Тут же он услышал, как кто-то сказал:
- Опять неконтролируемый сон. Это недопустимо. Сколько можно повторять!
- Схема рекомбинации предусматривает такую фазу, - произнес уже знакомый женский голос.
- Мне нет дела до ваших фаз! Он мой пациент.
Корн открыл глаза. У кровати стоял Тельп. Больше в комнате никого не было.
- Он проснулся. Займись им. Я скоро вернусь.
Корн взглянул на дверь, но и там тоже никого не было. Тельп смотрел ему в глаза.
- Неприятная штука. Но это пройдет. Скоро ты будешь видеть нормальные сны.
- А почему она вышла?
- Она вернется. Еще несколько дней ты будешь под ее опекой. Кома следит за процессом твоей адаптации.
- Она психолог?
- И психолог тоже. Ну, я пойду. У тебя подскочило давление и участился пульс. Я зашел взглянуть, в чем дело.
- Знаешь, с меня довольно, - сказал Корн.
- Не понимаю.
- Мне надоела изоляция. Я чувствую себя здоровым, совершенно здоровым, хочу видеть родных, знакомых. Выйти отсюда.
- Скоро выйдешь.
- Это я уже слышал.
- А что бы ты еще хотел услышать? - Тельп внимательно посмотрел на него. - Когда кончится период адаптации. Еще немного - два, три дня. Потом выйдешь и остальное решишь сам. Но эти несколько дней придется потерпеть. Ты взрослый человек, Корн, - в дверях Тельп обернулся, - тебе тридцать один год, у тебя все впереди. Помни об этом всегда.
Тельп вышел, а Корн уставился в потолок, теплившийся слабым голубоватым светом, он пытался понять, что в действительности имел в виду врач с широким лбом, еще не дрожавшими пальцами и близорукими глазами. Потом потолок погас.
Корн открыл глаза от легкого прикосновения ко лбу. В комнате снова было светло. На стуле рядом с его кроватью сидела девушка.
"Словно сошла с портрета, - подумал Корн, - с портрета кого-то из старых мастеров, которые видели мир таким, каков он есть".
- Ты Кома? - спросил он.
- Да. Вот я и пришла.
- Знаю. Ты психолог. Руководишь процессом моей адаптации.
- Можно сказать и так. Но весь этот процесс сводится к беседе, - она говорила спокойно, выразительно, как хороший лектор.
- С чего ты хочешь начать?
- Безразлично. Когда-то ты увлекался астрономией, верно?
- Да. В школе - откуда ты знаешь?
- Считай, что я знаю о тебе очень много и впредь не удивляйся. Договорились?
- Да. До поступления на факультет биофизики я и в самом деле интересовался астрономией.
- Меня порадовало, когда я это обнаружила. С теми, кто по ночам смотрел в небо, легче разговаривать. Они какое-то время находились как бы вне времени. Такое остается на всю жизнь.
- Не понимаю.
- Понимаешь, только не отдаешь себе в этом отчета. Вспомни...
Он хотел сказать, что не знает, о чем вспоминать, но тут ощутил на лице вечерний ветер, веющий с опаленной солнцем пустыни, и вспомнил небо в ярких вечерних звездах. Это было давно, лет десять, может, двенадцать назад: растрескавшаяся дорога, низкие глинобитные мазанки, блеяние коз, а потом равнина и развалины, с которых они смотрели на небо.
- Над пустыней звезды кажутся ближе, - говорил старик с раскосыми глазами, - и поэтому обсерваторию построили здесь. Ночами они смотрели на небо, а утром, когда всходило солнце, спускались в подземелье на отдых. Прошла почти тысяча лет, как они ушли, но и сегодня они жили бы точно так же.
Корн помнил лицо старика. Он вел старую развалюхуавтобус, жевал табак и торговался о цене за проезд. Потом была ночь, и когда они возвращались по шоссе через пустыню, звезды над ней были еще ближе.
- Ты знаешь и о той обсерватории? - спросил Корн.
- Да. Но тогда ты был еще слишком молод и тебе все казалось неизменным, вернее, очень медленно изменяющимся. Так бывает всегда. Если мы начинаем замечать изменения, значит, подходит старость. И тогда дни становятся короче, лето сливается с зимой и следующим летом, а осени и весны мы почти не замечаем.
- Зачем ты все это говоришь?
- Потому что время - твоя проблема.
- Проблема?
- Да.
Он, не понимая, внимательно смотрел на девушку, на ее неподвижные темные глаза и гладкие, собранные на затылке в большой узел волосы. Потом перевел взгляд на ее руки, но увидел лишь два светлых пятна, кисти приобрели четкость, только когда он присмотрелся.
"Как на экране у плохого киномеханика, - подумал он. Вероятно, что-то неладно с мозгом. Впрочем, хорошо, что я вообще вижу".
- Сколько тебе лет. Кома? - спросил он.
- Это важно?
- Думаю, да. Ты разговариваешь со мной, словно старшая сестра, которая вводит в жизнь братишку, а ведь, наверно, ты еще играла в песочнице, когда я сдавал выпускные экзамены.
- Я никогда не играла в песочнице, - спокойно сказала Кома, и все-таки Корну показалось, что он ее чем-то обидел.
- Согласен, сравнение не из удачных. Но в любом случае, ты моложе меня. По-моему, ты хочешь что-то сказать. Так скажи прямо и ясно.
Она некоторое время не отвечала, потом улыбнулась.
- Одно я скажу тебе прямо и ясно, Стеф. Наши с тобой беседы - моя работа. Я знаю, что делаю, и нам придется еще немного поговорить, если ты не очень устал.
- Я не устал, и давай покончим с этим как можно скорее. Потом можно будет просто поболтать.
- Вряд ли тебе захочется... Скажи, ты никогда не думал стать космонавтом?
- Конечно, думал. Как и каждый парень моего поколения.
- А будучи взрослым?
- Возможно. Не помню.
Однако он помнил. Это было после высадки на Венеру первой экспедиции. Сидя у телевизора, он видел несметные толпы на улицах, флажки с серебряными эмблемами космонавтов и цветы, цветы, цветы, которые девушки бросали в машины. А в машинах - знакомые по газетным фотографиям лица вернувшихся оттуда. А вот тех, ктовозвратился в металлических ящиках, установленных в грузовых отсеках ракет, не показывали, но они были здесь, незримые, придавая еще большую значимость героизму живых. Он опоздал тогда в кино, потому что передача затянулась, а ему хотелось досмотреть все до конца. Но тогда ему уже было столько лет, что он не мог представить себя рядом с ними. Возможно, он еще сумел бы вообразить себя там, на Венере, выходящим из ракеты в белесые испарения планеты.