Настоящее в будущем

— Но это ведь не значит, что он больше не поддастся тьме?

— Этого не случится, — Белль старалась, чтобы её голос звучал как можно увереннее, но Коль видела, как она тревожно приложила руку к своему сердцу, а потом опустила её к животу, где та и осталась до конца диалога. — Этого не случится, пока есть мы. Пока есть ты. Коль, что произошло там, внизу?

Коль видела, насколько внимательной стала мама, задав последний вопрос, и ещё уловила её страх. Каким-то образом она сообразила, что Белль боится правды не узнать, боится быть обманутой, боится остаться в стороне. И Коль солгала, не отдавая себе отчёта в том, почему она это сделала.

— Уродливый человек затащил нас с Робин в туннели и порезал Робин, — сказала Коль, — а потом пришёл папа, и он его испугался и убежал прочь. Это всё.

— Хорошо, если это всё… — кивнула Белль. — А теперь засыпай. Но обязательно зови, если что-то пойдет не так. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мама, — прошептала Коль.

Папа и правда ничего не сказал Белль, как и сама Коль. А Робин ничего не сказала своей матери, Зелене, но все пятеро знали правду, а если не знали наверняка, то были в догадках своих верны.

Коль не заснула в ту ночь, выждала немного времени и решила найти отца, надеясь, что он вернулся домой он. К счастью, он вернулся. Коль обнаружила его в маленьком тесном кабинете, меньшем, чем тот, что был в их Нью-Йоркской квартире. Он лежал на спине, на коричневом кожаном диване, прикрыв глаза рукой. На журнальном столике возле дивана стояла початая бутылка виски и стакан. Услышав её тихие шаги, когда она частично успела протиснутся в узкое пространство, он резко сел и ненадолго застыл при виде её.

— Коль, — папа отвернулся, стараясь не смотреть ей в лицо, — иди спать. Тебя не должно быть здесь.

Где здесь? В этом кабинете, в этом городе, в этом мире?

— Я бы хотела, но не могу, — тихо сказала Коль, неуверенно пересекла комнату и села на диван. — Мне кажется, нам нужно поговорить.

— Я напугал тебя? — спросил папа, больше не отворачиваясь, глаза его стали прежними — тёплыми и спокойными. — Прости меня за это, моя девочка.

— Поначалу да, — призналась Коль, — но ведь иначе было нельзя. Или можно?

Он опять отвернулся, рассматривая свои руки.

— Почему она хотела, чтобы ты убил её? — прямо спросила Коль. — Почему?

Он невесело усмехнулся, покачал головой.

— Потому что такая жизнь была ей в тягость, — ответил он очень серьёзно и не менее серьёзно добавил, — также, как однажды мне станет моя.

— Но ты ведь не умрёшь, правда? — Коль обхватила его руками. — Правда ведь?

— Нет, что ты, — успокаивал папа, пытаясь свести всё к шутке. — Не сегодня. Не сейчас. Кто же защищать тебя тогда будет? С твоей-то тягой к неприятностям?

— Прости, — пискнула Коль, — это я во всем виновата.

— Помнишь, что я говорил тебе раньше? Ты ни в чём не виновата. Даже думать об этом забудь, виноватая моя.

— Но…

— Коль, в плохом виноват преступник, — перебил её папа, — а не жертва, которая случайно подвернулась ему под руку, понятно?

— А что ждёт тебя? Ты ведь, вроде как, убил её.

— Накажут ли меня? — он искренне рассмеялся на этот раз. — Ты сейчас находишься в особом городе, Коль. Если бы тут сажали в тюрьму за убийство, особенно подобное убийство, то посадить пришлось бы всех.

— И маму?

— Ну, кроме неё, — улыбнулся он, а потом серьезно отметил, — ты как-то слишком легко на это реагируешь.

— Она бы убила меня. Убила бы Робин, — сказала Коль, — и остальных. Знаешь, я будто почти любила её. Я знала: она убьёт меня, но при этом любила её, даже хотела, чтобы она сделала всё это со мной. И потому мне особенно страшно. Умереть от руки того, кого любишь… Что может быть ужаснее? Я рада, что её больше нет.

Папа ничего не ответил ей на это, только обнял. И ей было этого достаточно. Она действительно тогда думала, что нет ничего ужаснее, чем умереть от руки того, кого любишь, но в сущности ужаснее оказалось стать тем, кто на эту участь обрёк. Сейчас она понимала, почему жизнь стала той ведьме в тягость. Сколько моральных дилемм решала граница между ненавистью и любовью?

В тех туннелях были и другие комнаты: шериф и капитан нашли где-то около четырех. В одной из них истощённые и грязные пленники готовились проститься с жизнью. Но Эмма Джонс, Лиам Джонс, Реджина Миллс, Томас Хэйден, Александра Герман, Иветта Розенблум вновь увидели свет. Один мальчик, семилетний Джон Хармон, всё же был убит. Его родители были самыми обычными людьми, пусть и живущими в магическом мире. Произошедшее было сложно донести до них. На похороны Джона собралась добрая половина города, но Голды в полном составе отсутствовали. Быть может, потому, что чувствовали себя чужими в Сторибруке, а быть может, потому, что им было очень сложно хоронить ребёнка, особенно когда едва не потеряли своего.

Жизнь, тем не менее, не стояла на месте. Совсем скоро всё стало почти как прежде. Папа уладил дела в Нью-Йорке, собрал все документы и привёз вещи, не забыв пригнать старый чёрный кадаллак. Собравшись вместе, глядя на коробки с вещами, они печально вздохнули, дабы ознаменовать начало новой жизни, и Коль опять почувствовала себя виноватой.

В Сторибруке к Голдам было двоякое отношение. Многие жители были в приятельских отношениях с Белль, но почти все поголовно считали Румпельштильцхена вселенским злом. Коль нравилось, как вселенское зло готовит завтрак, дремлет с собакой на диване и смешно бурчит под нос, заляпав галстук и удаляясь на поиски нового. Мама занялась библиотекой и с искреннем страданием переживала её полную запущенность, хотя дело быстро пошло на поправку. Папа занимался свои магазином, то есть просто сидел в нём несколько часов в день, чаще всего вместе с Коль, которая восторженно разглядывала каждую вещицу, магической она была или нет.

Через пару месяцев после прибытия Колетт определили в школу, в одну из двух школ, существующих в Сторибруке. Директором одной из них была с недавних пор Мэри-Маргарет Нолан, а второй — Аврора Розенблум. Школа миссис Розенблум существовала меньше, но была лучше, вероятно, из-за самого подхода Авроры к делу и её искреннего стремления дать детям самое лучшее. Мэри-Маргарет же отвлекалась на уйму других дел и многое не успевала физически. Изначально вторая школа должна была как-то разрядить обстановку, потому что детей в Сторибруке было очень много, но потом все начали ломиться в школу Авроры, ввиду чего та ввела множество правил и жёсткий отбор, лично собеседуя каждого ребенка. И Коль попала на такое собеседование.

Аврора Розенблум была очень милой и красивой женщиной с чувством юмора и обаятельной улыбкой, которая сразу покорила сердце девочки. Первое, что сделала Аврора, когда Коль вошла в её кабинет, поднялась навстречу и протянула руку для рукопожатия, и только потом предложила сесть. Сначала она задавала личные вопросы, потом абстрактные, а после предложила несколько тестов, заточенных на проверку общей эрудиции и логического мышления. И это всё заняло всего лишь час, за который Коль успела несколько раз хорошенько вспотеть от напряжения и отчего-то начала опасаться, что Авроре не подойдет. Это было как-то не по-сторибрукски, не в духе этого городка, где царили хаос и беззаконие, что Коль и привлекало. Когда они закончили, место Колетт заняла Белль, а самой ей был предоставлен целый коридор для мрачных размышлений в одиночестве. Двадцать минут спустя мама появилась на горизонте с хорошими новостями.

— Она берет тебя, — улыбнулась Белль, — ещё и в седьмой класс.

— В седьмой? — удивилась Коль. — Я же ещё шестой не закончила.

— Справишься, — уверенно заявила Белль. — Тем более ей виднее.

Приятная неожиданность только добавила радости. Ещё это означало, что Коль получит аттестат раньше водительских прав.

В первый день до школы её подбросил папа.

— Здравствуй, дивный новый мир? — с улыбкой спросил он. — Не заблудишься? Интересное здание.

Здание школы представляло собой один гигантский особняк, что, наряду с формой, сильно роднило школу Авроры с теми частными школами, в которых Коль видела в Нью-Йорке.